Максим Гуреев - Брат Каина - Авель Страница 7

- Сука! Сука рваная! - орала глухая.

Каин закрывал уши ладонями.

Савватия оглохла, когда в Акатовом монастыре добывали кирпич,- взрывали старую кладку. На "вкладных" белокаменных плитах, которые разбивали молотками, можно было прочитать: "Боже, милостив буди мне грешному". Здесь сохранялись изображения рипид, палиц, цепов, вериг, кованых ошейников, крючьев, лестниц, гвоздей, пустых, залитых свинцом глазниц, священных сосудов, орлеца, луны, небесного свода, звезд, птиц, фантастических зверей, грешников и копий.

Посреди ночи Каин проснулся. Через окно свет освещал часть стены и дверь в коридор. Деревянный пол рассохся и трещал, как будто бы по нему кто-то ходил, волоча за собой плетенную из горькой колючей коры торбу.

Спустился по скрипучей с оторванными перилами лестнице на крыльцо. Выбрался во двор. Затем подошел к приваренной над воротами трубе и повис на ней.

Вообще-то раньше, до своей болезни, Каин имел очень сильные руки, потому что выступал за "пирамиду" техникума при авиационном заводе. Однажды во время выступления на первомайском параде пирамида, в которой стоял Каин, рухнула. Видимо, что-то случилось наверху. В тот день было очень жарко, и кто-то, скорее всего из пятого эшелона, а Каин стоял во втором, поскользнулся на вспотевших, натертых подсолнечным маслом плечах и упал вниз. Его попытались поймать, но четвертый эшелон потерял противовес, и пирамида сложилась внутрь. Равновесие? Каин получил сотрясение мозга и перелом ключицы. Он почему-то очень хорошо запомнил медсестру из заводского стационара. Она наклонялась к нему, так что можно было дотронуться до ее подбородка своим подбородком, и говорила:

- Убили, убили.

- Кого убили-то?

- Да тебя и убили... Наступили на лицо, вывернули пальцы, схватили за шею и стали душить.

Это уже потом выяснилось, что стоявший на вершине пирамиды Силенциум потерял сознание.

Вот обморок - помыслы о страстях, сами страсти и пленение ими теперь навечно отходят в прошлое. По григорианскому календарю ныне происходит смена цифр. Вновь "8" меняется на "9", а "9" - на "0", и какая, в сущности, разница, в смысле полнейшего их, то есть знаков, отложения, как должно по молитве отлагать попечение о мире, но не отвержения их! Итак, смена цифр на циферблате старинных часов со свинцовыми гирями в виде шахматных фигур, цифр, которые уже не слышат, не видят и не внемлют друг другу.

"Силенциум,- возвещаю,- молчание".

Болезненное, отличающееся необычайно выпуклостью изображение года минувшего знаменует собой некоего "живого мертвеца", потому как имеет черты изорванного, объеденного птицами календаря, выброшенного в глухой помойный двор-колодец.

Черты Кесаря на меди.

Палаш из дамасской стали.

Имя: "Помнишь, как?".

Имя ему - "Легион".

А год наступивший пустынен, безмолвен, как глухонемой, и слеп - до поры. В него даже трудно поверить, как и в Воскресение Господне (маловерие ли сие?).

Со стороны элеватора, который находился за товарным разъездом, раздался протяжный паровозный гудок.

Каин закрыл глаза и разжал пальцы - приваренная над воротами труба ушла в небо.

Авель получил от Каина письмо, в котором тот сообщал, что зеркало умерло. Было уже совершенно неинтересно узнавать все подробности этой кончины, однако брат сообщал брату, что это была мучительная смерть. Последние недели Каину приходилось накрывать зеркало старым байковым одеялом, потому что оно трескалось от электрического света и сочилось ртутью, от которой нестерпимо болела голова. Однажды Каин даже попытался выбросить зеркало на улицу, но это оказалось непросто сделать, потому что деревянная, изъеденная жуками-короедами рама вросла в стену и ее уже было не оторвать. Ну и слава Богу, ну и слава Богу, что все вышло именно так, ведь выбрось Каин смертельно больное зеркало под колеса грузовиков или тяжелых, груженных бочками с мазутом подвод, он совершил бы страшный грех. Зеркало пришлось похоронить на Чугуновском кладбище недалеко от склепа Самуила Никитича Мещерякова, известного в городе силача. Рассказывали, что он мог развернуть поперек дороги до верха груженный прицеп с солью, без особого труда переносил с места на место колокола и орудийные лафеты, а также увлекался гиревыми упражнениями - "подъем", "жим", "комбинированный подъем", "правый-левый", "карусель".

Здесь же, у походного алтаря, установленного в бывшей дворницкой, совершались требы. Записная книга Вознесенского, чаще именуемого прихожанами Чугуновским, кладбища сообщала, что в 1808 году на погосте была построена церковь во имя Вознесения Господня, но так и не была освящена, потому что сразу после возведения иконостаса здесь на царских вратах повесилась местная юродивая Лавра. Вскоре же под наблюдением судебного пристава и епархиального начальства церковь была заколочена и с тех пор так и не открывалась.

Авель вышел на набережную, подошел к парапету, достал из кармана письмо-извещение, нашел его довольно измятым, нечистым, с прилипшими к нему хлебными крошками, еще и наполовину вымокшим, фиолетовым от чернильных разводов, и бросил его в воду.

Мать открыла кран на кухне.

Мать теперь ставит чан с бельем на огонь.

Кто-то уронил помойное ведро, и оно с грохотом покатилось по лестнице черного хода.

Из замочной скважины выбилась струя горячего пара, и резко запахло серой.

С пустыря потянуло гарью - сегодня ветреная погода.

Видимо, опять будет наводнение, потому что вода прибывает с каждым вздохом низкого, гниющего изморосью неба, поднимается по мраморным ступеням, а голые статуи пьют эту ледяную, со следами нефтяных колец воду, вздрагивают, с тревогой смотрят в сторону залива, откуда исходит трубный гул-вой приближающегося урагана. Молчат, давятся.

Авель смотрит на воду, и его глаза становятся темной водой реки, а потом начинает вспоминать: "Какие-то вспышки молнии в морозную ветреную ночь, когда брат Каин хватал меня за рваный, липкий от тощей, заросшей волосами шеи ворот, оттопыривал этот ворот, заглядывал туда, находил там несвежее белье, подтяжки и тряпки находил, а потом лупил меня по голове, спине и по заднице, орал: "По жопе! По жопе тебя, сволочь!" Я падал на землю и пытался закрыть лицо руками. Полз по дороге, набирая полные рукава глины, убегал от брата, но он догонял меня, выхватывал из висевшей на плече брезентовой сумки длинный, для разделывания скота нож и всаживал мне его в спину. Я начинал хрипеть, превращался в горбуна, а из моего открытого, разверстого рта уже лилось сладкое красное вино, целый потоп, целое наводнение...

Впрочем, нет, не так, все было не так! Просто незадолго до нашего отъезда с матерью в Ленинград мы с Каином подрались во дворе, и нас разнимала соседка по бараку, растаскивала за волосы - вспотевших, вонючих, шумно сопевших и пускавших ветры.

Потом мы долго сидели в подвале недостроенного общежития судоремонтного завода, что у Перервы, жгли костер из ящиков и строительного горбыля. Было жарко. Каин зажимал пальцами нос. Мы уже не помнили, из-за чего подрались".

Каина госпитализируют с диагнозом - делириум тременс - белая горячка, и он умрет в больнице, сидя на кровати, завернувшись в серый с малиновыми бархатными отворотами и обшлагами халат, который когда-то, очень давно, носил жилец нашей матери.

Старческое слабоумие, инфантилизм.

Мать закрыла кран на кухне.

Авель зажал пальцами нос и прыгнул в воду.

Зачем он это сделал? Может быть, просто поскользнулся на обледеневших ступенях пирса, увидел на противоположном берегу мотоциклистов, и еще увидел армейские "полуторки", из которых выволакивали завернутые в мешковину, суровье ли, тела казненных и бросали их в черный нефтяной плес. Да, конечно, поскользнулся, разбил колени о спрятанную под водой якорную цепь с затопленного дебаркадера, а потом не мог выбраться из водоворота, потому что ноги свело электрической судорогой.

Электрическое свечение.

Газокалильная лампа.

Выносной фонарь, используемый при совершении крестного хода.

Сияние, увиденное сквозь слюдяное окно в Старом Симонове, и слова, произнесенные после ночного молитвенного правила: "Терпи, Кирилле, огнь сей, да избежишь огнем сим пекла тамошнего".

О Москве Каин и Авель сохранили довольно смутные воспоминания. С трудом разлепляли густо навощенные ресницы и смотрели на вырезанные из газет и приклеенные к двери карточки, видели на них Белорусский вокзал, Сущевку и Петровский парк с парашютной вышкой, недалеко от которой в кирпичной башне жили воры, торговцы ножами, мытари, курильщики опиума, колдуны, инвалиды, занимавшиеся изготовлением чучел животных и рыб на дому, маги, тюремщики из Бутырок, вольнонаемные из Старого Симонова да психопат по прозвищу Демон.

Братья шли через заснеженный парк. Смеркалось - вот мглистые, пахнущие углем и сырыми дровами сумерки.

Доносился лай собак.

Казалось, что парашютная вышка клонилась долу и со скрежетом тяжело оседала в темноту.