Александр Успенский - На войне. В плену (сборник) Страница 7

До девяти часов утра бой шел с переменным успехом, но в девять часов немцы особенно яростно стали атаковать наш полк; соседняя дивизия (25‑я) на этот раз немного опоздала с занятием своей позиции, хотя ее артиллерия уже открыла огонь. Казалось, вот-вот немцы ворвутся клином в промежуток двух дивизий, но боевая 25‑я дивизия скоро перешла сама в атаку, местами доводя бой до штыков, и немцы опять свои главные силы направили на нашу 27‑ю дивизию.

Тогда, чтобы поддержать передовую линию, начальник 27‑й дивизии генерал-лейтенант Адариди двигает вперед дивизионный резерв – 107‑й пехотный Троицкий полк, и сам со своим штабом переходит близко в район боя, в рощу около Матишкемен, где рвалась и шрапнель, и «чемодан», а иногда жужжали и пули.

Начальника штаба дивизии Генерального штаба полковник Радус-Зенкович здесь организовал связь, при помощи десяти полевых телефонов, со всеми полками, с соседними дивизиями и со штабом корпуса, что имело громадное значение для управления и исхода боя.

Приблизительно в это время, как потом показывали пленные офицеры, явился сюда к немцам сам командир 17‑го корпуса – знаменитый впоследствии генерал-фельдмаршал Макензен и, «искусству вопреки, наперекор стихиям», вместо атаки цепями двинул свои войска сомкнутым строем, непрерывными колоннами, причем развевались знамена и играла музыка! Их артиллерия в это время развила ураганный огонь.

Не могу забыть этого неожиданного и опасного момента! Генерал Макензен хотел подействовать на психику противника: несмотря на огромные потери, сразу запугать – ошеломить его воображение и могучим ударом опрокинуть врага!

Но наша дивизия не растерялась: открыт был такой точный и планомерный огонь по всей линии – а цель была такая большая! – что немцы, понеся огромные потери, остановились и залегли. Хорошо поработали здесь и наши пулеметы, и наша артиллерия! Бой продолжался.

В двенадцать часов и в два часа немцы пытались опять таким же открытым штурмом опрокинуть наши полки, но и на этот раз это им не удалось, несмотря на полное презрение к смерти храбрых сынов Германии. Много полегло их здесь во время этих открытых (в сомкнутом строю колоннами!) атак!

Как совместить, что эти же мужественные воины в бою под Гумбиненом опозорили себя нечеловеческим зверским преступлением: во время одной из атак они поставили в первые ряды своих атакующих горсть несчастных русских пленных, безоружных… пока они не были все расстреляны!..

Менее успешно в это время шел бой у 25‑й дивизии; некоторые ее части уже были немцами оттеснены, особенно сосед наш на правом фланге, 100‑й пехотный Островский полк. И опять явилась угроза нашему полку. Передние немецкие линии были уже шагах в семистах и ближе… Некоторые наши роты стреляли уже с постоянным прицелом. Казалось, бой дошел до своего высшего напряжения!.. Сердце дрожало: кто устоит? А ум подсказывал: кто первый начнет отступать – тот погиб!..

В два часа тридцать минут немецкий артиллерийский дивизион (двенадцать орудий), желая поддержать свою пехоту, совершенно открыто выезжает на всем видимую позицию, в тысяче шагов от 108‑го полка, и открывает огонь. Но наши батареи, увидав такую, на редкость открытую, цель, засыпали ее таким ураганным огнем, что храбрый дивизион сейчас же был расстрелян, и двенадцать орудий стали нашими трофеями!

Таким образом, до 3½ часа дня наша дивизия не уступила ни одной пяди земли немцам, несмотря на их яростные атаки. Вот что значит в бою «отличная стрельба»! Вот где пригодились и оправдали себя стрелковые труды и упражнения в мирное время… Здесь можно было, словами генерала Ренненкампфа, назвать всю нашу 27‑ю дивизию с ее артиллерией «королем стрельбы»!

И вот, наконец, часу в четвертом немцы не выдержали нашего огня, который по мере сближения становился все более метким, дрогнули и… начали отступать! Начатое планомерно, под прикрытием огня своей артиллерии, отступление по всему фронту, с развитием нашего ураганного огня артиллерии, пулеметов и пехоты, это отступление перешло в панику и местами – целыми частями – в бегство! С наших наблюдательных пунктов можно было видеть потрясающую картину, как от нашего огня целыми рядами падали, словно подкошенные, бегущие вдоль шоссе и канав при нем немцы! Как бежали они в беспорядке, бросая по дороге свое оружие… Моментально пропала вся их железная дисциплина!

А что было бы, если бы мы дрогнули и начали отступать? – задал я себе вопрос и мысленно представил себе весь ужас положения отступающего! Радостью и гордостью наполнилось сердце, прямо ликование написано было на всех наших измученных ужасами боя лицах! Мы победили! И кого – немцев!

Неотступно мы преследовали огнем врага, артиллерия продолжала косить их отступающие колонны. Уже отдан был начальником дивизии приказ двинуться вперед для дальнего преследования…

Но в это время по приказу свыше движение было приостановлено «ввиду общей обстановки», и остатки противника постепенно скрылись из наших глаз.

В этом бою наш полк взял 4 орудия и 8 зарядных ящиков, 6 пулеметов, 900 винтовок и около 500 пленных, а трофеи всей 27‑й пехотной дивизии выразились в 15 орудиях, 25 зарядных ящиках, 13 пулеметах, свыше 3 000 ружей и более 1 000 пленных.

В общем, Макензеновский корпус потерял в Гумбиненском бою более восьми тысяч человек.

Но не это важно. Важно то, что наша победа под Гумбиненом имела огромные последствия и влияние на весь ход войны. Поражение сильного, из отборных войск (например, части 1‑го армейского корпуса Кенигсбергского гарнизона, состав которого по качеству войск считался наравне с гвардией), Макензеновского корпуса, паническое бегство его от Гумбинена до фортов Кенигсберга, – произвело потрясающее впечатление на все население Восточной Пруссии!

Нужно сказать, что главным элементом населения в Пруссии были помещики – все бывшие военные, начиная от высоких рангов: личных генерал-адъютантов и любимцев самого императора Вильгельма (их роскошные имения-дворцы я сам видел при дальнейшем наступлении) и кончая бывшими фельдфебелями. Вся Восточная Пруссия считалась поэтому передовым, крепким авангардом, и жители, как мы узнали потом, и мысли не допускали, чтобы кайзер позволил русским захватить эту «жемчужину в его короне»!

А когда узнали о приказе командующего немецкой армией генерала Притвица «всей армии отступить за реку Вислу», то есть оставить совершенно Восточную Пруссию в руках русских, – началось повальное бегство всех этих богатых и знатных семейств; все дороги в Берлин были забиты этими беженцами!

В Берлине, при помощи печати своих знатных мужей, личных друзей и любимцев кайзера, они произвели настоящую «революцию» возмущения и ропота. Так, например, известный немецкий писатель Hermann Gierl писал тогда («Der Schutz des Ostens»): «К каким результатам приведет приказ генерала Притвица отступить за Вислу, трудно даже и представить. Пруссией овладеет русская власть и после этого – открытый путь через Силезию на Берлин! Война может быть проиграна…»

И вот результат всего этого: нарушение тщательно разработанного немецким Большим генеральным штабом (генерала Мольтке) плана войны в первые же дни, именно – снятие с французского фронта на Майне двух сильных корпусов и отдельной кавалерийской дивизии для спасения Восточной Пруссии! Сняты эти корпуса с главного, решающего исход боя с французами на Марне крыла, и… Париж был спасен! Это признали французские военные авторитеты и сами немцы во главе с генералом Людендорфом.

Начальник дивизии генерал Адариди объезжал полки и поздравлял с победой. Настроение было восторженное. При встрече со мной генерал крикнул: «С победой, капитан!» И добавил тут же: «С настоящей победой!» «Не сомнительной, как под Сталупененом», – подумал я. «Взаимно поздравляю, Ваше Превосходительство!» – ответил я любимому начальнику дивизии.

Кроме официальной службы, мне пришлось узнать ближе генерала Адариди во время последней полевой поездки в мае месяце, где я был тоже командирован среди других подполковников и капитанов. С удовольствием вспоминаю эту учебную поездку, особенно самого руководителя по решению офицерами задач в поле – генерала Адариди. Строгий по службе, вне службы это был обаятельный, простой и милый собеседник, в чем мне пришлось убедиться, когда иногда мы оставались с ним вдвоем по утрам (я заведовал хозяйством, то есть довольствием всех офицеров на этой полевой поездке), не всегда выезжая в поле.

Радовались победе генералы, командиры полков и офицеры; радовались не менее и солдаты, как только смерть перестала смотреть в очи… Шутки, смех и неистощимые рассказы из разных эпизодов счастливо окончившегося боя все время звучали среди офицеров и солдат!

Несмотря на утомление, я и офицеры одной батареи поехали верхом смотреть бывшее поле битвы. Какие картины мы здесь увидали! Общий фон поля – это словно огромный лист липкой бумаги («смерть мухам»), усеянный трупами тысячи мух, но… это были не ничтожные мухи, а защитники своей родины и в большинстве цветущая молодежь! В каких только позах не настигла их смерть!