Владимир Хлумов - Старая дева Мария Страница 7

* * *

Прождав лишний час, Маша заподозрила неладное и, не одеваясь, выбежала на улицу с недобрым предчувствием. За углом, в метрах ста от дома, она обнаружила остатки происшествия в виде искореженного автомобиля со знакомым номером и с большим мокрым пятном под брюхом ископаемого, в темноте неразличимого цвета, но от этого казавшимся еще более жутким. Она все поняла сразу и действия ее стали резкими и определенными. Не возращаясь домой, заставила постового обзвонить по рации скорую и узнала адрес морга, а позже, в холодном помещении со сладковатым запахом, под лампой дневного света опознала лицо Змея-Искусителя, какое-то детское и удивленное, и передала органам телефон и адрес потерпевшего. Потом пришла домой и, не говоря ни слова ни матери, ни матери-матерей, улеглась у холодной, по осени еще не включенной в систему отопления батареи, и заболела.

Пришла в себя только через неделю от шарканья матери-матерей. Она еще не открывала глаза, но уже знала, что старуха стоит над ней и держит в руках конверт (та хрустела паркинсоновскими пальцами).

- Тебе письмо, Маша, - прошамкала мать-матерей и положила на грудь белый прямоугольник, в одном из углов которого святая божья матерь шлепала Христа по розовенькой попе.

- Прочти сама, - неожиданно попросила Маша.

Старуха, давно разуверившаяся в собственной необходимости, с радостью согласилась.

Третье послание старой деве Марии

Змей-Искуситель повержен волиею нашею, и путь из чрева твоего чист и непорочен, ибо иного пути для мессии не дано.

За восемь месяцев до рождества.

На каждой букве "с", а их Маша насчитала восемь штук, раздавался высокий шипящий свист, как будто прокалывали наполненный воздухом резиновый объем. Маша спросила равнодушным голосом число, и едва дождавшись ответа, принялась проверять тут же подтвержденную ужасную догадку. Впрочем, так ли уж подтвержденную? В конце концов, и раньше бывали задержки, а здесь еще такое происшествие и болезнь. Она вспомнила, как ее не выбрали в школьный комитет, и месячные запоздали на две недели. Да она вообще в смысле периодов и сроков была подвержена всяким внезапным колебаниям.

- Бабушка, - вдруг каким-то жалобным детским голосом Маша обратилась к матери-матерей, - у нас селедочки нет?

- Есть, есть, - как-то обрадовавшись, просвистела старуха, - вставай-ка, сейчас поедим, я тоже посолиться хочу.

Маша полежала еще некоторое время, бессмысленно теребя краешек одеяла и разглядывая бронзовую люстру. После потянулась белой рукой к телефону и позвонила, и когда на том конце ответил чуть холодноватый, незнакомый женский голос, продолжала молчать.

- Вы - Маша? - вдруг донеслось с того конца света, где раньше обитал Змей-Искуситель.

Да, я Маша, я старая дева Маша, я любила вашего мужа всю свою сознательную жизнь, и любила бы еще дальше, но его не стало, и теперь нам обеим суждено оплакивать свое одиночество. Впрочем, конечно, он был мерзавец, но вас называл святой женщиной, и всегда серьезно, и никогда не употреблял почем зря, но любил-то он меня, потому что мы хотели иметь ребенка. Впрочем, этого Маша, конечно, не сказала, а сказала, что сочувствует горю ближней сестры и, конечно, не вправе вмешиваться, но тоже очень страдает, впрочем, и этого она не сказала, но имела бы право. И они просто попрощались, кажется, даже как бы родственно, по-женски, так прощается сестра со снохой, но кто из них сестра, а кто жена - того совершенно определить было невозможно. И Маша еще была не вполне здорова, поэтому ее обычно сильный голос подрагивал, особенно в конце, а супруга Змея сказала, что они могли бы встретиться, и наверное, даже по-женски обняться и поплакать, но Маша неопределенно отказалась и хотела оставить номер телефона, но, оказалось, не нужно, потому что записная книжка была с почестями возвращена родственникам покойного. Потом они попрощались, и потом Маша встала и они с бабушкой ели селедку, а после она пошла в больницу.

Ничего подозрительного, сказал гинеколог, едва скрыв свое удивление по поводу ее девственности и посоветовал не волноваться и поесть каких-то витаминов. Нет, в принципе, оказывается, девственница может даже родить, утверждал доктор, т.е. как бы девственница, и даже такие случаи весьма распространены в наше отравленное техническим прогрессом время, и связаны они со всеобщим нашим недержанием и неумением терпеть. Вообще же, говорил добрый доктор, дети появляются от сырости, а сырость - такое тонкое дело, что понимаете ли, во все тонкие щели проникнуть норовит, так что в принципе-то это вполне осуществимо, но конкретно в вашем случае, раз вы говорите, что никаких контактов в последнее время не было, то и нет никаких причин для беспокойства, так что заходите к нам через недельку, тогда окончательный диагноз и поставим.

Да этого просто не может быть. Это абсолютно невозможно, и даже если что и совпало до такой степени, то это еще не значит... хотя для кого-то другого, может быть, и нет, но для ее светлой головушки, - ведь не зря же она готовила диссертацию, - для ее логического ума совершенно ясно, что все должно быть чистым совпадением. Да, именно совпадением, подтвердила себя, ступая на эскалатор. Тот довольно шуршал, заглатывая москвичей и гостей столицы в теплое мраморное чрево. Маша беспорядочно прыгала с одной крайней мысли на другую, не замечая, как за ней все время поспевает коренастый брюнет с грустными голубыми глазами. Ей вдруг пришла в голову неожиданная идея: она где-то слышала, что люди иногда падают под вагоны метро, случайно или, может, кто толкал этих люей, но результат всегда был надежный - уж очень много железа, и что проще всего без ущерба для окружающих покончить с жизнью именно таким неромантическим путем.

Она шла по самому краешку, гранитному, холодному, - высокая, пышущая материнским здоровьем, умная женщина, - и люди, вовремя замечая ее, давали ей узкий проход по этой земной жизни. Старый электропоезд только что отошел, а новый где-то в километрах двух гнал впереди себя шумную воздушную волну, и перрон потихоньку заполнялся пассажирами.

Она была так близко к краю, что задень ее кто-нибудь даже случайно и все бы вмиг оборвалось. Ушли бы в прошлое Петербургские страдания Иосифа Яковлевича, угасла бы мимолетная искорка зависти отца Захария, высохли бы и потеряли устрашающую предсказательную силу послания старой деве Марии.

С рокотом, со скрежетом, появился голубой состав, и Маша приблизилась к глупому неповоротливому увальню, который, может быть, был вполне безобидным человеком, но сейчас стоял к ней спиной и должен был повернуться и столкнуть Машу с перона. Так все, наверное, и произошло бы, если бы благодаря какому-то странному совпадению, ровно за шаг до последнего шага, молодой брюнет, вот уже несколько часов преследовавший ее по городу, не подхватил ее под руку и, как лунатика, осторожно не увел под мраморные своды.

- Вы шли словно сомнамбула, - сказал он приятным молодым голосом, Вы могли упасть.

- Да, я сомнамбула, а вы? Вы кто? - Маша скользнула взглядом по его лицу, - Вы ангел? Вы ангел с голубыми глазами, да, да, ангелы должны быть с голубыми глазами.

- Я Виктор, Виктор... -он сделал паузу, - впрочем, зачем вам моя фамилия, я товарищ одного вашего знакомого.

- Ангел-товарищ, - пропела Маша, и поднесла ладонь к высокому, без единой морщинки лбу. - Давайте присядем. Вы красивы, вы, должно быть, красивее Марсакова, или вы его двойник. А, нет, вы, - она, опираясь на его сильную руку, присела на мраморную скамью, - вы ангел-товарищ Марсакова.

- Нет, я товарищ Верзяева.

- У мертвецов нет товаришей, - возразила Маша.

Человек по имени Виктор как-то обрадованно встрепенулся и, кажется, в глазах его промелькнули злые огоньки:

- Ошибаетесь, Мария Ардальоновна, именно у мертвецов больше всего друзей-товарищей.

- А может быть, вы мой отец? - Маша, кажется, хихикнула. - Впрочем, вы слишком молоды, мой отец - отец Захарий, я согрешу, а он помолится...

- У Вас жар, - слишком уверенным голосом произнес Виктор. - Я Вас отведу домой, а Вы потом, пожалуйста, вспомните, когда же погиб Змей-Искуситель: до свидания с Вами или после?

Ее вернули домой и под удивленные взгляды матери и матери-матерей снова уложили в постель. Никто даже не пикнул - так в этом доме было необычно появление мужчины. Маше поставили градусник, и тот показал тридцать семь и две, и Маша уснула, и ей приснился такой сон.

Первый сон старой девы Марии

Белый храм на зеленом холме. Надвратница - холодная сизая птица, не то голубь. Привратник - ангел-товарищ с голубыми глазами, брюнет. Брюнет всех женских сердец, не всякую пускает во храм, но ее, Марию, святую девственницу, проверяет подозрительным взглядом меж бедер, достает заветный ключик и впускает во храм. Византийские своды покаты, как женские груди, и входящий купается в молоке. По стенам рукотворные иконы, но не черные, и алтарь скромен, и перед ним символ любви земной - белым квадратом огромное двуспальное ложе. В центре солнечное пятно через готичесмкий витраж выхватило изображение Змея-Искусителя. На месте Христа распятого, дважды перерезанный грейдером Змей. Ведь храм Змея, догадывается чревом Мария. Она падает на колени пред светлым ликом перерезанного Змея и обнимает нижнюю половину его тела. Та, другая, недоступна и высока и требует парения. Она одна здесь в его храме и привратник голубоглазый заглядывает, как сосед, в щелку и видит ее моления у нижнего тела Змея. Она любит Змея, она чтит его мертвенность и отдается без сожаления. Но мысли ее чисты и прозрачны, она вспоминает недалекое прошлое и лужайку пред храмом и людей, не впущенных внутрь. Там, в черном, отец Захарий мнет красную бороду, и Иосиф, и мать-матерей, и просто мать, и никто из них во храм Змея не вхож - строг привратник. Видит прочих, но слышит голос Змея, и непроизносимо вторит, и вопрошает у верхнего тела: