Татьяна Лапина - Тетрадь для сна Страница 7

Точно так же ведет себя наша знакомая Н., которая неравнодушна к Коте. Она справедливо считает, что я Коте не пара, и подчеркивает дистанцию. И об этом, увы, весь свет знает. Теперь я уже не решусь гадать, чего она хочет от Коти. Очень может быть - ничего.

И я ничего не хочу? Вранье. Хотела - сначала текстов, потом - улыбок, дружбы в конце концов. Дружить с тем, кого любишь, трудно ли это? Трудно не так, как обычно трудно.

Одного А. мне было мало, понадобились тексты. Он, собственно, пытался произвести впечатление, произвел даже, но тогда я легко справилась отвлеклась.

Одних текстов... Если бы он был известным! Настолько известным, чтобы не нужно было - его видеть, у него просить...

Я хочу от А. всего. Тоже и правда, и неправда. Полной искренности - это есть. Разговора - говорю и так! Остального, чего обычно хотят в таких случаях, я действительно не хочу.

Или еще - мне нужен А. в качестве источника вдохновения. Когда он близко - сам или его вещи - мне есть о чем писать. Ибо я ничего не люблю, кроме как - писать.

Эстетство. Худшее из возможных, ничего ни от жизни, ни от искусства не оставляющее. Я бы сказала, циничное эстетство.

А в стихах, с чего ни начинала, получался - сплошной отказ.

16 ноября. Открытое обращение к А. кончилось. Сама не заметила, как. С приездом Коти дом снова распался на куски. Где книги, где чашки, где ведро с мусором - конвейер, в котором делаешь все по привычке. Шестой круг ада. И ни метра пространства для тетради. Скорей, скорей!

Если бы не молебен накануне, я бы просто сломалась. Но все время помнила. что мне уже некуда уйти. Все это мое, повторяла себе, до тех пор, пока Котя не рассказал о нашедшейся вдруг в Петербурге родственнице. О том. что это уральская ветвь, и она так же удивлена и огорчена браком внучки, как его двоюродная тетя (петербургская ветвь) - браком сына.

Я посмотрела на себя со стороны. "Плохи твои дела, Муравьев!" (довлатовская шуточка про психа). Я увидела еще раз, как неловко держу вилку и совсем не умею - нож, как сутулюсь и беру чашку без блюдца, как все на свете платья на мне "подброшены вверх саксофоном". Как по всему моему облику видно, что я - не та. Что самозванка. Я понимала: эти люди никого не хотят оскорбить, это мое вторжение в дом их оскорбляет.

Совсем и ни к чему, чтобы Котя вдруг на мне женился. Я не знала началось с этого или этим все кончилось - меня просто, как всегда при этих разговорах, захлестнуло волной. Я ушла на дно и до Котиного отъезда отсиживалась в водорослях Тарковского.

Накануне нацарапала "дуракам" какие-то ехидные абстракции. То, что вышло поутру в рубрике, было почти кровной местью: вместо моих опусов в середине полосы красовался обнаженный торс - с надписью... Объектив схватил случайно кончики черных волос на плечах. Они решили так подшутить над конкурсом красоты.

Это было издевательством: узнать А. не по текстам, не по глазам. К тому же по сложению он определенно напоминал Котю... С какого борта вода слаще, как сказала мудрая Феврония? Мне ни с какого не было сладко, я просто укрылась от всех - в самой себе. Ничего хорошего, конечно, не происходило. Тоскливое обреченное углубление в знакомые каждому первокласснику слова. Немного - совсем немного - это напоминало дневник А. (По этому поводу папа прочел мне целую лекцию о плагиаторах). Мама продолжала сокрушаться моей ленью, неэлегантностью и моей жизнью с Котей. Вернее, уже самим Котей. А я платила за все по своим и Котиным счетам и имела за это крышу, ничего, кроме крыши. Мы не ссорились, просто так - тихо расходились.

К стихам я тоже потеряла интерес - должно быть, после того, как увидела сборник. Себя - в глазах Аси - "поэтессой". Может быть, стихи дали мне тогда большой аванс, и вот теперь он кончился. Все это возвращало к Анне. То есть опять к А.

Выборы, бессонница, боль в спине - какая там флейта! - заевшая зажигалка. Меня не утешало, что А., за его забором, в его жизни, более одинокой, по существу, чем моя, еще хуже. Бывшие друзья приглашали всех на выставку, как год назад на свою свадьбу - меня не звали из-за Коти. На Котю косились в Собрании из-за меня.

Без Коти прогулки по городу утешали. Даже этому, тесному, как комната для прислуги. Мокрые камни, розы в ведрах на Виру, темно-коричневое эстонское благополучие: черный кофе, ликеры в строгих стаканчиках, запах пирожных. Гладкие шоколадно-зеркальные столики и стоечки. Ничего не хотелось съесть и выпить, просто - знать, что оно есть. Что есть чистота, покой, уют. Мне не хотелось всего этого, как год назад не хотелось шляпки. То есть захотелось, когда примерила, но самой остроты несвойственного желания хватило. Теперь мне точно так же хотелось или не хотелось любви.

21 ноября. Михайлов день. Вчера с Машей заказали молебен за всех, кроме А. Об его крещении я ничего не знаю. Михаил только здесь - Мишка (косолапый или местечковый), на небе он то, что положено - небожитель (Флоренский плюс мои домыслы). Если отнять аспект "косолапости", А. очень подходит такое имя.

Сегодня с Женькой ходили отдавать в "Эстонию" Котино депутатское интервью. По

всему видно, не возьмут. А Женька и так живет впроголодь. Не везет не только Коте, но и всем, кто "включился в его круг". А я в этом живу! Женька ищет квартиру. Спросила, живет ли он у А. И зря! Выяснилось, что не только Женька, но и А. - нигде не живет, т.к. оба - один в Тарту, а другой в Таллинне - прописаны у жен (бывших), и не они, так тещи... Так прояснился вопрос про жен. И еще одно: А. может уехать отсюда.

Не верьте моему молчанию. Я не верю вашему. Я просто больше ничего не могу. Как жаль, что нельзя писать вам письма!

Если он уедет - я напишу.

Маша: Наше нежелание (общаться с кем-либо) - состояние временное. Думаю, что он сам тебе все расскажет. Это все не так невозможно, как кажется.

Она спросила, действительно ли я ничего не хотела, кроме текстов. Не верит. А я обрадовалась даже чужому подозрению.

"Не так невозможно"? Ну конечно! Мое "невозможно" - поговорить!

"Танюша (довольно простодушная корреспондентка "МЭ) прибежала после прочтения "Анны" и - в восторге: "Замечательно! Только одно я не поняла кто же все-таки ее убил?" Мне сразу так хорошо сделалось, так приятно..."

Над всем этим - его недовольное лицо сегодня, когда я вошла.

1 декабря. Родители в гостях, я сижу с дедушкой.

Мне казалось, что раз ничего не придумано - значит, жизнь должна дописать. А жизнь не хотела. Я могла бы сочинить сюжет, как он уехал из города, где он и был, собственно, лишь проездом (очень мало кто из близких мне задержался здесь). "В Таллинн я прилетел налегке. Джинсы, куртка... Пиджака тоже не было". И, кажется, даже рукописей. Они после появились...

Довлатов, хлебнувший здесь изрядно, и вовсе не меду, назвал город вертикальным. Город знакомцев. О каждом можно написать в газете. Можно быть представленным вчера и познакомиться через год. Может быть, у нас с А. именно этим и кончилось бы. А он бы уже не хотел писать. Или - освоил бы новый метод. Или еще - женился бы. Зачем женатому собеседник?

Но вышло иначе. На то и город - маленький. Слухи появляются быстрее, чем сам соберешься. Итак, его выписали родственники жены. И не продлили вид на жительство. И в редакции ничем не смогли помочь (а может, не захотели). И тут подвернулось в Москве...мало ли что.

...Я прихожу в корректуру. И мне между прочим - а на самом деле совершенно преднамеренно - говорят: "А знаешь? А. уезжает". Мне очень жаль. Но у меня Котя, собака, ремонт, родственники на пенсии, компьютер, сборники стихов - своя жизнь. И что меняется? Я говорю, что положено в таких случаях - или не положено - говорить, а вечером никого нет в их комнате, даже Анки нет, а он сидит за своим синим экраном и, верно, по инерции занят автомобильной рубрикой. И я прихожу. Приношу тот осенний сборник. И вот эту повесть. Сажусь, как тогда, напротив, наискосок. И, как тогда, нервно закуриваю. И его пальцы только на секунду замирают над клавишами. И тут звонит телефон (у меня тоже звонит). И выясняется, что ему нужно срочно уходить. И я говорю ему, как чеховская героиня про бутылку: "Раскройте это в самый темный и печальный час". ...Тут пришла соседка - подвыпившая и в надежде на водку. Мы покурили и поболтали - как я живу со "своим" и почему не крашу глаза (устают глаза и вообще усталость). На мое счастье, проснулся дедушка. Но что же сделает А.? Уложив дедушку снова, я начала рыться в газетах, нашла целую полосу о защите церкви (довольно странно - одной православной церкви от другой православной). Решила: нужно написать об этом. И тут - маленькая заметка А. об очередном закрытом памятнике. Писать стало скучно...

Маше я тут же все и выложила по телефону:

Я хотела, чтобы он сделал это сам...

- А почему не ты?

- Это сложно... Мне хотелось написать за него, а чтобы он написал за меня...

(Чтобы мы независимо друг от друга написали одно и то же.)

"Я каждый день знаю, что уйду отсюда, пойду домой, - пешком, я недалеко отсюда живу, - а дома - сел - и все исчезло, все, отрешился. Хотя такого уж четкого принципа, вроде "ни дня без строчки", и нет, но вот - сел - и все. Мгновенно ушел - от всего этого".