Нина Горланова - Сторожевые записки Страница 7

Плохо, что я его не закладывал родителям! Он бы сейчас не стал мне все выкладывать. А теперь приходилось слушать о какой-то Серне, которая пронзила его своими сионскими очами: "Единственная моя только Бродского читает и не любит людей, которые ездят на общественном транспорте. Она считает, что они живут как-то по недоразумению".

- А Бродский тоже ездил в общественном транспорте, - сказал я.

Но Хони словно и не слышал. Его несло вниз по водопаду чувств:

- Желанная моя... имеет синие глаза, а кажется, что у нее синий голос! Любовь - это пространство, время там стоит, а пространство не простое, рвущееся, нервное... кто попал в него, тот крутится на одном месте, но я решил в Пермь уехать, вот!

Вдруг раздалось вольное гиканье - это пришла реформистская иудейская молодежь, у которой раз в неделю клуб общения. С бурсацкими восклицаниями они обступили новое молодое лицо. Первые несколько секунд все с Хони говорили на "вы", потом оно испарилось.

- Ой, не обращайте на меня внимания! - вдруг сказал Хони. - Я ведь такая мелкая личность. Вы все только притворяетесь, что вам интересно на меня смотреть. - На его лице появилось выражение: "Что я сделал сейчас со своей жизнью? А она со мной?"

В это время незримо вошел Фрейд с взглядом, застывшим на уровне гениталий всех находящихся здесь. Если б я не знал семью Хони еще десять лет назад, я бы подумал, что перепадами настроения он заслоняется от ужасов детства...

Но кипучие еврейские девушки в самом деле обратили внимание на Хони с его точеными чертами лица (в том месте, где они были свободны от бороды), поэтому, как он ни упирался, они смыли его валом гормонов за собой. Из читальни через минуту раздались звуки гитары и мягкое пение Хони:

- Я вижу у березы пол-лица, глядящие из-за стены-ы... - У него был мягкий и как бы одновременно прочный тенор, голос-вьюн.

Я вошел послушать. О текстах песен я думал так: все привыкли, что вокруг чухонствующие и кибирствующие, а музыка сильно спасает в таких случаях... Но когда Хони отложил гитару и стал читать свои стихи, я ушел. Однако он прибежал в сторожку:

- Стихи звучали, стихи звучали!

- А свеча горела? - спросил я. - Ну давай еще ямбом по хорею стукнем...

- Михаил Иванович! - Он убежал к молодежи.

Нужно сказать, что Хони один шумел, как целый пятый класс. Оказывается, раввин разрешил ему ночевать в синагоге. Ну что ж, с ним будет непросто, но у меня тоже пищат стишата в голове. Как начну его душить ими!

Сендерецкий дал Хони псевдоним "е...нутый":

- Этот е..нутый что ночью вытворял! На столах плясал, я в сторожке закрылся от него решеткой, так он прямо через решетку руки ко мне протягивает, кричит: "Никому я не нужен!" Головой об железо бьется с размаху! А молодой ребе меня утром успокоил: мол, обратите внимание - на его лице ни одного синяка. Просто он всегда хочет быть в центре внимания.

- В эпицентре, - поправил я коллегу. - Вот и взрывы истерик.

В следующее мое дежурство Хони вошел в сторожку: "Повесил в Интернете свою сказкобыль - хоть бы один откликнулся!" И в надежде, что здесь-то уж отзовутся - в реальности, убежал, пошарил в сети, выпечатал пять страниц и боязливо протянул мне. Я быстро проглядел все это. Нашел абрикосовые рассветы, адмиралтейский шпиль, занимающийся иглоукалыванием неба, потом пошли монстры с фарфоровыми зубами, табуны девушек-серн. Когда я закончил читать, он сразу: "Ну и как?"

- Есть две орфографических ошибки, - сказал я. - Могу исправить.

- Неважно. Какие тексты - правда, бомба? - спрашивал Хони. - Такая бомба! А вчера дал молодым реформистам... Все мне завидуют. Нет, меня ненавидят!

Я знаю, что мания величия и мания преследования - одно заболевание. Преследуют ведь кого - только великих... Он ничего больше не сказал, но я уже все знал от Сендерецкого, который мне всегда преподносил экстракт происшедшего за сутки. Да и вообще в синагоге информация разлетается быстрее, чем в Интернете.

Если коротко, то вот что случилось: Хони "выступил" снова перед реформистской молодежью, которая празднует шабат в библиотеке отдельно от ортодоксов. То есть они бы не против и вместе, однако ортодоксы сказали им со рвением: "Шлимазлы! Вы тут нам весь кашрут нарушите. Полугои вы какие-то... В общем, не до конца евреи!" Но дело в том, что если не набирается десять человек, то шабаш шабату! И на сей раз не хватало двух, поэтому решили так: значит, будет не настоящий шабат, а учебный! И вот эти восемь юнцов не догадались сказать, что Хони - гений. Он упал, борода его задралась к небу красивой лопатой:

"Я убью себя, я страшен бываю! Никто меня не любит, никому я не нужен!"

Наум вызвал психиатрическую бригаду. Поскольку он сам врач, то по телефону так и сказал, что дело серьезное, и машина приехала быстро, а не утром и не через сутки, как обычно. Ну тут два течения иудаизма схлестнулись! Сендерецкий, хотя и не любил Хони, но своей властью ночного начальника никаких психиатров не впустил: "Я не вызывал". И побежал к Науму:

"Ты чего, Наумушка, в себе ли? И так уже о нас говорят... говорят, в общем! А теперь еще для всех синагога будет приют сдвинутых?! Нет, х... вам в ноги - никогда этого не будет!" - Он каждый раз направлял этот безотказный орган то в лоб кому-то, то в темя, то в горб - в общем, творчески подходил.

В свое оправдание Наум говорил что-то такое, что можно было принять как призыв к борьбе за чистоту рядов: сюда дети приходят, они могут испугаться и больше никогда ни ногой в синагогу. Тут Сендерецкий взорвался: "Да Хони никого еще пальцем не тронул, а вы... здесь вообще гости! Вас ребе ведь не пускает в субботу в молельный зал, вы в читальне шабашничаете! Вы вообще непонятно кто, реформисты..."

А Хони в это время взял курс на кухню, подгребая веслом бороды воздух. Навалил себе три порции рыбы красной в кляре, насыпал курган гречки, оросил все смертельно острой хреновкой и запировал - один за длинным столом. Тут уж по крайней мере взаимопонимание было: он принимал пищу, а пища не отвергала его, не обижала. Здесь он был полностью состоятелен.

- Кто дал Хони ключ? - закричали утром поварихи. - Он съел весь завтрак стариков!

Ну, конечно, не весь, а половину, но поварихи понимали, что чувство прекрасного подспудно диктует: нужна гипербола. Молодой раввин распахнул перед ними бумажник: сколько понадобится, чтобы восполнить? А Хони в это время в раввинской лежал на раскладушке и изо всех сил показывал, что он везде отсутствует, что он спит.

- Всю ночь то играл на гитаре, то что-то писал, - удивленно сказал Сендерецкий (так мало пишущий завидует строчащему обильно).

С трудом растолкали бедного юношу на молитву. Что интересно, по-русски его нельзя было унять, но, когда я увещевал Хони на иврите, он на несколько часов утихомиривался. Молодежь говорила: ради такого необыкновенного эффекта можно и язык изучить!

В это время проходила конференция, устроенная братствами "Хевра кадиша". Как известно, евреям не рекомендуется касаться мертвого тела, есть специальные люди из похоронных братств, которые оказывают усопшему последнее уважение: омывают, одевают в саван, провожают в последний путь. Всюду лежали распечатки программы этой конференции, и я по привычке тотально читающего человека прочел: РАСПОРЯДОК ДНЯ. 1. Знакомство. 2. Обед. З. Агония, признаки агонии, уход за агонизирующим (из опыта работы погребальных братств).

Старый раввин, который приехал на конференцию из Израиля, был впервые в России, и его везде как магнитом магнитило - в том числе и в мой класс, где сидели и веселились разновозрастные ученики.

- Ани гам роце! (Я тоже хочу!)

- Тиканес!.. (Входите.)

У нас тема - деловая лексика, мы анекдоты рассказывали на иврите со словом "секретарша". Ведь никакие силы не могли заставить немолодых людей после работы переводить тексты, но истории о нелепых мудрецах словно говорили: нам нет дела до того, устал ты или мрачен, нам хочется через тебя хохотать. Кулер-Шерстневский сидел тут же в виде моего ученика и говорил: "Хорошо, что "анекдот" - "бдиха", здесь есть и "бди!" из Козьмы Пруткова, и "ха-ха".

- А теперь вы на минутку все коммерсанты, - предложил я игру, спросите друг у друга на иврите: как дела?

Кулер-Шерстневский допустил ошибку, и старый раввин сказал ему: "Все, ты потерял свои миллионы: неправильно спросил!"

А ведь не далее как вчера младшая дочь приставала ко мне: как писать обмывальщик или омывальщик? Зачем это, куда? Да вот - для фольклорной практики дали напечатать опросник по похоронно-поминальным обрядам. Опросник был какой-то очень въедливый - он со всех сторон подъезжал к опрашиваемому: "Что происходит с душой человека во время агонии: черт и ангел борются за душу, душу вынимают и пр.?.. Должны ли обмывальщики быть одного пола с умершим?.. Приходит ли душа покойного на 40-й день на сутки домой?" Перекличка событий в последнее время удивляет меня: на работе конференция, дома - опросник. Раньше бы я азартно закричал: вот оно единство мира, смотрите, смотрите, кто не заметил! А теперь вижу, что два похожих события напряглись, как волокна в мышце, стремясь... еще бы знать куда!