Трамвай - Михаил Викторович Позняк Страница 7

– Именно эту? Думаешь, она к месту сейчас будет?

– Да у тебя всё к месту. И Мишка её любит.

Гриша сунул ему в руки гитару и снова исчез среди гостей.

Недоверчиво хмыкнув, Фил устроился с гитарой на стуле, посмотрел в окно на сгущающийся вечер и взял первый аккорд:

«В дрожащих окнах ветра завывания,

Унылых фонарей струится свет.

В углу возникло странное создание,

Что смотришь на меня, тебя же нет?

Ты не возникнешь в мире существующем,

И не войдешь сквозь темноту дверей.

Ты где-то в этом ветре, в окна дующем.

И в полуночном свете фонарей.

Таблетки заглушили интеллект.

Казалось, будет жизнь такою светлою,

Жемчужиной, сверкающей и редкою,

Какой не будет, не было, и нет».

Он сочинил эту песню давно, еще до армии, темным осенним вечером. К неторопливым летним сумеркам она не подходила, по его мнению, совсем, но в комнате отчего-то наступила тишина, в которой на него смотрело множество пар заинтересованных глаз. Особенно вон та блондиночка, как её, Таня? Лена? Точно, Лена. Из Гришкиного класса, вроде бы…

«От шумных магистралей вдалеке,

Среди неясных запахов и звуков,

Мы заблудились в лабиринте переулков,

И вышли неожиданно к реке…»

Песня закончилась. Несколько секунд все молчали, а потом заговорили разом. Старые знакомые одобрительно кивали и предлагали наперебой названия других его песен. Незнакомые однокурсники братанов оживленно обсуждали запомнившиеся слова.

– Как тонко, умно! – восхищался кудрявый паренек с породистым лицом.

Фил отставил в сторону гитару и сглотнул. Вот сейчас надо бы что-нибудь выпить. Что-нибудь этакое безалкогольное…

– А ты как из армии вернулся, так больше ничего и не сочинял? – поинтересовался устроившийся в первом ряду Шурик, – Или есть что-нибудь?

Армия… Перед глазами Фила всплыла разбитая дорога между гор, по которой втягивалась на перевал колонна «зилков», ведомая запыленным бронетранспортером с задранным стволом пулемета. Тяжелый горячий руль в руках и покачивающиеся в кузове едущего перед ним грузовика силуэты бойцов в выцветшем от южного солнца камуфляже.

Он снова взял в руки гитару и ударил по струнам в рваном, как эта дорога, размере:

«Нарисуй мне дом,

Ведь тебе не придется в нем жить.

Нарисуй мне холм,

Ты с него не увидишь, кого же убить,

Нарисуй мне дым,

Это я улетаю от вас в облака.

И вот я стал другим.

А ты все дальше идешь, твоя ноша легка.

Нарисуй и раскрась –

Все, что нам предстоит.

Городов дымных грязь,

Проституток и СПИД.

Нарисуй и раскрась,

Всё, как есть, от души.

И тогда свою страсть

Навсегда потуши.

Нарисуй мне мир,

Где нету ни горя, ни зла,

Где нет черных дыр,

Где у лодки всегда два весла.

Нарисуй мне сад,

Где когда-то окончится путь,

Нарисуй мне ад!

И себя не забудь».

На этот раз на него смотрели с каким-то ошарашенными лицами. Кто-то явно ничего не понял, кто-то сделал вид, что понял. В задних рядах шепотом спрашивали «о ком это он?» Фил понял, что сейчас ему горло сведет окончательно, прислонил гитару к шкафу, вежливо поклонился публике и вышел на кухню.

Ничего безалкогольного он там так и не обнаружил, зато нашел граненый стакан, который наполнил водой из крана, выпил и наполнил снова.

– Классная песня! – в кухню заглянула рослая девица с выбритыми висками и пышными кудрями на макушке, отчего голова её напоминала капусту брокколи, – И размер такой интересный. Двадцать восемь тридцать вторых, что ли?

– Может быть! – заинтересовался Фил, который играть научился самостоятельно, в пику своей тогдашней девушке, – А ты в этом разбираешься?

– Ага. Я на руководителя дошкольных учреждений учусь, нам и музыку заодно преподают. Ой, блядь, что-то ссать хочу, аж не могу. Я подойду ещё.

Приветливо улыбнувшись, будущая директриса детского сада исчезла за дверью туалета.

Вздохнув, Фил принялся за второй стакан, а заодно и поставил на плиту видавший виды чайник. Братаны явно не рассердятся, если он заварит чай. А то что-то опять накатывает с этого «виски»…

– А, вот он, здесь! – в кухню заглянул кудрявый парень, а вслед за ним вошли еще трое, – Вы Филипп, правильно?

Все четверо представились, оказавшись и впрямь однокурсниками Мишки. Правда, кто из них Андрей, а кто Сергей, Фил забыл уже через минуту, но этого никто и не заметил.

– У Вас такой интересный подход к стихосложению, свежий, необычный! Словно Серебряный век нашего времени! Скажите, у кого Вы учитесь? Или Вы уже закончили? Михаил молчит, только улыбается в ответ. Это какая-то тайна?

Сбитый с толку потоком вопросов Фил, которого понемногу заливала новая волна опьянения, только кивал в ответ. Он и рад был бы ответить, что поступил на вечернее отделение во ВТУЗ ЗИЛа, но никак не мог вставить свое слово в пространный поток рассуждений о принципах стихосложения.

За спиной на плите засвистел чайник, и Фил, вежливо сделав знак рукой – мол, момент, подождите немного, занялся тем, чем и собирался с самого начала. Распахнув створки кухонного шкафа, он внимательно осмотрел заставленное чашками, ложками и прочей утварью пространство, пытаясь найти где-то спрятавшийся пакетик с чаем. Так и не обнаружив искомое, он открыл крышку заварочного чайника и заглянул внутрь. Заварка там была, причем довольно свежая – можно залить еще раз.

«Вторая производная…» – пробормотал он.

И обернулся, почувствовав разом сгустившуюся тишину.

Все четверо смотрели на него так, будто только что он произнес что-то очень неприличное.

– Так ты – технарь… – вымолвил кудрявый, – Оно и видно. Стихи так себе, работать еще над ними и работать, дворовый уровень…

Потерявшие к нему всякий интерес будущие литераторы занялись своими разговорами, снизойдя лишь, когда Фил предложил испить им заварившегося чаю. Сам же он устроился в углу, возле свисающей с потолка уютной красной люстры, чувствуя, как от чая постепенно становится легче. Настолько легче, что голоса, прежде отдававшиеся в ушах невнятным бубнежом, стали звучать вполне осмысленно.

– Вы знаете, это задание в редакции хотели получить многие, но доверили его – мне!

Парень в костюме и с зализанными волосами в стиле комсомольских вожаков прежних времен, рассказывал о своем успехе под одобрительные кивки остальных:

– Тема – богатейшая! Репрессии 37 года! Я хочу начать так: «Это был небольшой лагерь, на миллион человек…»

– Каких же он был размеров? – не удержался Фил, – С Москву, наверное?

– Что? При чем здесь это?

– Ну, ведь у нас городов – миллионников не так уж много в стране. Какой-нибудь областной центр типа Красноярска или Перми до миллиона до сих пор не дотягивает, а ведь дома в них – многоэтажные.

– И что?

– Как – что? Теперь берем этот миллион и распихиваем в одноэтажные бараки. Какая получится площадь такого лагеря? Сколько людей понадобится, чтобы периметр охранять?

– Я пишу о злодеяниях Сталина и Берии, а не о каких-то периметрах! – возмутился «комсомольский вожак».

– И что же делал Берия в 37-м году? – еще раз удивился Фил.

Судя по попавшейся ему недавно на глаза биографии верного сталинского соратника, в это время тот осушал болота и