Представление о двадцатом веке - Питер Хёг Страница 7

бывает — от брюшной полости вверх, особенно, когда пожилые мужчины сталкиваются с молодыми, такими как Карл Лауриц. Да, конечно, он не сын Графа, но тем не менее ситуация, как мне кажется, выглядит весьма символической: Граф лежит в постели, нижняя часть тела парализована, а у кровати сидит Карл Лауриц, человек нового времени, и чем же он занят? Он читает вслух. Дело в том, что паралич к тому же ослабил зрение Графа, и, осознав это и почувствовав недоверие к собственной памяти, он послал за Карлом Лаурицем, чтобы тот почитал ему вслух фрагменты истории Темного холма и, в частности, напомнил слова великого Парацельса.

Кровать, на которой лежал Граф, стояла в лаборатории, под просветом в крыше, сквозь который оптические инструменты были нацелены на небесный экватор. И вот Карл Лауриц начал читать историю Темного холма — с того самого дня, когда гости оставили Графа. Но читал он не слово в слово, он все время изменял написанное в соответствии с открывшимися ему событиями, и за время чтения, которое продолжалось несколько недель, они с Графом сблизились как никогда прежде. Сблизил их единственно важный вопрос, который интересует и всех нас, а именно: существует ли на самом деле время. В полном согласии, что вообще-то не свойственно отношениям господина и слуги, они наконец-то поняли, что означали слова великого Парацельса, сказанные им, когда его на носилках выносили из подвала замка, где он наливался токайским и развлекался с тремя копенгагенскими жрицами любви. Парацельс тогда поднял голову с носилок и произнес: «Черт возьми, это не иначе как центр Вселенной…»

Когда они дошли до этого места, Граф был уже совершенно прикован к постели, и ничто больше не могло остановить Карла Лаурица, который неотвратимо приближался к современности и читал об инбридинге коров и лошадей, об инцестах среди слуг, о смерти музыкантов, о чуме, поразившей скот, о нашествии грибка, от которого в средневековом хозяйстве Темного холма не было никакого спасения, и о таком невероятном количестве других происшествий, что тем временем наступила зима, а чтение началось осенью. В рождественский вечер мисс Кларисса поднялась в лабораторию, чтобы позвать Графа и Карла Лаурица в гостиную, где за столом, перед золотыми тарелками, сидели Графиня и дети, смиренно ожидая папочку, то есть Графа, который пробыл в лаборатории так долго, что они уже почти забыли, как он выглядит.

В лаборатории царил полумрак, Карл Лауриц читал при свете реторт с фосфоресцирующими жидкостями, и, увидев Клариссу, они с Графом отослали ее назад, сказав, что просят принести им ужин в лабораторию и даже и речи не может быть о том, чтобы им прерваться, потому что они как раз подошли к самому интересному месту: Карл Лауриц читал про воровство полотна в замке и о том, как управляющий переписывал почту, и о том, как Якоби занес в книги дату рождения Карла Лаурица. Иногда секретарь уставал и останавливался, но Граф тут же просил его продолжать. Во время чтения Граф молчал, воздерживался от возражений и все более убеждался в том, как он был прав, и все сильнее верил в то, что он, хотя паралич уже охватил большую часть тела, никогда еще не был так близок к бессмертию. Карл Лауриц прочитал про свое обучение, про смерть своего приемного отца и про то, как он без разрешения покидал Темный холм; он даже не поднял глаз от книги, когда Граф потребовал, чтобы мумифицированное тело управляющего вместе с лошадью и всем остальным перенесли к нему наверх, чтобы он сам мог убедиться в том, что после смерти взгляд управляющего приобрел особую проницательность — взгляд, под которым жизнь в Темном холме продолжалась без изменений. Паралич затруднял дыхание Графа, а Карл Лауриц в это время читал о своей любовной связи с мисс Клариссой, и прервался лишь один раз, подвинувшись поближе к Графу, чтобы своим голосом перекрыть прерывистый хрип его легких.

В новогодний вечер паралич добрался до лица Графа. Лицо застыло в гримасе величественного высокомерия, которое вообще-то исчезало лишь когда Граф основательно напивался. И тут Карл Лауриц прочитал о своем открытии: что бы там Граф ни думал, время тем не менее идет. Он прочитал о том, как деревянной подошвой своего сапога он разбил череп Якоби, а затем сбросил его тело в ров. Подстрекаемый злобным огоньком в глазах Графа (огонек этот оставался теперь единственным признаком жизни) Карл Лауриц сообщил, что он сам, непосредственно перед началом чтения, подделал все счета и вынес последние золотые дукаты из подвалов, и считать эти признания проявлением расчетливой злонамеренности по отношению к умирающему было бы неправильно: процесс чтения уже давно отодвинул на задний план вопросы вины и справедливости.

Вечером дети, Графиня и мисс Кларисса собрались у постели больного, и тут Карл Лауриц как раз закончил последний том. Щеки Графа были болезненно багровыми, а щеки Карла Лаурица — бледными как мел, но голос его был громким и четким, когда он читал о новых законах наследования, которые вступали в силу той ночью — новогодней ночью тысяча девятьсот восемнадцатого года. Согласно этим законам, в случае если Граф умрет после наступления полночи, те немногие ценности, которые еще остались в Темном холме, перейдут государству. В это мгновение до мисс Клариссы донеслись рыдания Графини, и, когда она затылком почувствовала дуновение холодного ветра и обернулась, то увидела, что между открытым окном и телом управляющего, прислоненным к стене, стоит Якоби, но похоже, что бывшего секретаря Графа видела лишь она одна. Когда глаза Графа помутнели и начали медленно закрываться, Карл Лауриц перевернул последнюю страницу фолианта и прочитал про эту новогоднюю ночь, про всех присутствующих и перечислил, что подавали за ужином. Тут умирающий в последний раз открыл глаза, пристально посмотрел на своего секретаря, и в эту же минуту со двора донеслась песня ночного сторожа. Карл Лауриц остановился, и, как только песня затихла, глаза Графа широко раскрылись, затуманились и стали серыми, цвета стены вокруг поместья. Карл Лауриц выпрямился, и, когда ворвавшийся ветер зашуршал листьями книги, он повернул свое усталое лицо к бывшему секретарю и произнес:

— Shut the window, Jacoby![9]

Амалия Теандер

О доме в Рудкёпинге

О времени, которое идет

1853–1909

Город Рудкёпинг на острове Лангелан, воскресное утро. Амалии четыре года. Ровно в одиннадцать часов, по указанию ее бабушки, для жителей города должны открыться парадные двери их дома. К этому времени горожане уже несколько часов проведут на улице и промерзнут до костей, и