Анатолий Курчаткин - Солнце сияло Страница 72

Иногда я беру с собой в Клинцы сына. Ему идет уже пятый год, он уже вполне взрослый человек, и я хочу, чтобы он тоже приобщался своим корням, чтобы знал своих деда и бабку, чтобы они впечатались в его память и сохранились в ней.

Я, как мне теперь ясно, на самом деле традиционалист - вот я кто. Поэтому наш союз с Тиной в любом случае должен был распасться - даже если бы я не вернулся тогда из Праги так не вовремя.

Мы с нею до сих пор официально не разведены, но уже некоторое время я подумываю об этом. Возможно, мне скоро понадобится свобода. Не то что я готов вновь связать себя узами Гименея, но я бы на всякий случай хотел быть готовым к тому. Хотя относительно этой особы у меня прежде всего совсем другие планы.

Имя ее из тех, носительницы которых неизбежно спотыкаются об меня. Впрочем, мы знакомы с ней уже изрядное число лет, и в оные годы она объяснялась мне в любви, не интересуясь моей взаимностью. Теперь она требует подтверждения ее каждодневно и с такой неукротимостью, что хочется произнести "ежечасно".

Это Лека. Электра. Она желает, чтобы сейчас ее называли только так, полным именем.

Нашему роману уже полные два года, он начался, когда ей едва исполнилось шестнадцать, и как же я стриг ушами, опасаясь, что Ульян с Ниной узнают о нем! Нет, разумеется, я опасался не того, что окажусь обвинен ими в совращении несовершеннолетней. Тут был какой-то коктейль чувств, который мне достаточно трудно разложить на составные части. И ощущение обмана: что я жил в их доме, ходил к ним долгие годы отогреваться - и вот украл их ребенка. И ощущение вины: я, уже такой битый жизнью, такой траченый - и она, лишь распахнувшая дверь в мир, такая свежая, такая сверкающая. И наконец, сознание того, что я вовсе не та партия, которую, хотелось бы им думать, может составить себе Лека. Сами они совсем просели и, похоже, смирились с колеей, в которую их забросило. Ульян работает все в той же фирме, торгующей картриджами, ремонтирует принтеры и не видит для себя в перспективе ничего иного. Он обмяк, потолстел, согнулся, вытягивает шею вперед, как гусак, на лице его непроходяще стоит выражение унылости. Нина, наоборот, словно бы высохла и сохнет дальше, действительно становясь похожей на щепку, - судя по всему, у нее не в порядке с обменом веществ. За последнее время она пробовала несколько раз устроиться на работу, но все неудачно: там, где обещали нормальные деньги, их не платили, а где платили, они были слишком маленькие, - и она перестала рыпаться, снова сидит дома, в халате с утра до вечера.

И сейчас, спустя два года, Ульяну с Ниной все так же неизвестно о наших отношениях. Мы с Лекой решили держать их в неведении, пока она не станет студенткой. Из-за того, что при переходе в Гнесинку она потеряла год, Лека заканчивает школу только сейчас, хотя ее сверстницы выпустились еще в прошлом году. Это обстоятельство угнетает ее, что мне смешно, но я не выказываю моего отношения к этому ее переживанию: с Лекой шутки плохи, так же, как и в ее детстве. Что я воспринимаю всерьез - это ее поступление в институт. Гнесинский - та же консерватория; хотя ты и закончил школу при нем, а без надежной протекции твои шансы все равно близки к нулю, и я, воспользовавшись одним заказом, дал подзаработать у себя в агентстве достаточно влиятельному профессору, мы подружились, и он, надеюсь, не подведет.

Я жду ее института, чтобы приступить к осуществлению плана, в котором ей отводится не просто существенная, а главная роль. Моя работа в агентстве - это только видимая часть айсберга: все остальное время, скрытое от глаз соглядатаев, я провожу за синтезатором. Я вновь сочиняю музыку, как это у меня уже было дважды в жизни - любую свободную минуту, и только для отдыха еще вот занимаюсь бумагомаранием, которое рассматриваю как род глушения себя наркотиком. В принципе, как композитор благодаря тому диску, записанному Ловцом, я легализован, где строчкой, где целым абзацем я гарцую во всех современных музыкальных справочниках и мог бы позволить себе позвонить любому исполнителю, любой группе, предложить им для работы свой товар; но я не хочу этого, я жду Леку.

У нее открылось замечательное меццо-сопрано, сильное, глубокое, словно бы с бархатным подкладом. Именно потому я хочу, чтобы она ни в коем случае не поступала на вокал - иначе ей там заломят голос на классику. В институте она будет учиться по классу фортепьяно, а мы с нею начнем готовить свою программу. Группа - не проблема, сейчас, после опыта работы с Ловцом, я знаю, как ее собрать, представляю даже, кого буду звать и чем прельщать. У меня уже продуманы сюжеты нескольких клипов, хотя, конечно, сначала придется обойтись всего одним. В общем, все, как это в свою пору сделал Ловец для Долли-Наташи, - он очень грамотно выстроил ее раскрутку. Конечно, ассоциация не очень-то вдохновляющая, но я уверен, что с Лекой судьба Ловца мне не грозит.

Главное - деньги. Чем больше, тем вернее.

Будут, однако, и деньги. Не слишком большие, но для начала, я надеюсь, окажется достаточно. Я их, смешно сказать, коплю. Во что, скажи мне это кто-то три года назад, я бы ни в жизнь не поверил. Но тем не менее. Мои сослуживцы знают, что занять у меня денег невозможно. Я свел все свои траты к минимуму, не хожу ни в рестораны, ни в клубы, минимум даю Тине на сына. И все побочные заработки, что случаются, я также опускаю в глухую прорезь на тушке свинки. Денег, что я накопил, хватило бы мне уже на покупку собственной квартиры, но зачем мне собственная квартира, что мне в ней смыслу? Я пришел в этот мир не ради квартиры.

И машины у меня тоже нет. Я купил себе по случаю за бесценок мотоцикл и езжу на нем с самой ранней весны, как только сойдет с дорог снег, и до самой глубокой осени, когда ледяной ветер уже пробирает через все кожи, какие на себя ни надень. Возиться с правами - ходить на курсы, сдавать экзамены - у меня нет времени, и я езжу без них. Разумеется, гаишники время от времени, как и всякого участника дорожного движения, меня тормозят, но универсальная формула правил дорожного движения усвоена мной назубок; пятисотрублевая бумажка исчерпывает все вопросы, и я вновь благополучно вливаюсь в рычащий поток.

Вот и сейчас я режу на своем восьмидесятисильном "Кавасаки" по бульварному кольцу от Пушкинской площади в сторону Арбатской. У Леки сегодня последний выпускной экзамен, она позвонила мне по мобильному и сообщила, что все, сдала и свободна, ждет меня на нашем обычном месте. Наше обычное место - троллейбусная остановка в самом начале Гоголевского бульвара, около Малого Афанасьевского переулка. Это и недалеко от ее дома, и в той стороне, где вероятность столкнуться с Ульяном или Ниной невелика, потому троллейбусная остановка и избрана нами для встреч. Весна была затяжной и холодной, а лето пока стоит сухое, жаркое, и лететь на мотоцикле, обдуваемым ветром движения - кайф, которого не дано испытать, сидя в закрытой коробке машины.

Москва оправилась от шока дефолта - вся цветная от рекламных щитов, вывесок, прельщающих плакатов, призывающих покупать, вкладывать, чистить зубы, жевать "Стиморол" и пить "Гуталакс" от запоров, на Никитских воротах затор, пробка начинается на середине Тверского бульвара, но что такое пробка для мотоцикла? - я лавирую между машинами, прижимаюсь к бровке тротуара - и снова между машинами, и вот площадь Никитских ворот уже передо мной, я становлюсь в первый ряд, на самую линию "зебры" и, как только светофор милостиво зажигает "зеленый", даю газ. Восемьдесят лошадиных сил, зажатых у меня между ногами, бросают мотоцикл на перекресток, впереди - никого, чистое поле асфальта, все сзади, и я подаю на себя ручку газа так, что ветер уже не обдувает меня, а готов снести с сиденья.

Чугунная решетка сквера посередине Никитского бульвара, еще помнимого мной как Суворовский, обрывается неправдоподобно быстро, начинается спуск в туннель. Зев его стремительно налетает на меня, и я оказываюсь в сумрачной прохладе. Прохлада длится короткий миг. Я вновь вылетаю на солнечный свет, и пора тормозить, принимать в правый ряд - Гоголевский бульвар уже совсем рядом, я вижу каменный палец Гоголя в створе сквера, а справа, на тротуаре, чуть поодаль от навеса троллейбусной остановки стоит Лека, в длинных вишневых шортах, зеленой свободной майке, узких темных очках, уже увидела меня и машет рукой.

Я укрощаю ревущие подо мной бешеные лошадиные силы, подкатываю к тротуару и становлюсь правой ногой на бордюрный камень. Лека, счастливо смеясь - сдан последний экзамен! - показав мне сначала язык, быстро целует меня в губы, отстегивает шлем от сиденья за моей спиной, привычно водружает себе на голову, застегивает, и мой многосильный конь чуть осаживается, принимая на себя ее легкое тело. Я чувствую спиной через майку ее свободно живущие груди, налегающие на меня с нахальным дразнящим вызовом, чувствую бедрами ее ноги, нажимающие на меня так, словно она оседлала настоящую лошадь и дает ей шенкеля, и вот наконец ее руки обхватывают мой торс, и она прижимается ко мне сзади еще теснее.