Валентин Катаев - Рассказы (сборник) Страница 73

Разумеется, они не поймали ни одного бычка. Но они не хотели сдаваться. С упорством отчаяния они продолжали распутывать проклятые самоловы, наживлять и снова забрасывать. Проклятый «горищий-константинопольский» крутил и раздувал леску, вырывал из воды пустые крючки и норовил всадить их в глаз или в ухо. И вдруг новые Петины башмаки, стоявшие на скале, – превосходные новенькие штиблеты, только что приобретенные в магазине Яковенко, легко скользнули и, как во сне, канули в воду. Канули вместе со своими новенькими гвоздиками, союзками, рантами, крючками, зелеными ушками и шнурками. Они булькнули и канули в пучину, покрытые омерзительно-зеленой волной.

Ледяной пот прошиб Петю. Ему показалось, что вокруг него обрушилась вселенная. Он жалобно улыбнулся и полез за ботинками в мутную воду, в глубине души понимая, что это дело безнадежное. Большая волна сердито покрыла его до пояса, и Петя стал карабкаться назад, но в это время его новая фуражка медленно сползла с головы и упала в воду.

– Хватай! – закричал Колесничук.

Но фуражка уже качалась на гребне волны, медленно наполняясь пенистой водой, – превосходная, совершенно новенькая фуражка с новеньким гербом, черным лаковым козырьком и красной муаровой лентой на дне, купленная лишь вчера в магазине Гураяника.

Фуражка медленно наполнялась водой и долго не тонула, но «горищий-константинопольский» относил ее все дальше и дальше в море. Она чрезвычайно медленно тонула, постепенно переходя из одного водяного слоя в другой, покачиваясь, уплывая и краснея своей муаровой лентой с золотым вензелем фирмы.

Отчаяние и бурная жажда деятельности охватили Петю, он быстро, дрожащими руками снял с себя гимназическую курточку и снова сделал попытку влезть в воду. Он просто прыгнул со скалы, но сразу же окунулся с головой в воду и не нашел дна, и Колесничук поймал его за руку и, пыхтя, вытащил обратно на скалу.

Но пока он его вытаскивал, Петина курточка медленно съехала со скалы, а следом за курточкой и пояс.

Скрученный пояс канул в воду так же быстро и безнадежно, как и башмаки, зато серая суконная курточка, совершенно новая, со светлыми блестящими пуговицами, твердым, еще не успевшим обмяться воротником и шелковой вешалкой с надписью «Бр. Ландесман», раскинув рукава, медленно поплыла вслед за фуражкой, увлекаемая в открытое море «горищим-константинопольским».

Тогда Жорка Колесничук схватил Петю за лодыжки и крикнул:

– Держи куртку!

Петя лег на скалу, свесился над водой и протянул руки к курточке. Она была еще совсем близко. Он даже почти схватил ее за рукав, но рукав как-то неосязаемо – как во сне! – скользнул по растопыренным пальцам мальчика, и волна отодвинула курточку еще немного дальше в море. Петя вытянулся изо всех сил, пытаясь снова схватить погружающийся рукав, но, вследствие закона преломления лучей в воде, обманулся и вместо рукава схватил длинную скользкую плеть морских водорослей.

А курточка, бледно мерцая светлыми пуговицами, причудливо преломлявшимися сквозь толстый слой мутно-зеленой воды, все уплывала и уплывала, теряя очертания, увлекаемая в открытое море беспощадным «горищим-константинопольским». Скоро ее не стало видно. Она набралась воды и затонула вслед за фуражкой.

Только теперь Петя понял весь ужас того, что произошло. Его лицо сморщилось, уши засветились, как красные фонарики, и он заревел самым жалким образом, как приготовишка.

– Ничего, – смущенно утешал его Колесничук, одной рукой крепко держа свои ботинки, а другой придерживая фуражку. – Ничего, Петька, не дрейфь. Если будут спрашивать, скажи, что потерял.

Самое возмутительное было это «если».

– Дурак, – произнес Петя, всхлипывая. – «Если» будут спрашивать! А то нет!

И он зарыдал, кусая губы и с ненавистью смотря широко открытыми глазами в разыгравшееся море, которое бесшабашно играло волнами и обдавало лицо брызгами, такими же солеными, горькими, как и его слезы.

– Скажи, что потерял, – тупо бормотал Колесничук, сам понимая, что говорит чепуху.

– Что потерял? – яростно закричал Петя.

– Ну… фуражку потерял, – сказал Колесничук.

– Фуражку! А пояс?

– Ну… и пояс.

– А ботинки?

– То же самое и ботинки… Скажи – потерял.

– А курточку? Сказать, что и курточку потерял? Да! Осел!

Петя сделал попытку ядовито улыбнуться, но вдруг совершенно ясно представил себе подлинные размеры постигшей его катастрофы – новые ботинки от Яковенко, новую фаружку и пояс от Бр. Гураяник, новую курточку от Бр. Ландесман, не говоря уже о пропущенных уроках, и с беспощадной ясностью понял, что он погиб. Погиб окончательно и бесповоротно.

Жить при таких обстоятельствах было невозможно. Оставалось одно – умереть. И он лег на мокрую скалу лицом к проклятому ветру, дрожа от холода и нетерпеливо ожидая воспаления легких.

С большим трудом Колесничуку удалось уговорить Петю идти домой. Он не обладал даром красноречия и все время повторял одно и то же:

– Ну, Петька, уже идем, а то дома будут беспокоиться.

Наконец он уговорил Петю, и они пошли домой.

Петя шел с красным, опухшим от слез, замурзанным лицом, – босой, без фуражки и без курточки, в нижней сорочке и подтяжках. В этих новых голубых, очень глупых подтяжках было что-то особенно унизительное.

Казалось, нет предела Петиному отчаянию. Но, видно, так уж устроено человеческое сердце, что оно не может вечно пребывать в отчаянии. Оно ищет утешения и находит его. По дороге домой Петя нашел утешение в виде ужа, которого мальчики поймали в небольшом болотце возле бетонной сточной трубы, под обрывом Среднего Фонтана. Собственно, ужа поймал Жорка Колесничук, но Петя выпросил его себе. Он так жалобно его просил, что Колесничук не мог отказать.

Петя с торжеством взял ужа за хвост и в один миг забыл весь ужас своего положения. Его душа ликовала. Принести домой живого ужа! Мальчик предвкушал триумф. Почему-то ему казалось, что настоящий живой уж приведет домашних в такой восторг, что всем остальным никто даже и не поинтересуется.

Конечно, фуражка, ботинки, пояс и курточка – это очень неприятно. Но что же делать! Ловля змей имеет свои отрицательные стороны. Впрочем, чего стоят все эти жалкие вещи в сравнении с ужом!

Несомненно, несомненно, все будут в восторге – и Павлик, и тетя, и папа. В особенности будет в восторге папа. Он часто говорил Пете словами Пушкина, что Петя «ленив и не любопытен». Так нет же! Пусть теперь знает, на что способен его сын.

Петя скромно подойдет к папе, положит ужа на письменный стол и скажет с достоинством, опустив глаза:

– Вот ты, папа, всегда говоришь, что я ленив и не любопытен, что я не интересуюсь естественной историей, а вот же, однако, я поймал ужа. И теперь я его буду воспитывать и изучать. Видишь?

И растроганный отец, совершенно не обращая внимания на отсутствие фуражки, пояса, ботинок и курточки, растроганно обнимет своего любознательного сына-естествоиспытателя.

Однако все вышло совсем не так.

Едва мальчики поднялись по обрыву наверх, как увидели Василия Петровича, который с тревожным лицом бежал по переулку. Было видно, что он уже давно бегает по дачам и приморским переулкам, разыскивая пропавшего Петю.

Только сейчас Петя с удивлением заметил, что дело идет к вечеру и в будке с арбузами и каштанами уже зажгли керосиновую лампочку.

– Негодяй, – сказал отец, бегло оглядев Петю. – Я все знаю.

– Папа, не кричи, – с достоинством сказал Петя. – Вот ты всегда говоришь, что я не интересуюсь уроками, а я поймал ужа. Посмотри. Ага!

Мальчик торжественно протянул к самому лицу Василия Петровича ужа, и глаза его засияли скромной гордостью.

– Видишь, папа, ты всегда говоришь…

– Сию же минуту выбрось эту мерзость! – взвизгнул отец и вырвал из рук Пети ужа.

Он дернул пресмыкающееся с такой силой, что оно разорвалось пополам. Затем отец взял мальчика обеими руками за плечи и стал трясти. Он его тряс и приговаривал:

– Где ботинки? Где пояс? Где курточка? Где фуражка?

– Ну, я уже пошел, – сказал Колесничук и, неловко раскланявшись, отправился восвояси, ковыряя носками ботинок землю.

А Василий Петрович все тряс Петю. Пенсне съехало с его вспотевшего носа и качалось на шнурке, как маятник. А он все продолжал, сжав зубы и выставив вперед бороду, трясти сына-естествоиспытателя, как грушу…

1948

Раб

Синие мартовские ветры со свистом штурмовали город. Круглые облака клубились пушечным дымом. Стаи грачей рассыпались шрапнелью по щетине приморских парков, и били в бронированные крыши особняков. Зима умирала, но не сдавалась. Собирая последние резервы, она бросалась в контратаку, и снова падала, и снова подымалась, каждый свой шаг укрепляя колючим норд-остом. Она дико глодала углы и деревья, она налетала сухим снегом, она бронировала лужи, но все было напрасно.

Игорь Кутайсов, куря и грызя нечистые ногти, быстро ходил по городу, как по комнате, запертой снаружи на ключ.