Максим Горький - Том 19. Жизнь Клима Самгина. Часть 1 Страница 73

«У меня нет воли. Нужно было отказать ему». Ожидая шороха шагов по песку и хвое, Клим пытался представить, как беседует Лидия с Туробоевым, Макаровым. Лютов, должно быть, прошел туда. Далеко где-то гудел гром. Доплыли разорванные звуки пианино. В облаках, за рекою, пряталась луна, изредка освещая луга мутноватым светом. Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл дверь и лег спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть, не пошел к невесте, а приятно проводит время в лесу с этой не умеющей улыбаться женщиной. И может быть, он все это выдумал — о каких-то «народоправцах», о типографии, арестах.

«Всё — гораздо проще: это было последнее свидание». С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за окном, тревожно шелестели березы;

на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки плыла густосиняя туча, ветер обрывал ее край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями. В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и сел к столу завтракать — вдруг хлынул ливень, а через минуту вошел Макаров, стряхивая с волос капли дождя.

— Где же Владимир? — озабоченно спросил он. — Спать он не ложился, постель не смята.

Усмехаясь, Клим подбирал слова поострее, хотелось сказать о Лютове что-то очень злое, но он не успел сделать этого — вбежала Алина.

— Клим, скорее — кофе!

Мокрое платье так прилипло к ее телу, что она была точно голая; она брызгала водою, отжимая волосы, и кричала:

— Сумасшедшая Лидка бросилась ко мне за платьем, и ее убьет громом…

— Лютов был у вас вечером? — угрюмо спросил Макаров.

Стоя перед зеркалом, Алина развела руками.

— Ну, вот! Жених — пропал, а у меня будет насморк и бронхит. Клим, не смей смотреть на меня бесстыжими глазами!

— Вчера хромой приглашал Лютова на мельницу, — сказал Клим девушке, — она уже сидела у стола, торопливо отхлебывая кофе, обжигаясь и шипя, а Макаров, поставив недопитый стакан, подошел к двери на террасу и, стоя там, тихонько засвистал.

— Я простужусь? — серьезно спросила Алина. Вошел Туробоев, окинул ее измеряющим взглядом, исчез, снова явился и, набросив на плечи ее пыльник свой, сказал:

— Хороший дождь, на урожай. Сверкали молнии, бил гром, звенели стекла в окнах, а за рекою уже светлело.

— Пойду на мельницу, — пробормотал Макаров.

— Вот это — друг! — воскликнула Алина, а Клим спросил:

— Потому что не боится схватить насморк?

— Хотя бы поэтому.

Пальто сползало с плеч девушки, обнажая ее бюст, туго обтянутый влажным батистом блузы, это не смущало ее, но Туробоев снова прикрывал красиво выточенные плечи, и Самгин видел, что это нравится ей, она весело жмурилась, поводя плечами, и просила:

— Оставьте, мне жарко.

«Я бы не посмел так, как этот франт», — завистливо подумал Самгин и вызывающим тоном спросил Туробоева:

— Вам нравится Лютов?

Он заметил, что щека Туробоева вздрогнула, как бы укушенная мухой; вынимая портсигар, он ответил очень вежливо:

— Интересный человек.

— Я нахожу интересных людей наименее искренними, — заговорил Клим, вдруг почувствовав, что теряет власть над собою. — Интересные люди похожи на индейцев в боевом наряде, раскрашены, в перьях. Мне всегда хочется умыть их и выщипать перья, чтоб под накожной раскраской увидать человека таким, каков он есть на самом деле.

Алина подошла к зеркалу и сказала, вздохнув:

— Ой, какое чучело!

Туробоев, раскуривая папиросу, смотрел на Клима вопросительно, и Самгин подумал, что раскуривает он так медленно, тщательно потому, что не хочет говорить.

— Послушай, Клим, — сказала Алина. — Ты мог бы сегодня воздержаться от премудрости? День уже и без тебя испорчен.

Сказала она это таким наивно умоляющим тоном, что Туробоев тихонько засмеялся. Но это обидело ее; быстро обернувшись к Туробоеву, она нахмурилась.

— Почему вы смеетесь? Ведь Клим сказал правду, только я не хочу слушать.

И, грозя пальцем, продолжала:

— Ведь вы тоже, наверное, любите это — боевой наряд, перья?

— Грешен, — сказал Туробоев, наклонив голову. — Видите ли, Самгин, далеко не всегда удобно и почти всегда бесполезно платить людям честной медью. Да и — так ли уж честна эта медь правды? Существует старинный обычай: перед тем, как отлить колокол, призывающий нас в дом божий, распространяют какую-нибудь выдумку, ложь, от этого медь будто бы становится звучней.

— Итак, вы защищаете ложь? — строго спросил Самгин.

Туробоев пожал плечами.

— Не совсем так, но…

— Алина, иди, переоденься, — крикнула Лидия, появляясь в дверях. В пестром платье, в чалме из полотенца, она была похожа на черкешенку-одалиску с какой-то картины.

Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал:

— Свифт, Вольтер и еще многие не боялись правды.

— Современный немец-социалист, например, — Бебель, еще храбрее. Мне кажется, вы плохо разбираетесь в вопросе о простоте. Есть простота Франциска Ассизского, деревенской бабы и негра Центральной Африки. И простота анархиста Нечаева, неприемлемая для Бебеля.

Клим вышел на террасу. Подсыхая на жарком солнце, доски пола дымились под его ногами, он чувствовал, что и в голове его дымится злость.

— Вы сами говорили о павлиньих перьях разума, — помните? — спросил он, стоя спиной к Туробоеву, и услыхал тихий ответ:

— Это — не то.

Туробоев взмахнул руками, закинул их за шею и так сжал пальцы, что они хрустнули. Потом, вытянув ноги, он как-то бессильно съехал со стула. Клим отвернулся. Но через минуту, взглянув в комнату, он увидел, что бледное лицо Туробоева неестественно изменилось, стало шире, он, должно быть, крепко сжал челюсти, а губы его болезненно кривились. Высоко подняв брови, он смотрел в потолок, и Клим впервые видел его красивые, холодные глаза так угрюмо покорными. Как будто над этим человеком наклонился враг, с которым он не находил сил бороться и который сейчас нанесет ему сокрушающий удар. На террасу взошел Макаров, сердито говоря:

— Володька, оказывается, пил всю ночь с хромым и теперь спит, как мертвый.

Клим показал ему глазами на Туробоева, но тот встал и ушел, сутулясь, как старик.

— Он болен, — сказал Клим тихо и не без злорадства, но Макаров, не взглянув на Туробоева, попросил:

— Ты не говори Алине.

Самгин был рад случаю израсходовать злость.

— Это ты должен сказать ей. Извини, но твоя роль в этом романе кажется мне странной.

Говорил он стоя спиною к Макарову, так было удобней.

— Не понимаю, что связывает тебя с этим пьяницей. Это пустой человек, в котором скользят противоречивые, чужие слова и мысли. Он такой же выродок, как Туробоев.

Говорил он долго, и ему нравилось, что слова его звучат спокойно, твердо. Взглянув через плечо на товарища, он увидал, что Макаров сидит заложив ногу на ногу, в зубах его, по обыкновению, дымится папироса. Он разломал коробку из-под спичек, уложил обломки в пепельницу, поджег их и, подкладывая в маленький костер спички, внимательно наблюдает, как они вспыхивают.

А когда Клим замолчал, он сказал, не отрывая глаз от огня:

— Быть моралистом — просто.

Костер погас, дымились недогоревшие спички. Поджечь их было уж нечем. Макаров почерпнул чайной ложкой кофе из стакана и, с явным сожалением, залил остатки костра.

— Вот что, Клим: Алина не глупее меня. Я не играю никакой роли в ее романе. Лютова я люблю. Туробоев нравится мне. И, наконец, я не желаю, чтоб мое отношение к людям корректировалось тобою или кем-нибудь другим.

Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился не тем человеком, каким Самгин знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.

— Не сердись, — сказал Макаров, уходя и споткнувшись о ножку стула, а Клим, глядя за реку, углубленно догадывался: что значат эти все чаще наблюдаемые изменения людей? Он довольно скоро нашел ответ, простой и ясный: люди пробуют различные маски, чтоб найти одну, наиболее удобную и выгодную. Они колеблются, мечутся, спорят друг с другом именно в поисках этих масок, в стремлении скрыть свою бесцветность, пустоту.