Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4) Страница 74

В двери, заполнив всю ее, встал Денисов, приглашая:

- Пожалуйте!

Перешли в большую комнату, ее освещали белым огнем две спиртовые лампы, поставленные на стол среди многочисленных тарелок, блюд, бутылок. Денисов взял Самгина за плечо и подвинул к небольшой, толстенькой женщине в красном платье с черными бантиками на нем.

- Супруга моя, Марья Никаноровна, а это - дочь, Софья.

Дочь оказалась на голову выше матери и крупнее ее в плечах, пышная, с толстейшей косой, румянощекая, ее большие ласковые глаза напомнили Самгину горничную Сашу.

- Крестница моя, - объявил Фроленков и обратился к жене Денисова: -Ну-ко, кума, командуй!

Самгина посадили рядом с нею, и она тотчас спросила его:

- Вам понравился старец?

- Я не поклонник людей этой профессии.

- Я - тоже. И говорит он плохо. "Миродавец" - как будто Христос давил мир. У нас глаголы очень коварные: давать, давить...

- Нет, погоди, - сказал ей отец. - Сначала мы выпьем...

Но она не ждала, продолжая звучным, сдобным голосом:

- Ах, как замечательно говорят в Петербурге! Даже когда не все понимаешь, и то приятно слушать.

Родители и крестный отец, держа рюмки в руках, посматривали на гостя с гордостью, но - недолго. Денисов решительно произнес:

- Нуте-ко, благословясь, положим основание травничком!

Травник оказался такой жгучей силы, что у Самгина перехватило дыхание и померкло в глазах. Оказалось, что травник этот необходимо закусывать маринованным стручковым перцем. Затем нужно было выпить "для осадки" рюмку простой водки с "рижским бальзамом" и закусить ее соловецкой селедкой.

- Нежнейшая сельдь, первая во всем мире по вкусу, - объяснил Денисов. - Есть у немцев селедка Бисмарк, - ну, она рядом с этой - лыко! А теперь обязательно отбить вкус английской горькой.

Выпили горькой. На столе явился суп с гусиными потрохами, Фроленков с наслаждением закачался, потирая колена ладонями, говоря:

- Любимое мое хлебово! А Денисов сказал:

- У нас, по стародавнему обычаю, ужин сытный, как обед. Кушаем не по нужде, а для удовольствия.

После трех, солидной вместимости, рюмок Самгин почувствовал некую благодушную печаль. Хотелось сказать что-то необычное, но память подсказывала странные, неопределенные слова.

"Да, вот оно..." И мешала девица Софья, спрашивая:

- Вы читали роман Мережковского об императоре Юлиане? А - "Ипатию" Кингслея? Я страшно люблю историческое: "Бен Гур", "Камо грядеши", "Последний день Помпеи"...

Это не мешало ей кушать, и Самгин подумал, что, если она так же легко и с таким вкусом читает, она действительно много читает. Ее мамаша кушала с таким увлечением, что было ясно: ее интересы, ее мысли на сей час не выходят за пределы тарелки. Фроленков и Денисов насыщались быстро, пили часто и перебрасывались фразами, и было ясно, что Денисов - жалуется, а Фроленков утешает:

- Солдат все съест.

- Гуся ему не дадут.

- И для гуся найдется брюхо.

Комнату наполняло ласковое, душистое тепло, медовый запах ласкал обоняние, и хотелось, чтоб вся кожа погрузилась в эту теплоту, подышала ею. Клим Иванович Самгин смотрел на крупных людей вокруг себя и вспоминал чьи-то славословия:

"Русь наша - страна силы неистощимой"... "Нет, не мы, книжники, мечтатели, пленники красивого слова, не мы вершим судьбы родины - есть иная, незримая сила, - сила простых сердцем и умом..."

Девица Денисова озабоченно спрашивала:

- Вы не знаете: есть в продаже копии с картины "Три богатыря"?

Самгин не успел ответить, - к нему обратился отец девицы:

- Мы вот на войну сетуем, жалобимся. Подрывает война делишки наши. У меня на декабрь поставка немцам, десять тысяч гусей...

- А у меня - забрали лошадей. Лес добыть нечем, а имею срочные заказы. Вот оно, дело-то какое, - сообщил Фроленков, радостно улыбаясь.

- Не угодные мы богу люди, - тяжко вздохнул Денисов.- Ты-на гору, а чорт-за ногу. Понять невозможно, к чему эта война затеяна?

- Понять - трудно, - согласился Фроленков. - Чего надобно немцам? Куда лезут? Ведь - вздуем. Торговали - хорошо. Свободы ему, немцу, у нас сколько угодно! Он и генерал, и управляющий, и булочник, будь чем хошь, живи как любишь. Скажите нам: какая причина войны? Король царем недоволен, али что?

- Можно курить? - спросил Самгин хозяйку, за нее, и даже как будто с обидой, ответила дочь:

- Пожалуйста, мы не староверы.

- Просвещенные, - сказал Фроленков, улыбаясь. - Я, в молодости, тоже курил, да зубы начали гнить, - бросил.

На круглом, тоже красном, лице супруги Денисова стремительно мелькали острые, всевидящие глазки, синеватые, как лед. Коротенькие руки уверенно и быстро летали над столом, казалось, что они обладают вездесущностью, могут вытягиваться, как резиновые, на всю длину стола.

- Кушайте, пожалуйста, - убеждала она гостя вполголоса. - Кушайте, прошу вас!

Закурив, Самгин начал изъяснять причины войны. Он еще не успел серьезно подумать об этих причинах, но заговорил охотно.

- Немцы давно завидуют широте пространств нашей земли, обилию ее богатств...

- Да ведь какие же пространства-то? Болота да леса, - громко крякнув, вставил Денисов, кум весело поддержал его:

- А богатства нам самим нужны.

Пропустив эти фразы мимо ушей, Самгин заговорил об отношении германцев к славянам и, говоря, вдруг заметил, что в нем быстро разгорается враждебное чувство к немцам. Он никогда не испытывал такого чувства и был даже смущен тем, что оно пряталось, тлело где-то в нем и вот вдруг вспыхнуло.

- Их ученые, историки нередко заявляли, что славяне - это удобрение, грубо говоря - навоз для немцев, и что к нам можно относиться, как американцы относятся к неграм...

- Гляди-ко ты! - удивленно вскричал Фроленков, толкнув кума локтем. Денисов, крякнув, проворчал:

- Да ведь что же они, ученые-то...

- Нет! Мне это - обидно! Не согласен я.

Клим Иванович Самгин говорил и, слушая свою речь, убеждался, что он верует в то, что говорит, и, делая паузы, быстро соображал:

"Наступило время, когда необходимо верить, и я подчиняюсь необходимости? Нет, не так, не то, а - есть слова, которые не обладают тенью, не влекут за собою противоречий. Это - родина, отечество... Отечество в опасности".

Сквозь свои слова и мысли он слышал упрямое бормотанье Денисова:

- В торговле немец вражду не показывает, в торговле он - аккуратный.

- Экой ты, кум, несуразный! - возражал Фроленков, наполняя рюмки светложелтой настойкой медового запаха. - Тебе все бы торговать! Ты весь город продать готов...

- Города - не продаются, - угрюмо откликнулся Денисов, а дочь его доказывала Самгину, что Генрик Сенкевич историчен более, чем Дюма-отец.

После двух рюмок золотистой настойки Клим Иванович почувствовал, что у него отяжелел язык, ноги как будто отнялись, не двигаются.

"Как же я встану и пойду?" - соображал он, слушая настойчивый голосок:

- Дюма совершенно игнорирует пейзаж... Денисов глухо кричал:

- Сказано: "Не убей!"

- Кем сказано? - весело спрашивал Фроленков. - Ведь - вот он, вопрос-от, - кем сказано?

- Богом!

- Он - разнородно говорил. Он Исусу-то Навину иначе сказал: "Бей, я солнце в небе задержу".

- Ни-че-го подобного бог не говорил!

- Задержу солнце, чтоб тебе видно было - кого бить!

- Вы, крестный, путаете, - убеждала Софья. Затем все померкло, растаяло, исчезло. К сознательному бытию Клим Иванович Самгин возвратился разбуженный режущей болью в животе, можно было думать, что в кишках двигается и скрежещет битое стекло. Он лежал на мягчайшей, жаркой перине, утопая в ней, как в тесте, за окном сияло солнце, богато освещая деревья, украшенные инеем, а дом был наполнен непоколебимой тишиной, кроме боли - не слышно было ничего. Самгин застонал, - кроме боли, он испытывал еще и конфуз. Тотчас же в стене лопнули обои, отлетел в сторону квадратный их кусок, обнаружилась дверь, в комнату влез Денисов, сказал:

- Ага! - и этим положил начало нового трудного дня. Он проводил гостя в клозет, который имел право на чин ватерклозета, ибо унитаз промывался водой из бака. Рядом с этим учреждением оказалось не менее культурное ванна, и вода в ней уже была заботливо согрета.

Большой, тяжелый человек оказался очень ловким, быстро наполнил ванну водою, принес простыни, полотенца, нижнее белье, попутно сообщил, что:

- Морозец ударил на одиннадцать градусов, слава богу!

И даже попытался успокоить сконфуженного гостя:

- Это - медовуха действует. Ешь - сколько хочешь, она как метлой чистит. Немцы больше четырех рюмок не поднимают ее, балдеют. Вообще медовуха - укрощает. Секрет жены, он у нее в роду лет сотню держится, а то и больше. Даже и я не знаю, в чем тут дело, кроме крепости, а крепость - не так уж велика, 65-70 градусов.

Когда Самгин вышел к чаю - у самовара оказался только один городской голова в синей рубахе, в рыжем шерстяном жилете, в широчайших шароварах черного сукна и в меховых туфлях. Красное лицо его, налитое жиром, не очень украшала жидкая серая борода, на шишковатом черепе волосы, тоже серые, росли скупо. Маленькие опухшие желтые глазки сияли благодушно.