Виктор Ревунов - Холмы России Страница 75

-Я видел их там, таких-то, с холстинкой... на душе.

С^У у^авят за власть для себя- А Р°ссия давно уж от8"д мы зеленые- и прекрасные... Ты спросил вчера, будет ли воина? Не знаю. Но таким тварям она оыла бы в руку. Такие ждут ее... чтоб ударить в спину.

* * *

Рано утром перед домом Родиона Петровича остановилась машина - черная "эмка"

Вышел шофер.

бродить"13"1" здесь? военком "Рислал до Вязьмы под.

Возле машины прощались Шофер уже сидел за рулем и ждал сивт^йТ резкий свет зелени с ^янцем и ветерок, доносившии от реки прохладный запах воды.

поло^иТв^до^о3^03^^ которая все чего-то забывалпои^я^Ю^0T вышел- убрал в багажник венок лука] принесла Юлия для военкома.

- Дёме лук не нужен,- сказала Юлия, укладывая для него большой каравай хлеба и кусок сала в просоленной холстине.

- Как не нужен?-шутливо возразил Дементий Федорович.-А кондёр? Какой же без лука ковдёр? Нет, ты уж заверни мне вон ту,- показал он на огород,вон ту крайнюю грядочку.

Все засмеялись. Пошутил и шофер.

- У нас и бумага на завертку найдется.

- А это вам,-не обидела хозяйка и шофера, и ему положила свернутый шуршастый огненно-золотистый венок.

Шофер поблагодарил Юлию и спросил:

- Злой он у вас или сладкий?

- У нас злой не растет. Только исключительно сладкий,- ответила Юлия.

- Значит, в хозяйку. Будь земля хоть самая рассыпная, а если хозяйка, простите, ведьма, лук у нее мелкий и злющий.

- Как вы сразу характер мой угадали,- посмеялась Юлия и, не ожидая ответа, выслушала пространные разъяснения шофера.

- Я в машине могу ошибиться. Что же касается женского характера, тут уж нет. Тут у меня от совместной жизни с женой-высшие курсы. Считай, без выходных изучаем друг друга. До такой тонкости дошло. Я, например, когда еду домой с получкой, чувствую за десять верст: вышла. Выхожу. Так и есть! Улыбается и спешит ко мне. Конечно, получку ей тут же всю отдаю. Но она с улыбкой - прямо очаровывает,- тихоньхо снимает мою кепку и говорит; "Петя, тебе жарко в твоей кепочке..."

и несет кепочку домой, крепко так прижимает к груди, чтоб оттуда не вывалилась моя припрятанная пятерка.

В ботинок спрячу. Так она меня сама дома разует.

И опять я без своего капитала остаюсь. После таких курсов женскую душу сквозь вижу.

- А как же насчет пятерок?-спросила Юлия.

- Так я сейчас четверть получки припрятываю и намекаю ей на мотоцикл с коляской.

- Может, на денек останешься? - попробовал уговорить Елагина Родион Петрович.- Баньку бы растопил.

Венички, да с медовым парком. Хорошо! А на станцию на коне проводил бы.

- В лесники бы к тебе, Родион!

- В лесах стволы взши-о ведомства.

Дементий Федорович сорвал веточку с куста полыни.

Посеребренная зелень резных листьев, привянув, сухим и горьким запахом напомнит об этой тропке. Бережно укрыл веточку в страничках блокнота.

- Аг[епп51а сатреа1г15,-назвал Родион ПстроЕ полынь по-латынн.

- Что это значит?

- Полынь равнинная. Название рода Аг^епизЕа дано вычесть древнегреческой богини Артемиды. Она заботится ооо всем, что живет на земле - в лесах н полях. Благословляет и огонек семьи на счастье. И она же карает тех, кто забывает о ее благословении. Потому и горька эта трава, как чья-то жизнь.

* * *

Дементий Федорович попросил остановить машину.

Поднялся на пологую высотку со скорбным покоем крестов среди редких сосен. Могилы заросли травой. Оград тут не было - для всех одно. Нет и тропок. Кончались они перед этой высоткой, стороной обходили ее: подальше от печального зова стремилась жизнь. Лишь изредка надломленная являлась, кричала и билась под глухие удары земли, и опять наступала тишина. Сеялось ветром семя, скрывая с годами колосистой травой незабывный холм.

Приютилась к могилам бузина, да земляника вплелась в былье. Расплавленная смола на соснах ладаном пахнет в духоте.

Вот и могила Федора Григорьевича.

Поставленный крест провалился с подтаявшей землей в какую-то дыру, над которой с тех пор, как в зыби, тряслась трава, даже когда кругом было тихо. Митя зарыл эту Дыру, земля снова провалилась и тянула в глубину крест.

Кажется, слышится оттуда не то шёпот, не то стон и плач.

Нс своя смерть, не угомонится: живет слухами и догадками, является в страхах - ищет потерянную где-то правду о себе.

"Вот и встретились, Федор. Здравствуй. Что ж, или Дорог для тебя не было, кроме этой? Чего испугался? Может, мое испугало? Или что-то случилось? Но все равно.

Это ж было, Федор? Можно подумать, перед грязью задрожал. Кто-то виноват, верю. По сам ты внггу продолжил... Прости..."

Дементий Федорович надел фуражку, поправил крест и услышал, как с шорохом посыпалась земля в дыру. Забилась трава над пустотой.

На самом дне с шипением, медленно потекло что-то черное.

"Змея",- отшатнулся Дементий Федорович.

Он уходил с кладбища с суеверным страхом. В могиле над прахом кощунственно билось живое и гадкое, будто давало какой-то знак живым, что к мертвому запала гадина, таилась во тьме с ожиданием, когда чуть ниже опустится крест, и тогда она, оплетая его, голодная и мотая, выползет в траву.

* * *

Проехали по булыжным мостовым Вязьмы, мимо гнилого болотца и покосившихся от ветхости заборов, окруженных пропыленными бурьянами.

За зеленым уютом садов и огородов-домики с резными и крашеными ставенками за шторками и занавесками хранили лень зноя.

Затравевшие дворы, гераньки в окнах, глухо закрытые калитки и рядом с ними, у дороги, скамейки под черемухой или сиренью. В этом году сирень щедро цвела, нависала над заборами жемчужными и малиново-голубыми гроздьями.

Группы солдат с винтовками на вокзальной площади, проезжие ждут пересадку. Многие сдут из Москвы в отпуск-в деревню на сенокосный воздух, к речкам и вольному молоку. Сидят и спят на траве, на скамейках сквера и у вокзала - всюду, где есть тень.

На площади Елагин вышел из машины. Шофер достзл из багажника гостинец Юлии в дорогу Дементию Федоровичу-сало и каравай хлеба. Каравай сообща запихнули в рюкзак и с трудом стянули узел над выпиравшей горбушкой.

- Честное слово, щит,-заложив руки под лямкг, поднял перед грудью рюкзак с караваем Дементий Федорович.

- Да, покрепче щита, как в живот весь войдет,- раздался голос.

Рядом, улыбаясь, стоял Стройкоз.

- Ты чего здесь? - удивился Дементий Федорович.

- В Москву еду. Давно не видел,-ответил шуткой Стройков.

Елагину помогли надеть рюкзак. Стройков заметил, как покряхтел Дементий Федорович, пошутил:

- Своя ноша не тянет.

- Погляжу, как свою понесешь,-ответил Елагин.

- Все понесем. На всех хватит,- добавил Стройков с усмешкой, как-то вдруг ожесточившей его глаза, будто злостью своей и доволен был, что хватит ноши и тем, кто сроду не носил ее.

Елагин помахал фуражкой со ступенек вокзала и скрылся в темных и гудящих его недрах.

Стройков спешил в Москву.

Вчера, хотя и виду не подал, но новость о Ловягн:)е принял на душу с тягостью: понял - проглядели старое, и что-то не так было в убийстве Желавина и вине Федора Григорьевича. Пришел в отчаянье: все его догадки и поиски оказались на следах ложных или до того запутанных, что и не представлял себе, где же тот затоптанный временем след.

И вдруг Стройков загорелся. Новость-то о Ловягине попахивала близостью зверя. Чувствовал, как где-то близко таился настороженный и бешеный взгляд его. Нужно было сделать еще шаг или выждать-перехитрить на самом малом, выманить.

Приближался к зверю опасному и хитрому, и сам был слеп перед ним.

Но ничто не могло остановить его, и если зверь таился, как думал Стройков, и ждал, то сам охотник был нетерпелив. Внезапность казалась ему более решающей, чем осторожность: зверь мог уйти ц скрыться.

Вот и спешил Стройков в Москву к жене Желавина кое-что дополнительно узнать V нее из последних деньков ее мужа.

Ехал по безденежной командировке-за свой счет:

затею его никто всерьез не принял.

Москва встретила Стройкова теплым и душным ветерком. Как гигантский рой, погуживал город. Мелькала врезанная в асфальт зелень газонов с цветами. Вдали - золотом блещущие кремлевские соборы...

"Кажется, приехали".

А вот и Донской монастырь.

Стройков подошел к палатке и достал свою неразменную красную тридцатку. Купил плитку шоколада для маленькой дочки Желавина.

Не спеша шел по улице мимо старых домиков с палисадниками, с сиренью и акациями под окнами. От нагретого за день асфальта и мостовой тепло пахло пылью.

Несколько минут постоял он перед церковью Донского монастыря. Она была похожа на былинного богатыря, до плеч поднявшегося над стенами, могучего не только на земле, но и в небе, которое пламенеющим полем расстилалось за ним и из которого он выходил, но не приближался, как бы отдаленный веками, напоминал об истории грозного сражения и в своей победе возносил высоко над шлемом крест.