Зинаида Гиппиус - Том 10. Последние желания Страница 76

Лида дулась, потому что молодой Затенин против всякого ожидания совсем не гулял с ней и вообще не обращал на нее внимания. Он целые дни бывал с детьми и с Ольгой Александровной.

Лида не могла даже мысли допустить, чтобы толстая, румяная поповна-бонна с красными руками могла понравиться кому-нибудь, и негодовала на Алексея Ивановича скорее из-за детей, чем из-за нее. Впрочем Лида не сомневалась, что Алексей Ивановича капризничает, интересничает, что это только временное недоразумение.

А Ольга Александровна все больше и больше привязывалась к Затенину.

Ложась вечером на свою узенькую постель рядом с кроваткой Бори, она радостно вспоминала все слова, которые говорил ей сегодня Алексей Иванович, и думала о том, как они встретятся и что он будет говорить ей завтра. Она полюбила его потому, что он был ее единственный друг, потому, что он казался ей самым хорошим человеком на свете, и потому, что она никак не могла не любить его.

И Алексей Иванович повеселел. Он не скучал больше. Он часто и с удовольствием думал об Ольге Александровне, радовался их добрым отношениям и нетерпеливо ждал своего товарища Кузьмина. Он познакомит его с Ольгой Александровной, и они превесело заживут все трое. О том, что будет после – он не загадывал.

«Ведь это еще далеко, ведь это еще не сейчас… Что-нибудь да будет…»

Один раз Ольга Александровна его удивила.

Это случилось накануне приезда Кузьмина, в жаркий послеобеденный час, в березовой роще.

Ольга Александровна сидела на срубленном дереве и разбирала какие-то желтые и малиновые цветы, нарванные детьми. Затенин лежал на траве около и шалил с Борей. Боря отправился снова за цветами. Ольга Александровна задумалась. Затенин взглянул на нее, и она ему показалась совсем хорошенькой – с красным платочком на голове, с разгоравшимся лицом и нежными, серыми глазами.

Алексею Ивановичу захотелось взять ее за руку – и он сейчас же сделал это.

Ольга Александровна не отняла руки, но видно было, что она удивилась. Затенину показалось, что нельзя остановиться на этом, как-то странно, или надо что-нибудь сказать, объяснить, зачем он это сделал.

– Славная вы моя, добрая Ольга Александровна, – сказал он и почувствовал, что это не то и как-то некстати. – У меня к вам большая просьба, – торопливо прибавил он, еще не зная, в чем будет состоять просьба. – Большая, большая…

И чтобы показать, что он совсем не стесняясь и совсем просто взял ее за руку, он похлопал по ней своей рукой, хотя на душе у него было почему-то гадко. «Вы исполните мою просьбу, да?»

Ольга Александровна вдруг обернулась к нему и горячо сказала:

– Господи! Я-то не исполню? Да я все для вас готова отдать…

Она остановилась, смущенная. Алексей Иванович также смутился. Он быстро начал о том, что вот приедет Кузьмин, так пусть она с ним поласковее будет, он добрый – но дичится… Что для него, Затенина, это очень важно… Она сказала – да, хорошо, она постарается… Потом стали говорить о том, как славно бы сходить в Мотыли, навестить дядю, с детьми, вместо прогулки…

Через две минуты от смущения Алексея Ивановича не осталось и следа. Он весело болтал, шутил и даже не заметил, что Ольга Александровна почти не слушает его. Она молчала и чувствовала, что случилось неожиданное и нехорошее – ненужное.

Весь день она была печальна, а ложась спать, не зная сама почему – всплакнула.

Затенин, напротив, редко так был доволен самим собою, так беспечно казался себе счастливым, как в этот вечер.

Не слова Ольги Александровны сделали это: он их забыл, не думал, не заботился… Он был счастлив собой и настоящим. Точно отпало на миг все чужое, житейское, и ясна была его душа.

Долго бродил он по темным аллеям парка, слушал голоса ночи и смотрел на небо.

«Чего мне недостает? – думал он. – Я молод, здоров, не беден, хочу ехать учиться – еду, передо мной широкая дорога, все меня любят, – тут он почему-то смутно представил себе Борю и Ольгу Александровну, – и, главное, все счастливы около меня. Да и, в сущности, где несчастные? У меня есть небо, есть звезды и озеро, и ночная прохлада… Теперь мне хорошо, не все ли равно, что будет впереди? И у всех есть такие минуты, такое счастье. О, неразумные люди! Зачем они не хотят понять, что жить – просто, весело и легко!»

– Алеша, друг мой милый, подумай об этом немного. Это не может так продолжаться. Я верю и вижу, что ты наивен, но подумай, пожалуйста, что же будет дальше?

Кузьмин и Алексей Иванович сидели наверху, в третьем этаже «большого дома», в кабинете Алексея Ивановича.

Кабинет был убран очень просто.

Кожаная мебель, большой письменный стол, книги, несколько портретов… В отворенные окна без занавесей виднелась яркая лунная ночь, луга, облитые светом, черные деревья парка, да под горой блестело озеро.

Кузьмин ходил по комнате.

Он был нервный, худощавый человек небольшого роста, светло-белокурый, с голубыми глазами и редкой бородкой. На взгляд ему было лет тридцать восемь, но если бы он сказал, что ему двадцать пять – никто не удивился бы. Его наружность казалась совершенно ничтожной. Такого человека можно шесть раз встретить и шесть раз не узнать.

Кузьмин волновался.

Алексей Иванович молчал и, сдвинув брови и низко наклонившись к столу, чертил что-то карандашом по разбросанным бумагам.

Уже целую неделю Кузьмин жил в Преображенском.

Он познакомился с Ольгой Александровной, которая ему совсем не понравилась, видел ее несколько раз вместе с Затениным и сразу смекнул, в чем дело.

Их разговор был не первый крупный разговор по поводу Ольги Александровны.

Вначале Затенин обрадовался Кузьмину, сообщил ему согласие отца на поездку в Берлин, объяснял свои планы… Он относился к Сергею Кузьмину так, как иногда младший брат относится к старшему, которого любит и которому верит. Это было странно, потому что они сошлись недавно и Алексей Иванович очень мало знал Кузьмина.

Но с некоторых пор многое переменилось. Затенин иногда чувствовал даже озлобление против товарища, как ни несвойственна была ему злоба. Дело в том, что Кузьмин считал своим долгом «предупредить» приятеля и слишком часто высказывал личные взгляды, мнения по поводу его знакомства с Ольгой Александровной.

– Ну хорошо, ну хорошо, – сказал Затенин. – А тебе-то что? Благородство в тебе заговорило? Добродетельные чувства?

– Почему же и не благородство? Я вижу, что порядочный человек поступает непорядочно! И главное, из-за чего? Так, из-за минутного удовольствия, из нежелания подумать, что дальше будет, из какого-то непонятного легкомыслия! У тебя предвидения нет! И смерти ты не боишься потому, что нет ее около тебя и не можешь ты вообразить, что она будет. Оно и весело, и приятно так жить – да только для тебя одного, а не для окружающих. Дети так живут.

– Не кричи, пожалуйста, Сергей, – сказал Затенин. – Скажи просто, чего ты хочешь.

– Я хочу, чтобы ты не завлекал девушку. Понимаешь? То, что ты делаешь, – называется завлекать девушку. Ты любишь ее, что ли? Влюблен? Жениться хочешь? Против отца пойдешь? Да нет, куда тебе! Жалко станет: бедный старик, это его сразит…

– Сергей, прошу тебя, замолчи! Затенин встал и подошел к окну.

– Ну, если ты хочешь, – продолжал он, – если хочешь… я в Ольгу Александровну не влюблен, жениться на ней не думаю; да ведь я этого ей и не говорил…

– Однако ты с ней обнимался, руки ей жал? Ведь это было? Послушай, тут уж легкомыслие граничит с гадостью… Зачем же ты руки жал?..

– Да я один раз только… Мне было приятно… И право, я ничего не говорил…

– Ты подумай о ней, подумай немножко!.. Ведь она-то тебя любит, каково ей-то будет?..

– Ну хорошо, хорошо, я не стану… Почему я знал? Я разве хочу дурного? И если ты так уверен, что она меня любит и будет очень страдать, что я на ней не женюсь, так что же я, по-твоему, должен делать?

– Сказать ей это, сказать осторожно – уж я не знаю как – но поступить честно – и затем уехать.

– От этого она будет меньше страдать?

– Не знаю… да, конечно… Но, главное, ты поступишь честно, так, как следует…

– Хорошо, я скажу. Ты больше меня понимаешь отношения людей. Я тебе верю. Но ведь мне тяжело будет сказать…

Кузьмин обрадовался.

– А, тяжело… Ничего, потерпи, не все же легко, это тебе поделом. Я ведь знаю твою слабую струнку: расчувствуешься…

– Ради Бога перестань, Кузьмин… Бросим это. Я скажу, скажу завтра, вот когда пойдем все вместе в Мотыли…

Настасья Неофидовна Лисичкина сидела на балконе в распашном капоте.

Было восемь часов утра. Только что подали самовар. Вставали дети. Слышны были в комнате их голоса.

Лида, совсем одетая, в голубом платье с белыми прошивками, отворила дверь на балкон и с значительным лицом подошла к матери.