Михаил Салтыков-Щедрин - Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе Страница 77

Кирхман. Надо подумать-с.

Антонова. Сейчас уж и думать! Для других небось не думавши делаете! И никто-таки слова не вымолвил! Что бы, кажется, по-христиански предупредить: вот, дескать, Степа-нида Петровна, какая выгода по хозяйству предвидится! Нет-таки. Ах, совсем нынче настоящего христианства не видно!

Лизунова сочувственно кивает головой.

Кирхман. Это потому, сударыня, что нынче всякий прежде всего об себе думает.

Лизунова кивает головой два раза.

Примогенов. Да; при соврѐменном вопросе, оно и не лишнее об себе подумать…

При словах «совре́менный вопрос» Постукин внезапно останавливается перед Примогеновым.

Вы, капитан, сказать что-нибудь хотите?

Постукин мнет губами, но, не сказавши ни слова, махает рукою и уходит.

Петров. Да; этот совре́менный вопрос… штучка!

Антонова (задумчиво). Да как же это, однако! Ведь Прохладин-то купец, а купцам владеть крепостными не велено?

Примогенов. Эк вас забота-то иссушила, сударыня!

Антонова. Да нет, ведь это выходит, что я на одной Аришке рублей четыреста прозевала! Воля ваша, а я этого оставить не могу.

Примогенов. Ну, и не оставляйте.

Мощиньский (на ходу). Мне девки выгоднее! мне девки больше дохода приносят!

Антонова. Ах, да хоть не мутите вы меня, дайте сообразить, Целестин Мечиславич! (Кирхману.) Как же ты-то, немчик, позволяешь купцам девок скупать?

Кирхман. Они не проданы-с; это так только, на разговорном языке-с… Все дело сделано на законном основании-с…

Примогенов. А вы, чай, все-таки, на всякий случай, в суде не присутствовали?

Кирхман. По болезни-с.

Петров. У нас Андрей Карлыч всегда в таких случаях прихварывает.

Примогенов. Пускай, мол, другие, купаются! Что ж, это резон!

Лизунова многократно кивает головой.

Кирхман. Всегда по болезни-с.

Петров. Намедни Анна Николаевна из-за двести верст чуть не целую деревню на фабрику пригнала, со всеми, и с малолетными-с…* в одно утро всех Андрей Карлыч окрутил!

Кирхман. Не я, а суд-с.

Примогенов. Ай да Анна Николаевна!

Петров. Оне, по вдовству, управляющего при себе имеют: он им это предприятие и внушил-с…

Примогенов. Подите-ка: женщина, а какую афёру соорудила!

Петров. Как же не афёру-с! Посудите сами: их на фабрику-с, стало быть, одними, можно сказать, ихними телами всю ценность окупила: земля-то, стало быть, даром-с, да еще имущества ихнего сколько!

Антонова (внезапно поняв, вскакивает). Ах, черт возьми!

Общий смех.

Петров. И представьте себе, даже управляющего-то этого сами для себя отыскали. Остановились оне в Москве, в нумерах-с: ну, натурально, как женщина молодая, к коридорному-с: где бы, говорит, такого управляющего найтить…

Примогенов. Чтоб из себя был не мал и не тощ…

Антонова (наивно). Вот ведь мне эдакого случая не выдастся!

Все смеются.

Мощиньский (останавливаясь). А я, господа, вот что придумал. Так как Прохладин всем нам благодеяние сделал, то, во-первых, дать ему обед, а во-вторых, просить, чтоб и на будущее время действий своих по приобретению не прекращал.

Петров. Уж Целестин Мечиславич всегда что-нибудь к ущербу придумают!

Антонова. На обед не согласна, а просить согласна.

Лизунова кивает.

Кирхман (рассудительно). Я того мнения, что если господин Прохладин принимает в этой операции участие, стало быть, он усматривает в том для себя интерес.

Примогенов. Основательно.

Петров. Знаете ли что, Целестин Мечиславич? Не лучше ли вместо обеда-то Ивану Данилычу транспарант поднести? Так, дескать, и так: благодетельному купцу благодарные такие-то…

Антонова (перебивая). Просят продолжать… вот на это я согласна!

Петров. Обед-то ведь, Целестин Мечиславич, съестся-с…

Мощиньский. А транспарант останется… а что вы думаете, ведь это недурно!

Примогенов. Verba volant, scripta manent[126].

Сидоров (кричит во сне). А? что? куда яблоко дела?

Петров. Ивану Фомичу и во сне-то видится, что у него яблоки воруют! А еще говорят, что одного чистоганчику у него тысяч на двести в ланбарде лежит!

Антонова. Так что ж, что лежит! Стало быть, по-вашему, коли у кого двести тысяч есть, так и смотреть сквозь пальцы, как все кругом растаскивают да разворовывают?

Примогенов. Не бредить же, однако, сударыня!

Антонова. Нет, уж вы меня извините! После этого я должна заключить, что вы не хозяин! Я и сама не нищая, а яблоки воровать не позволю!

Сидоров вздрагивает во сне, вскакивает, крестится, потом опять садится и засыпает.

Примогенов. Да, двести тысяч — это достоверно! Вот Андрей Карлыч знает, откуда Ивану Фомичу тысячи-то достались!

Кирхман снисходительно улыбается.

Антонова. Ах, я слышала, это целый роман!

Примогенов. Пожалуй, даже целых два. Вот Андрей Карлыч знает.

Петров. Андрей Карлыч обо всех помаленечку знают.

Кирхман. И не помаленечку-с. (Учтиво.) Многим могу неприятности сделать.

Входит лакей. Его окружают все мужчины, кроме Сидорова. Постукии бросается к лакею почти с остервенением.

Примогенов. Ну что, Сеня, как благодетель? проснулся?

Лакей. Умываются.

Примогенов. Ну, а насчет того… говорил что-нибудь?

Петров (тончайшим фальцетом). Разумник Федотыч! мэ комман де се шоз… доместик иси![127]

Лакей. Не слыхать-с. (Хочет уйти.)

Примогенов (удерживая его). Постой, постой, Сеня! А водку скоро подадут?

Лакей. Иван Павлыч приказали до обеда никому водки не давать.

Общее впечатление. После ухода лакея следует несколько минут молчания.

Примогенов. Однако… это вещь!

Петров. Да-с, это задача-с! Бывало, шесть ли часов, девять ли, двенадцать ли, а уж как собрались дворяне, значит, ту ж минуту и водку на стол волокут. (Смотрит на часы.) А теперь бы и время-то самое настоящее!

Кирхман. Иван Павлыч смолоду переимчивы были. Может быть, насмотрелись нынче в Петербурге, что в хороших домах не подают водку безвременно, — ну и между нами обычай этот ввести желают!

Примогенов (значительно). Дай бог! Дай бог!.. А по-моему, так просто Иван Павлыч нами гнушается!

Петров (тихо Примогенову, указывая на Мощинъского). Разумник Федотыч! финиссе́! полоне́ иси![128]

Мощиньский (останавливаясь посреди авансцены, к зрителям). Мне девки выгоднее! мне девки больше дохода приносят!

Антонова (тоскливо). Ах, ты, господи! совсем было даже забываться стала, а Целестин Мечнславич тут как тут… точно вот ядом! точно вот ядом!

Кирхман. Memento mori, сударыня! Это значит: всякий помышляй о смертном часе!

Примогенов. Так, так! вот и нам, может, придется помышлять об нем… об смертном-то часе!

Постукин прислушивается. Вы, капитан, что-нибудь сказать желаете?

Постукин горько улыбается, крутит усы и крепко стискивает в руке чубук.

Антонова (тихо Лизуновой). Чтой-то, однако, Софья Фавстовна, Савва Саввич-то? Помнет-помнет губами, да и прочь пойдет! Помните, какой он развеселый да разговорчивый был?

Лизунова (тихо). Взволнован очень… от совре́менного вопроса взволнован… не спит, не ест… только трубку… трубку только курит!

Петров. А любопытно бы знать, очень бы любопытно, какие-то Иван Павлыч вести из Питера вывез?

Антонова. Однако позвольте вас, Разумник Федотыч, спросить, об каком это вы смертном часе изволите говорить?

Примогенов. Точно вы, сударыня, маленькие!

Антонова. Нет, я не маленькая, а только если вы насчет этой эмансации говорите, так я вам вот что скажу (с торжествующим видом): ничему я этому не верю!

Постукин вновь горько улыбается.

Мощиньский. Молодец, Степанида Петровна! Charmant! délicieux![129]

Антонова. Да, не верю! вы вот мужчины, да верите, а я и дама, да не верю!

Примогенов. Позвольте, однако…

Антонова. Я этим глупостям совсем, совсем не верю! Я еще давеча всем своим девкам сказала: девки-подлянки! если вы этой эмансации дожидаетесь, так у нас, говорю, становой не далеко! Так это, стороной, дала им понятие!