Юрий Тынянов - Смерть Вазир-Мухтара Страница 77

Ходжа-Мирза-Якуб помолчал.

— У вас большая библиотека?

— Все мое имущество помещается в семи ящиках.

— Когда прибывают ваши рукописи и книги?

— Я жду их с часу на час. Мои слуги, слуга господина Грибоедова и двое ваших чапаров отправились за ними.

Прошло полчаса.

— А скажите, пожалуйста, — спросил доктор, — есть ли в женском коране расхождения по поводу омовений?

— Есть, — ответил Мирза-Якуб и выглянул в окошко. Сашка, курьеры, Рустам-бек и его люди стояли на дворе.

Сашка разводил руками. Вид у него был серьезный. Вещей евнуха с ними не было.

Рустам-бек передал Ходже-Мирзе-Якубу письмо от шаха. Письмо было ласковое и приглашало Якуба вернуться для переговоров.

6

Так они сидели и разговаривали о женском коране, и Ходжа-Мирза-Якуб становился литератором, товарищем Сеньковского.

Ничего не изменилось в Тегеране.

Разве только опустела площадка перед русским посольством.

Но она пустела исподволь, родители, получившие детей своих и не получившие их, — разъехались, армяне с прошениями рассеялись. А сейчас не стало и торговцев.

По ночам три больших машала освещали вход в русское посольство, и дым от машалов бежал пылью по красным и как бы нагретым лужам.

Тряпки, смоченные нефтью, сухими выстрелами трещали в железных клетках, на длинных древках машалов.

Дверь была наглухо замкнута, и у двери стояли сарбазы.

За дверью говорили о женском коране.

Ничто не изменилось за дверью.

Но изменилось, нарушилось нечто по ту сторону ворот.

Доктор Макниль был бледен, его дрожки стояли то у дворца Алаяр-хана, то у дворца шаха.

Государство английское менялось в эти дни: его восточная политика была в руках белых, немужских, унизанных перстнями, опозоренных человеческих руках. И не только в них: она была уже в узких, длинных, цепких пальцах русского поэта, действовавшего в силу трактата.

И были уже разграблены семь сундуков Ходжи-Мирзы Якуба, запечатанные Манучехр-ханом. Исчезли квитанции на вещи, купленные евнухом для гарема, исчезли рукописи и записки.

Исчезли и письма разных лиц — в том числе и доктора Макниля. Не было, стало быть, и того женского корана, которым так интересовался доктор Аделунг, желавший издать его под редакцией Сеньковского.

7

— Послать сарбазов и взять Ходжу из посольства.

Таково было мнение шах-заде Зилли-султана.

— Но это явное нарушение трактата, и пропадет восемь куруров.

Но Зилли-султан ночей не спал именно из-за этих куруров, заплаченных изменником Аббасом.

— Вернуть Ходже все его имущество и наградить по-царски. Склонить обещаниями. Когда же он выйдет из посольства, убить его, — было предложение Алаяр-хана.

Доктор Макниль еще утром в разговоре с Алаяр-ханом одобрил этот план.

— Он не поверит.

— Выдать кяфиру Самсон-хана, и тогда он согласится на выдачу Ходжи, — было мнение Зилли-султана.

Самсон мозолил ему глаза. Если друг Аббаса не будет охранять отцовского дворца, Зилли-султан много не потеряет.

— Я ему послал уже дестхат о выдаче Самсона. Дестхат у него. Он не хочет выдавать Ходжу.

— Вызвать к себе на загородную дачу Грибоедова, — и в это время убить евнуха, — предлагал Алаяр-хан.

— Это явное нарушение трактата.

Но этого бы и хотелось Алаяр-хану. Каджарская династия пусть повоюет еще раз.

Абдул-Вехаб, дервиш с лицом Никиты Пустосвята и колтуном нечесаных волос, внес тихое предложение:

— Вызвать его на духовный суд.

Доктора Макниля на этом совещании не было. Курьеры день и ночь скакали в Тебриз.

8

Дело перешло в духовный суд.

Якуб Маркарян был собственностью шаховой. Собственность эту охраняла сила, более могущественная, чем государство, шах и его сарбазы: шариат.

Старый человек с крашеной бородой, невысокого роста, сидел в Тегеране для того, чтобы охранять шариат. Имя его было Мирза-Масси.

Ему были известны все повеления шариата, закона, под которым ходит сам шах.

Мулла-Мсех, человек с бледным жирным лицом, человек святой жизни, служивший в мечети Имам-Зумэ, был его правою рукою.

Когда Иран нищал от войны и податей, наложенных кяфиром, Мирза-Масси молчал: это было наказание Божие, наложенное на Каджаров, которые лицемерно подчинялись шариату, но действовали исподтишка по-своему. Не он воевал с кяфирами.

Когда жены Алаяр-хана перешли под русский кров, Мирза-Масси сказал: нечистые суки ищут нечистых кобелей. Обе они были кяфирками. Мирза-Масси не одобрял обычай брать женами кяфирок. Не он писал мирный договор с кяфирами.

Теперь евнух, пятнадцать лет исповедовавший ислам, убежал к кяфирам, чтоб ругаться перед безбородыми и безусыми, как он, кяфирами над исламом.

Мирза-Масси и Мулла-Мсех сидели у шаха.

Не они воевали, не они писали мирные договоры.

Но они сидели над шариатом. Дело перешло в духовный суд.

В тот же вечер шах услышал слово, которого долго не слыхал: джахат.

Он ничего не возразил. Он хотел одного: освободиться от этих дел, которым не было конца, освободиться от уплаты куруров — его хазнэ была полна, но кяфир и до нее добирался, — забыть о кяфире, уехать в Негеристан, отдохнуть, руки Таджи-Доулэт пусть успокоят его. Он был стар.

— И все же, неужели джахат?

В тот же вечер он уехал тайком в Негеристан с женою своей, своей дочерью Таджи-Доулэт, без огласки.

Да. Джахат.

В тот же вечер уехал с юным Борджисом и всеми своими людьми за город доктор Макниль — тоже отдохнуть, рассеяться немного, подышать чистым воздухом. Всего на один день.

Джахат.

Священная война.

Против кяфира в очках. Священная война города против человека.

— Запирайте завтра базар и собирайтесь в мечетях! Там вы услышите наше слово!

9

Самсон пообедал, отер рукавом усы, пригладил бороду и послал за Борщовым.

Борщов, хлипкий, с бегающими глазами, прибежал тотчас. Они заперлись.

— Вот что, — сказал Самсон тихо, — людей завтра начинай готовить. Послезавтра выступаем. Без шуму. Понял?

— Понял, — сказал Борщов и качнул головой.

— Мы в Мазендеран теперь пойдем. Там леса хорошие. Палатки все как есть захватить. Довольство перевел уже.

— Есть уже дестхат? — жадно и с пониманием спросил Борщов.

— Черта им дестхат, — сказал Самсон и выругался. — Ихним не дадимся, сарбазов на печку пошлем. Мало штыка, так дадим приклада. Нету никакого дестхату, дело нерешенное, только вечером дело решится.

Дестхат о выдаче Самсона с его батальоном лежал уже у Грибоедова, и Самсон знал об этом.

— Ты до вечера ничего людям не говори, — сказал Самсон, — слышь, Семен.

— Я что ж, я ничего, куда ты, Самсон Яковлич, туда я. Вместе воевали, вместе по уговору и лягем.

— Вот.

Самсон подумал.

— Ты, Семен, на меня не обижайся. Я знаю, что у тебя обида на меня.

Борщов развел руками.

— Мало чего бывало, так все не упомнишь.

— Я эту гниду к чертовой матери услал. Пусть чешется об забор.

Самсон говорил о Скрыплеве, которому Борщов завидовал. Борщов встал.

— Военное дело. Обижаться нам не приходится.

Вечером Самсон опять послал за Борщовым.

— Никому, Семен, не говорил?

— Как ты сказал, Самсон Яковлич. Только видно, что знают.

— Ну так вот, никаких приготовлений не делай. Никуда мы пока что не выступаем.

— Что так?

— Не будет дестхату. Вот и все. Только вот что: здесь шум, может, будет.

Борщов смотрел внимательно.

— Так людям не баловаться.

— Как скажешь, все одно, — сказал уклончиво Борщов.

— А я говорю: не баловаться, — сказал Самсон и вдруг побагровел. — Из казармы никого не выпускать. Слышь, Семен? Все отвечать будут. Запереть казармы.

Он заходил по комнате, топча сапогами ковры.

И давно уже не было Борщова в комнате, а Самсон все ходил по коврам кривыми кавалерийскими ногами в смазных сапогах, как баржа по мелководью.

Потом он остановился, спокойно набил трубку, задымил и снова стал ходить.

Раз в нерешительности он посмотрел на дверь и сунулся было в нее.

Потом махнул рукой, сел и уставился на стену, на ковер с развешанным оружием. Посмотрел на кривой ятаган, который ему подарил в прошлом году Хосров-хан, и на свои кривые ноги.

— Ну и что? — спросил он негромко. — Тебе какое дело? Ништо.

И нижняя губа отвисла у него, как в обиде.

10

В этот день Мирза-Масси говорил народу.

В этот день Мулла-Мсех говорил народу в мечети Имам-Зумэ.

В этот день спор шел между городом и человеком, мирным трактатом и шариатом, Персией и Европой, Англией и Россией.

В этот день привезли наконец в русскую миссию подарки шаху, сильно запоздавшие. Ящики выгружались на дворе.

Вечером метнулся тенью к русскому посольству человек. Спокойны были улицы, лежащие близ русского посольства.

Человека привели к Вазир-Мухтару.

Он был бледен, и глаза его блуждали.

— Ваше превосходительство, — сказал он трясущимися губами, — я прихожу от имени Манучехр-хана. Мулла-Мсех и Мирза-Масси говорят сегодня народу. Они объявили джахат.