Константин Станюкович - Том 5. Повести и рассказы Страница 79

И Нина взволнованно стала рассказывать матери подробности своего визита.

И по мере того как Нина передавала о своей встрече с дядей, о том, как он говорил с ней, как благодарили ее и дядя и этот мальчик, которого дядя спас от ужасной жизни у какого-то солдата, на глазах у Опольевой заблестели слезы, и она несколько раз во время рассказа повторяла:

— Ах, несчастный, несчастный!

— Вот видишь ли, мама, как все были безжалостны и несправедливы к дяде, считая его совсем дурным человеком! — возбужденно проговорила Нина, окончив свой рассказ.

— Да, Нина… Он много перенес… этот бедный Александр Иванович!

— А ведь он, мама, куда лучше многих из тех людей нашего общества, которых все принимают и уважают. Право, лучше, хоть и считается падшим. И это я поняла только сегодня, когда поговорила с ним. Так неужели так и оставить его, не выказать ему участия, не навестить его!? Ведь это было бы возмутительно, жестоко… Не правда ли?

Опольева чувствовала справедливость слов дочери.

Действительно, все родные слишком сурово отнеслись тогда к Опольеву. И муж был слишком неснисходителен к брату. Но муж — человек правил, принципа. Кто знает, не жалел ли он брата в душе, но и не мог отступить от принятого решения. У него есть эта черта. Но зато какой он примерный муж, какой отец!..

И Опольева без особенного труда оправдала мужа.

— Ты слишком принимаешь все близко к сердцу, Ниночка, — проговорила мать. — Я не спорю, что дядя несчастен, что он уж не такой дурной и заслуживает помощи… И я ничего не имею против того, чтоб ты помогала ему, но зачем же ездить к дяде, если отец твой не хочет знать его… Ведь он пришел бы в ужас, если б узнал о твоем посещении… А разве ты захочешь огорчать отца, который тебя боготворит… Подумала ли ты об этом?

— Но что же мне делать? Не могу же я согласиться с папой, что дядя негодяй, и никогда с этим не соглашусь. Ну хорошо, я не скажу папе о своем визите, если ты этого не хочешь, но я все-таки навещу дядю…

— Но если отец как-нибудь узнает?

— Ну что ж? Тогда я все объясню ему, все…

Этого-то и боялась пуще всего мать. О, она хорошо знала, как самолюбив ее муж и как ему неприятно всякое противоречие. А тут дочь вдруг явится как бы в роли обвинительницы отца!..

И, вдруг принимая строгий вид, Опольева сказала:

— Нина! Ты больше не поедешь к дяде. Слышишь, я тебя прошу об этом… Не заставляй приказывать.

— Мама, мне неприятно тебя огорчать, но я должна быть у дяди… Я ему обещала и исполню свое обещание! — прибавила молодая девушка, внезапно бледнея.

Этот решительный ответ всегда ласковой, кроткой Нины ошеломил Опольеву. Она решительно не знала, как ей быть, что сказать дочери, и, чувствуя, что ее авторитет поколеблен, растерянно смотрела на дочь и вдруг заплакала.

— Мама… не сердись. Ты пойми, что я не могу поступить иначе. Это не каприз! — умоляла Нина.

Кончилось тем, что Опольева, как все слабые натуры, сдалась и пошла на компромисс. Она позволила Нине, когда дядя устроится несколько приличнее, раз в месяц навещать его.

— Даст бог отец не узнает об этом! — прибавила она.

Нина с горячностью целовала мать.

— Какая ты у меня горячая, моя девочка! — говорила мать, утирая слезы. — А вот до сих пор ни в кого не влюбилась! — неожиданно прибавила она и вздохнула.

— Нет, влюбилась, мама.

— Кто он, этот счастливец?

— Дядя, мама…

— Ты вот все шутишь, а пора бы тебе в самом деле полюбить кого-нибудь…

— Еще успею, мама… Не старая же я дева. А пока я хочу поступить в общество «Помогай ближнему!», в котором тетя Мери председательница.

— Это она тебя зовет?

— Она…

— Что ж, поступай…

— А папа позволит?.. Он ведь не особенно любит благотворительных дам?..

— Ну, тетю Мери он хоть и недолюбливает, а уважает… Под ее крылом можно… Я поговорю об этом с отцом… А вечером сегодня ты в каком платье? — вдруг переменила разговор Опольева.

— А что сегодня вечером, мама?

— Ты и забыла? Мы у Иртеньевых.

— Разве необходимо ехать?

— Ты не хочешь?

— У них такая скука, мама…

— А надо ехать…

— Почему?

— Иртеньева обидится… И то мы редко у нее бываем…

— «Что ж, ехать так ехать», — сказал попугай, когда его тащили за хвост из клетки! — смеясь, проговорила Нина и прибавила: — А в каком платье, мама, быть попугаю?..

— Надень новое, что на днях принесли. Оно к тебе идет…

— Так я его и надену… — ответила Нина и вышла из спальной.

На другой день Нина, отдавая горничной футляр с серьгами, проговорила:

— Отвезите серьги, Дуняша, к ювелиру с этой записочкой… Только, прошу вас, никому об этом ни слова! — прибавила, краснея, Нина.

— Что вы, барышня… Ни душа не узнает…

— Он вам за них даст деньги…

— Продать их, значит?

— Ну да… Ювелир наверное купит.

— А за сколько прикажете отдать их?

— Право, не знаю… Кажется, за них заплачено триста рублей.

— Этих денег, барышня, он не даст.

— Берите, что даст. Мне очень нужны деньги.

Дуняша догадывалась, на что нужны барышне деньги. Кучер вчера рассказал ей, где была Нина и как Антошка благодарил ее.

Ей было жаль, что барышня лишается этих серег ради какого-то пьяницы дяденьки, которого недаром же генерал не приказывает принимать в дом и который, наверное, пропьет деньги, и она заметила:

— Жаль, барышня, продавать такие чудесные сережки… Не найдете ли вы что-нибудь другое?..

— За другое меньше дадут, Дуняша… Да и мне нисколько не жаль… Поезжайте, пожалуйста, и поскорей вернитесь.

Через час Дуняша привезла двести рублей.

— Больше не хотел давать, барышня… Да сперва и покупать не хотел.

— Почему?

— А справился в какой-то своей книжке, да и спрашивает: «Зачем, мол, дочь такого важного генерала продает свои вещи?.. Как бы, говорит, не вышло каких-нибудь неприятностей». Насилу я уговорила его, что никаких неприятностей ему не будет… Папенька, мол, знает об этом…

— Благодарю вас, Дуняша, что уговорили… А теперь я вас попрошу отвезти эти деньги к моему бедному родственнику… Я сейчас напишу только письмо.

И, присев к столику, Нина написала дяде небольшое, необыкновенно ласковое и деликатное письмо, в котором просила принять от любящей племянницы деньги и переехать в лучшее помещение, сделать себе все необходимое и непременно теплое пальто. «А то вы опять простудитесь и заболеете, дорогой дядя», — прибавила она и кончила просьбой непременно сообщить новый адрес, как только здоровье дяди позволит ему переехать на другую квартиру.

— Передайте, Дуняша, этот конверт в руки моему дяде и кланяйтесь от меня…

— Слушаю, барышня…

— И об этом никому не говорите, Дуняша.

— Будьте покойны, добрая барышня… То-то ваш дяденька обрадуется таким большим деньгам…

— Да, для него это большие деньги теперь… А мое бальное платье триста рублей стоило. На что оно мне, Дуняша? А на эти деньги можно было бы избавить человека от нищеты! — неожиданно прибавила Нина в каком-то раздумье.

— Как на что, барышня? Вовсе даже необходимо по вашему положению! — запротестовала Дуняша, совсем не разделяя, по-видимому, такого странного мнения барышни. — Вам ежели и в тысячу рублей платье, так очень даже хорошо…

— Вы думаете, что хорошо? — улыбнулась Нина.

— А то как же… Вы такого важного генерала дочь…

— И в этом все мое право! — как будто отвечала на какие-то свои мысли молодая девушка и прибавила: — Поезжайте, Дуняша, и скорее возвращайтесь!

Эти двести рублей, присланные Ниной, теперь казались «графу», когда-то швырявшему тысячами, целым состоянием.

И он глядел на две толстые пачки бумажек, лежавших на его кривоногом столике, и словно бы не верил своим глазам, что такое богатство в полном его распоряжении. Он словно бы сомневался, что после долгих лет нищенства благодаря обещанным тридцати пяти рублям в месяц он может не шататься по вечерам на улицах, останавливая прохожих на разных диалектах и придумывая более или менее остроумные словечки, чтоб получить какую-нибудь монетку, и может не писать больше писем к разным родственникам и бывшим знакомым. Как ни привык он к этой жизни, с каким цинизмом нищеты ни эксплуатировал он близких, а все же эта жизнь была отвратительна.

А теперь вот еще эти деньги!

Ведь он может расстаться со своим нищенским тряпьем, внушавшим ему самому отвращение, и одеться прилично, не вызывая на улице подозрительных взглядов, может завести белье, переехать в более чистую и светлую комнату и зажить с Антошкой хорошо и уютно. У них будут кровати с хорошими тюфяками, крепкие сапоги… Они будут каждый день обедать… Антошка станет ходить в школу…

Это сознание неожиданного благополучия приводило «графа» в радостно-счастливое настроение, наполняя его сердце чувством горячей благодарности к виновнице такой резкой перемены в его жизни.