Олесь Гончар - Берег любви Страница 8

И на людях, и когда встречаются с Ягничем один на один, капитан непременно окажет уважение своему корабольному мастеру... Не так давно, когда капитан женился, Ягнич приглашен был посаженым отцом. И сейчас, во время этого посещения, Янченко держится просто, толкует с Ягничем о том о сем, обсуждает все, что касается судна, потому что из шторма "Орион" вышел-таки с изрядными синяками: пожалуй, придется стать на заводской ремонт.

- А что там в моем чулане делается? - спрашивает Ягнич о своей парусной мастерской.- Кто без меня хозяйничает?

- Да кто же, кроме курсантов...

- Ну, эти нахозяйничают! У Ягнича там каждая вещь знает свое место, запасные полотна лежат на полках, аккуратно свернутые, как рулоны ткани в магазине, на каждом свертке парусины бирочка с отчетливой надписью, каждую мелочь, даже иголку, Ягнич может па ощупь в потемках найти. Знает, где каждая медная беготка лежит, или люверс, где ждет его трудовой наперсток, который по-моряцки называется "гардаман"... Море любит порядок, в мастерской должен мастер дело вести, а не кто-нибудь... Без тебя там такое натворят, что потом и за педелю лад нс наведешь!..

Впрочем, и сейчас Ягнич больше собой недоволен. Черт поднес ту волну, так поддала под ребра, аж аппендицит не выдержал. Еще раз паука. Не зевай!.. Даже неловко чувствует себя Ягнич перед капитаном: оконфузился! Никогда же с ним, ветераном, такого не бывало... Неповоротлив стал, что ли?

- Думал, износу мне не будет,- словно бы оправдывался сейчас Ягнич.Ловчее, конечно, надо быть... хотя зубы еще все целые, не знаю, как и болят...

- Бывает,- говорит капитан, почему-то отводя глаза в сторону, будто и ему неловко.- Не с вами первым. С каждым может случиться. Ну, да все будет о'кей! Вот придем домой, достанем для вас путевку льготную...

- На кой леший она мне? - насторожился Ягнич.- Никогда по курортам не слонялся...

- Это уж, Гурьевич, как медики скажут,- и снова глаза в сторону.

Да что это с ним? Раньше всегда напрямик Ягничу в глаза смотрел, а сейчас...

- Нот-нет,- говорит Ягнич,- и не думайте. Если уж под ножом выдержал, то теперь будьте спокойны.

И капитан вроде бы успокоился, повеселевший встал, чтобы уходить.

- Отменно идем,- сказал, направляясь к выходу.- И ветерок хороший, набрали все паруса.

Пожелал Ягничу, что все желают в таких случаях, и гудбай.

Ягнич остался в каком-то неясном и тревожном смятении, в гнетущих догадках. Почему о путевке заговорил?

Неужто хотят спровадить? Считают, что износился вконец?

Конечно, года берут свое, ведь сколько шквалов да ураганов пришлось пережить на крутом веку! Будь он помоложе, выдержал бы и не такое, а тут еж оклемался. Мог бы и в самом деле концы отдать. Пошла бы радиограмма в Кураевку а тебя зашили бы в парусиновый мешок и с балластиной по доске под хороший размах - за борт, под волны... На этот раз сам себя победил, не поддался, ведь поддаться в этом случае - все равно что отступить в бою. И он не подвел, а вот как будет дальше? Неужели станет только Нептуном для насмешки или и хуже того - живым балластом? Нет, не должны они его обидеть, ветеран ведь, знают все, где здоровье свое надломил! Не в портовых попойках да мордобоях, в Огненных рейсах причину ищите, а нс в ваших глупых аппендицитах! Никогда не выставлял напоказ своих заслуг, а тут, ежели доведут, придет, звякнет всеми орденами: это вам что? Участник Огненных рейсов, а вы его раньше времени - за борт?

Всю следующую ночь видел себя на воине, в полярном походе. Шли они тогда караваном транспортов в водах Севера с боевым грузом, полученным в Штатах по лендлизу. Ох, тяжкий был переход! Хоть и сопровождали их корабли конвоя, хоть окрашены были транспорты под цвет айсбергов, все-таки фашистская авиация обнаружила эти подозрительные "айсберги", и вот там-то он, Ягнич, с совсем близкого расстояния заглянул в глаза своей, казалось, неминучей смерти. При той сложившейся ситуации команда имела право покинуть судно, покинуть для того, чтобы свои же корабли конвоя смогли бы сразу же расстрелять каждый "айсберг" вместе с боевым грузом, каким были забиты и трюмы и палубы. Но ведь фронты ждали этого груза, и команда последним своим правом не воспользовалась, не оставила своих постов. Не оставила и тогда, когда вражеские бомбы уже сыпались с низко воющих самолетов. Одна из бомб попала в отсек, где находились дымовые шашки, судно сразу окуталось дымом, на палубе вспыхнул пожар, начали взрываться бочки, наполненные какой-то там тяжелой жидкостью, ртутью, что ли... Ядовитая масса разлилась по палубе, Ягнич понимал, чем это угрожает команде и ему самому, помнил и о том, что трюмы до отказа нагружены огнеопасным материалом и могут взлететь на воздух в любую минуту,сознавая это, он все же не поддался панике. Стойко держались все, ну а он что - хуже других? Подменив раненого товарища, встал к зенитному пулемету и вол огонь по фашистам, пока их не удалось-таки отогнать. Спасал потом судно от пожара, а еще, зажав в руках шланг, метался по щиколотку в той разлитой из бочек по всей палубе отраве, старательно сбивал и смывал ее за борт... Многие его товарищи через некоторое время на берегу в больнице умерли, отравившись этой проклятой ртутью или чем там еще, а вот Ягнич, хотя тоже хватанул тогда свою дозу, считавшуюся смертельной, только временно оглох, ослеп, но отлежался в госпитале в Игарке, выкашлял свои дозы - и снова в жизнь, на свои трудные вахты. Умел себя не щадить, куда нужно, шел безотказно, шел хоть на погибель! - это же все-таки стоит кому-нибудь помнить!..

Только после войны узнал, что, пока ходил со своими ленд-лизами, потерял, в один день, в один какой-то миг, потерял самое дорогое: жену и детей малых. Накрыло неприятельскими бомбами пароход, который с семьями моряков пробивался к берегам Кавказа. Потом, потом уж, спустя много лет, рассказал ему знакомый капитан, как все это случилось. Бомбежка была учинена среди бела дня, стервятники пустили на дно уже первой бомбой сухогрузное судно с зерном, а затем набросились на транспорт эвакуированных и раненых, даром что шел он под ясно видимым знаком Красного Креста. Рассказывавший все это капитан командовал тогда соседним судном и собственными глазами видел трагедию беззащитных людей и, хотя пытался им помочь, ничего сделать не мог - сам был в это время под огнем. И жена Ягнича и его малыши погибли в тот день. Представить, как дети маленькие тонут,- ничего ужаснее, страшнее этого нет! И даже дельфинов не оказалось поблизости, чтобы спасти: у них ведь есть вроде бы такая потребность - спасать утопающих людей... Жена до сих пор перед глазами как живая, каждое слово ее он слышит, а вот их, своих ребятишек, Ягнич помнит совсем туманно. Иногда лишь до боли резко мелькнут крохотные личики, которые в ужасе, в немом крике вопиют к небу, увидит, будто наяву, как, сцепившись ручонками, вместе погружаются они в глубину, и порой ночью в полусне сам вдруг порывается к ним, чтобы подцепить их и спасти. Но руки почему-то захватывают, обнимают лишь воду, вечно ускользающую, лишь ее одну.

Совершенно неожиданно Ягнич встал, появился на палубе. Собственно, был уже вечор, но вечер, как день:

ясный, лунный. Дорожка по морю мерцает, на юте кто-то трогает струны гитары. Увидав Ягнича, молодежь оживилась:

- Хлопцы, гляньте-ка, кто это появился на арепе!..

- Ура нашему Нептуну! Ура, ура!..

Ветерок чуть дышит, паруса издают звук еле слышный, тихо, ровно поющий.

Сел Ягнич на ворохе канатов в сторонке, никого не трогал. Хлопцы народ воспитанный - тоже не стали приставать, досаждать шутками. По душе Ягничу, когда моро вот такое ясное, прозрачное. Не то что темной ночью, когда оно и само чернее ночи, когда каждым нервом чувствуешь, что идешь над безднами... сейчас и глубина не пугает. Сидит старик, успокоенный, лобастый, лысиной окружающим светит. Поднял голову, придирчивый взгляд задержался вверху, между снастями, между звездами.

Помполит, друг капитана и вечный его противник ко шахматной части, проходя поблизости, остановился перед Ягничем, пораженный:

- Вы? С воскрешением вас, Гурьевич! Вот это я понимаю: только заштопали человека - он уже и на коне!..

Вчера под ножом, сегодня на ногах!.. Поздравляю вас, Гурьевич! Вижу, мы с вами еще походим по морям, так ведь?

- Походим.

- Если не очень быстро да не по крутой волне, верно? - сам себе улыбнулся помполит и снова стал серьезным.- Скорость судов увеличивается, а планета, Гурьевич, явно уменьшается... Маленькой уже стала, как та Эллада.

- Что это такое?

- Была когда-то такая, на месте теперешних греков.

Лоскутик, область по современным нашим масштабам, а скольких освещала! Крошечной, видимо, чувствовала себя среди неоткрытых земель и океанов. Неисследованные материки были бесконечны, населены фантастическими чудовищами, амазонками и кентаврами, гюлузверями-полулюдьми - такими их видела эллинская фантазия со своего пятачка... И пожалуй, вот такой же маленькой, как Эллада, предстает теперь наша планета, если брать ее сравнении со вселенной, с ее космическими просторачи - Взгляд помполита уже был обращен вверх, выше мачт.- Знать бы, есть ли, кроме нас, там другие живые, хоть в чем-то подобные нам... А вдруг нет? А вдруг, Гурьевич, мы одни? Одни-одинешеньки? Вот что должно было бы заставить нас стать подружнее, меньше распри разводить да больше беречь все что тут ни есть - каждую росинку, каждую былинку беречь па миллионы лот вперед...