Георгий Иванов - Рассказы и очерки Страница 8

От хохота и крика майора дрожали стекла и подвески на люстре. Настенька, пряча головку в сборках нянькиной юбки, плакала навзрыд. Нянька крестилась и твердила молитвы. Испуганные лица дворни высовывались из дверей...

В тот же день в усадьбу был вытребован генерал. Не подав ему руки и не посадив, майор сообщил превосходительному тестю свое решение:

"Не желая позорить воинское звание и честь дворянства, подлость, над собой учиненную, огласке не предам. Для всех: просил руки и, получив согласие, я, по собственному желанию, сочетался браком". Настенька остается у него в доме. "Когда подрастет - посмотрим, малолетних же отроду не совращал, а к носящей мое незапятнанное имя тем более до подобающего возраста не прикоснусь! А засим, любезный тесть,- заключил он свою речь,кругом марш, вон! И на глаза мне больше не показываться ни вы, ни супруга ваша! Явитесь - велю вытолкать в шею и собак спущу... Филька, проводи генерала!.."

* * *

Так началась "замужняя" жизнь Настеньки. Майор ни в чем не изменил образа жизни. По-прежнему балы сменялись холостыми попойками, по-прежнему в "гареме" обитали "Заиры" и "Зюлейки". Настеньки все это не касалось. Она жила во флигеле с той же нянькой. Майор выписал для нее гувернантку, потом пригласил и танцмейстера... Понемногу Настенька, росшая дома дичком, обучилась и французскому языку, и манерам, и всему "благородному, персоне женского пола" следуемому. Но этим интерес майора к "супруге" и ограничился. Хотя гувернантка, нянька и молодые горничные, приставленные к ней, в обязанность которых входило не только служить ей, но и играть с ней в куклы, буде "барыня Настенька" пожелают, всячески старались ей угодить, и хотя жилось ей в уютно обставленном флигеле много привольнее, теплее и сытнее, чем в разорен-ном родительском гнезде, счастлива она не была.

Страх, который испытала она от приема, оказанного ей "супругом", был непреодолим. Хохот майора, стук его деревяшки, выкаченные глаза она не могла забыть. Иногда, не имея больше силы сдерживать этого панического страха, она кричала: "Не могу больше! К маменьке хочу". И сейчас же раскаивалась в этом. "К маменьке желаете,- ядовито ухмыляясь, спрашивал ее майор, услы-шав о желании "барыни" от прислуги или гувернантки.- К ее Превосходительству, достойной вашей родительнице? Извольте! Не смею задерживать!" И затем во все горло орал: "Филька! Закладывай барынину карету! Руби колеса!" - Это значило, что колеса кареты, в которой "новобрачная" с нянькой и скромными пожитками прибыла в то памятное утро в майорскую усадьбу, едва держались, и майор велел поставить новые. Колеса принадлежали майору. Желает Настенька уезжать,- пусть и катит, как знает, в карете без колес...

Но время шло. Настенька начала подрастать, хорошеть, превращаясь в барышню... Тонкая, высокая, в широких, стянутых в талии платьях, с белокурыми легкими локоноами, она станови-лась, на свое горе, прелестной. Равнодушный дотоле к ней майор стал теперь все чаще ее навещать и все слаще на нее поглядывать... А потом и любезными обиняками дал ей понять, что шестого июня, день ее шестнадцатилетия, будет отпразднован пышным балом, на котором майор предста-вит ее губернскому обществу, а потом... К этому ужасному "потом" за полгода шли приготовле-ния. Обновлялась шелком и обставлялась новой, роскошной мебелью их будущая с майором спальня...

Когда Настенька была совсем маленькой, нянька пугала ее страшным "генералом Топтыги-ным".- "Если будешь капризничать,- приедет генерал Топтыгин, топ-топ, спросит - где тут непослушная девочка - топ-топ разинет рот и слопает тебя живьем. Лучше закрой глазки и засыпай,- пока не пришел". И для большей убедительности нянька стучала об пол поленом топ-топ...

И вот страшная сказка превращалась теперь в страшную явь. 6-ое июня было не за горами. Еще три месяца, два, один - и оно наступит. Начнут съезжаться гости. Будут пить и есть, танцевать, смотреть на фейерверк, будут улыбаться Настеньке и говорить ей любезности. И она должна будет танцевать, и улыбаться, и отвечать всем так же любезно. Потом за ужином захлопают пробки шипучего, и гости будут кричать "горько!" молодым генералу Топтыгину и ей. А когда все это кончится, генерал Топтыгин, сильно подвыпивший, а то и совсем пьяный, улыбаясь масляной страшной улыбкой, стуча своею деревяшкой - топ-топ,- откроет дверь спальни, пропуская Настеньку вперед... И страшная сказка - станет страшной явью - генерал Топтыгин проглотит ее живьем...

В тот год весна наступила необыкновенно рано. В середине апреля снег повсюду стаял и грязь на горячем солнце просохла. Майор, становившийся все веселей и оживленней, чем ближе был день шестнадцатилетия Настеньки, однажды утром велел закладывать "в шарабан". Это значило, что он решил, воспользовавшись хорошей дорогой, доставить себе развлечение, к которому за последние годы он пристрастился. Развлечение было довольно опасное. Кавалерийское сердце майора нашло своеобразный способ удовлетворить страсть к лошадям. Верный Филька был послан куда-то на край России. После долгого отсутствия он вернулся в компании десятка киргизов. Прибыли они на нескольких подводах. Везли подводы обыкновенные лошади, а на подводах, оглашая воздух каким-то особым диким ржанием, стояли, стреноженные и крепко привязанные, степные, необъезженные, не знавшие ни узды, ни упряжки, кроме петли аркана, лошади, которые недавно были захвачены из вольного степного табуна. Развлечение майора заключалось в том, что пару этих диких коней киргизы каким-то способом запрягали, вернее крепко прикручивали к дышлу шарабана. Майор взбирался на сиденье, коней держали ловкие руки азиатов. Потом майор давал знак - отпускай. Вожжи натягивались, шарабан летел зигзагами - вот-вот перевернется, разобьется вдребезги. Борьба шла ожесточенно и долго, но майор неизме-нно торжествовал победу - шарабан начинал катиться ровней. Так одна за другой были перепро-бованы все степные лошади, и майор не только не сломал себе шеи, но начинал находить, что удовольствие становится не таким уж острым... Впрочем, давая этим утром распоряжение "закладывать", он мог рассчитывать на сильные ощущения. С осенней распутицы поездок в шарабане не производилось.- По грязи или по снегу на них не отваживался даже и майор...

Предчувствие сильных ощущений - майора не обмануло. Шарабан взвился и понесся по широкой дороге, потом - это случалось и прежде - резко свернул с нее и понесся по полю. Но несколько минут спустя произошло то, что до сих пор еще не случалось. Экипаж, подпрыгнув, задел за дерево, едва не перевернулся, снова свернул и помчался еще быстрей...

Киргиз, сопровождавший майора, был убит на месте. Майора, с проломанной грудью, осторо-жно несли трое мужиков. Кровь струйкой текла из угла рта. Водянисто-голубые глаза его смотре-ли в бледное весеннее небо. Деревяшки не было. Она осталась на дне оврага, куда сбросили майора дикие лошади. Майор скончался два часа спустя в полном сознании, исповедывавшись и причастившись. Завещание, где все майорское состояние отказывалось "дражайшей и верной супруге нашей", составленное уже полгода тому назад, хранилось тут же в его холостяцкой спальне. Положив ключ от ящика, где оно было заперто, в ручку Настеньки, майор прижал эту трепещущую ручку к губам и долго не отпускал. "Не пришлось дожить до счастливейшего дня жизни,произнес он тихо.- Не ропщу,- значит, на то Господня воля. Ну, прощай, птичка, лети, пользуйся молодостью и жизнью. И помни,- встретишь хорошего человека и полюбишь, выходи за него. Я там - буду радоваться на вас"...

Помолчав, он коснеющим языком добавил: "Траура и слез поменьше... сколько надо для проформы и баста. А потом задай... на всю... на всю... губернию... бал..." И на слове "бал" майор испустил дух.

* * *

Как не повторить еще раз - "Потемки душа человеческая"... Пока майор был жив, Настенька боялась его до дрожи, почти что ненавидела своего генерала Топтыгина. После его неожиданной смерти она вдруг почувствовала себя всерьез неутешной вдовой. Глубокий траур лишь спустя год генеральша сняла с дочери чуть ли не силком. Еще больше хитрости и уловок пришлось старухе употребить, чтобы добиться согласия дочери выйти из добровольного затворничества, начать встречаться с людьми и развлекаться. Наконец ей удалось уговорить Настеньку провести предсто-ящую зиму в Ковне. Там майор владел прекрасным, но давно запущенным особняком. За лето особняк был отделан и обставлен заново, а осенью Настенька при маменьке и бесчисленной челяди неохотно, но уже не споря, в него перебралась. Закрепить дело окружив Настеньку атмосферой веселья и удовольствия, в какой та не только никогда не жила, но даже не догадыва-лась, что она возможна - было для генеральши уже сущим пустяком. Тем более, что, веселя и развлекая дочку, она развлекалась вовсю и сама...

Зима прошла быстро и приятно. Настенька, с каждым днем расцветая, как цветок на солнце, все больше входила во вкус новой беззаботно-счастливой жизни. Без приемов, гостей, театра, танцев - ей теперь самой уже было бы скучно. Она и кокетничать научилась и кокетство стало для Настеньки одним из любимейших развлечений. Все, имевшиеся в губернии "женихи", уже успели сделать ей предложение. Она радовалась каждому и одинаково мило и не обидно для очередного претендента отказывала. Сердце ее билось по-прежнему ровно. Сердце Настеньки во всем этом не принимало участия... Но вот перед самым Рождеством в Ковне распространился слух о новом приезжем. Приезжего звали князь Карабах. Он приехал один с тремя слугами и снял в лучшей гостинице целый этаж - одиннадцать комнат. Кое-кто успел с князем познакомиться и у него побывать. По рассказам он был не только красавцем, но еще и явно богачом. Доказательст-вом последнего, кроме одиннадцати комнат, были бриллиантовые, огромной величины кольца на пальцах князя и серебряный самовар, стоявший у него на столе. В самоваре вместо угля был лед, вместо воды - шампанское, текшее из крана замороженным. Слуги гостиницы подтверждали щедрость и богатство приезжего: на чай за малейшую услугу он бросал червонец.