Даниил Гранин - Оборванный след Страница 8

Еще сказал старик Щипаньский - "тот неведомый мир, что еле заметно шевелится под нами". У него это было связано с новыми сообщениями об открытии невидимой материи, ее больше, чем видимой, назначение ее непонятно, ее называют "темная материя".

Прощаясь, Щипаньский сказал на ухо: "Сережа, не отказывайтесь от чуда! Надо осознавать не свой ум, а свою глупость", - отстранился и подмигнул со значением, а каким - непонятно.

Погосов не был его лучшим учеником, но старик выделял его странным, определением: "содержательный парень".

Зачем-то Щипаньский покинул свой трон, мог бы восседать, пользоваться связями, славой, бросил все и отправился в одинокое странствие, в свою страну Скитанию.

Старик хотел смутить их дух, понимал, что дни его сочтены, и спешил, спешил выложить накопленное. Казалось, он что-то знал, неведомое им всем, знал настолько, что опускал подробности, убежденный, что они сами до всего доберутся. Но Погосов не желал отвлекаться от своего реального дела, он терпеть не мог философские проблемы, из них не извлечь ничего полезного. Бедный одинокий старик, не мудрено, что после смерти жены у него крыша поехала. Добраться до Дизайнера, до Творца, всерьез искать cпocoбы - это почти психическое расстройство. Там были стоящие мысли, но безумие тем и опасно, что может выглядеть смелостью ума.

Погосов злился на Щипаньского и тотчас жалел его. Закончить жизнь такую блестящую жизнь - безумием, как обидно. Хорошо, что сам он этого не понимает.

На обратном пути Надя сказала: в самом деле, почему бы нам не уехать? Вопрос Щипаньского засел ей в голову. Профессор нисколько не осуждал своих учеников, тех, кто уехал.

Заселенная чеченцами квартира, потолок в пятнах, бедность - вот, что их ждало. Будущее вдруг обрело наглядность. Сосед за столом Нади разминал картошку вилкой, нечем было жевать, не может себе сделать протез, так он пояснил ей, между

прочим - тоже профессор.

- Неблагодарная страна! Ты видел, как они ели, как голодные.

С этого вечера мысль об отъезде стала прорастать в ней. Участь Щипаньского, его гостей не выходила у нее из головы.

- Думаешь, случайно начальники отправляют своих детей и жен за границу? Знают, что у нас надеяться не на что. Они не дураки, они хорошо информированы.

Подруги, телевидение, газеты подбрасывали ей новые примеры.

На экранах появлялись виллы в Испании, на Кипре, купленные мэрами российских городов, министрами, особняки генералов. Что ни день убивали в подъездах директоров, бизнесменов. Молодые ученые объясняли корреспондентам, как хорошо они устроились в Штатах. Министр труда и еще чего-то послал свою жену рожать в Америку, чтобы ребенок получил американское гражданство. Рядом с их садовым кооперативом вырос поселок роскошных коттеджей с фонтанами, кортами, высокими каменными заборами - там жили депутаты.

Откуда? На какие шиши? Воры! Оставаться в этой стране - значит либо стать вором, бандитом, либо нищим.

Уезжать, пока еще можно, пока на Погосова есть спрос, да и у нее возраст, слава богу, еще не вышел.

Погосов слышать не хотел об отъезде. "Что тебя здесь держит, допытывалась она. - Ты же сам говорил: нет ни русской, ни немецкой физики". Слова о патриотизме вызывали у нее ярость - любить? За что любить эту страну? Конкретно?

Она с ходу отвергала его рассуждения. Когда происходит кораблекрушение, надо садиться в лодку и уплывать, а не выяснять, отчего да почему.

Эта страна безбожная, погрязшая во лжи, крови, нищете, сгубила миллионы и погибнет за свои грехи.

Они разъяренно орали друг на друга. Не стесняясь, не боясь, она поносила всех, вплоть до премьер-министра, называла его взяточником; до президента - тоже хапает, не гнушается. Лицо ее покрывалось красными пятнами. Губы становились тонкими, кривились, вся милота пропадала, появлялась злобная немолодая особа, которая накопила обиды, считала его трусливым созданием, не способным на поступок, холодным эгоистом, никогда он ее не любил, никудышный отец...

- Народ, народ, - передразнивала она, - где был этот народ, когда истребляли миллионы лучших, что за народ, который так легко дурачить, который терпит пьяницу президента, жулика губернатора. Все, кто мог, уехали, отделились от этого народа. Россия - страна покинутых родителей и убежавших от нее республик.

Погосов пробовал отшучиваться:

- Россия - страна оптимистов, все пессимисты уехали. И слава богу!

Втайне он ощущал ее правоту - обывательскую, неколебимую правоту обманутых, обобранных.

Как она ни допытывалась, он и сам себе не мог объяснить, почему отказывается уезжать.

Страх за сына - это было серьезно. В школе у него раскрыли систему совращения ребят наркотиками. Мальчик еще не кололся, но в любую минуту это может случиться...

Каким образом она познакомилась с немцем Шлехтером, неизвестно. В один прекрасный день она заявила: либо - либо. Либо Погосов уезжает с ней, либо она уезжает с сыном и с Шлехтером. То есть - развод.

Вот так оно и произошло.

В глазах окружающих почему-то не Надя покидала Погосова, а он бросал ее одну с ребенком на чужбине. Она, несчастная, уезжала ради сына и т.п.

Перед отъездом Погосову позвонил Шлехтер, тот самый немец, попросил о встрече. Зачем, не объяснял. Встретились в пивном баре. Шлехтеру было под шестьдесят. Высоченный тяжеловес с добрейшей краснорожей физиономией, он располагал к себе, и Погосов успокоился. Говорили по-английски. Немец описал свою фабрику термометров. Вдовец, остался бездетным, радовался, что теперь у него будет наследник, он его приохотит к фирме. Ему хотелось узнать характер мальчика, заодно и про Надю. Погосов вида не подал. Приобретение жены и сына с инструкцией пользования... Впрочем, почему бы не помочь родным людям. Рассказывал без смешка, отчужденно.

С того времени все решилось. Надя оформляла бумаги энергично, брезгливо торговалась с бесчисленными начальниками, платила немецкими марками. Появились у нее жесткие скобочки у губ. Голубые глаза прибавили яркости. Уезжала малознакомая женщина. Поистине внутри человека может оказаться другой человек, а за тем - еще один. Русская матрешка - не простая игрушка.

На прощание Надя прошлась по их опустелому жилью, вспомнила, с какими трудами обменивала их комнаты в разных районах на квартиру с лоджией, в какие долги они влезли. Сказала: только не сдавай чеченцам.

Сын распрощался с ним легко, мальчик был захвачен предстоящим путешествием, да к тому же на корабле.

Через несколько дней позвонил Щипаньский, спросил, собирается ли Погосов уезжать. Выслушав, долго молчал, потом предложил поработать у него на даче. Там никого, и к зиме кругом никого не остается, можно пожить одному.

- И что? - спросил Погосов.

- А ничего. Фортунный покой, как говаривали в старину. Нужен вам и вашей фортуне.

Почему - не стал объяснять.

Приступив к бессемейной жизни, Погосов сократил свои левые загибоны, стал разборчивей. Надя считала его бабником. Понятие сие весьма расплывчатое, ибо она не понимала, что Погосов воспринимал женщин как неведомое племя, все они казались ему разными, загадочными, достойными изучения.

Холостяцкое состояние, как уже отмечалось, привлекло к нему женщин. Одни имели откровенно захватнические виды, других задевало его пренебрежительное отношение к любовным шашням, то, что он ставил свою работу выше их прелестей и обещанного наслаждения. Хотелось его перетянуть, одолеть, совратить. Иногда он поддавался.

Но море любви, которое они обещали, было мелким, наподобие Финского залива. Бредешь, бредешь и никак не погрузиться. Поплыть можно и в любом месте встать, нет глубины, бездны. Все повторялось. Приходило обычное мужское разочарование - стоит ли гоняться за следующим изданием. Дольше других держались у него бесхитростные любительницы секса. По крайней мере они знали свое дело, не имели претензий. Их эротическая откровенность устраивала обе стороны.

Была чистенькая, острая на язык аптекарша Ганна. После постельных баталий, когда они лежали истомленные, Ганна любила допытываться: мог бы он заниматься с ней любовью в Эрмитаже? А в Зоологическом саду? Перед какими зверями? Она предпочитала обезьян.

Заниматься любовью... При чем тут любовь? Говорила бы прямо трахаться, - грубо, но честно.

- Может, это все, что осталось от любви, - размышляла она. - Я лично никогда не любила. Чтоб без памяти. Чтобы плакать... Все-таки мы с тобой не просто трахаемся?

- Конечно, - подтверждал он.

Была Катя, учительница, владелица прекрасного бюста, который она носила как драгоценность. Старшеклассники, - жаловалась она, - с ума сходят от ее пышных грудей. К сожалению, у нее слишком скоро появилась уверенность, что Погосов скрывает свою любовь, и она твердила, как заклинание: я знаю, ты боишься признаться, тебе ни с кем не будет так хорошо, как со мною. Однажды она покаялась, что подсыпала ему какого-то зелья, чтобы приворожить.