Аркан Карив - Переводчик Страница 8

***

Я очнулся с ощущением необыкновенной легкости и новизны. В комнате было почти темно. Меня прошибла мысль: а что же ребята должны были подумать? С колотящимся сердцем я распахнул дверь. Смеркалось. В саду уже зажгли лампу. Под чинарой, или как ее там, мирно сидели все в тех же позах родные силуэты моих дружков. Неспешная дробь костей задавала торжественный ритм городскому шуму.

- Вы чего, мужики?! - радостно спросил я. - На войну решили не ходить?

- Да нет, просто не хотели смущать твой досуг. - сказал Юппи. - А война - что война? Сам знаешь: не жид, в Израиль не убежит!

Он встал, потянулся, хрустнул поясницей: "Ну все что-ли? Можем ехать? Слушай, а эта твоя полячка уже ушла? я и разглядеть-то ее не успел...

Конец первой части

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Милуим *

День первый

Какой же Эйнштейн не любит быстрой езды! Наш водит так, как будто играет в компьютерную игру, и в запасе у него еще три-четыре горшочка с элексиром жизни. Поразительно, но он ни в кого до сих пор ни разу не впилился. Чужое счастье удивляет меня, хотя я и знаю, что каждому свое: кому водить, кому - переводить.

По левую руку пронеслись Сады Сахарова - восьмое чудо света, еврейский памятник Андрею Дмитриевичу. Столичный горсовет, чутко откликающийся на пульс планеты названиями своих карликовых площадей и улиц, поспешил почтить память. В стене на выезде из города нарезали террасы, облицевали мемориальной доской на четырех языках, но цветочки посадить забыли, и сады поэтично расцвели крапивой и чертополохом.

Здесь нас поджидал последний городской светофор, после которого мы будем неудержимо стремиться на Юг. Это совсем не тот пляжный Юг, на который стремятся в летний отпуск. Скорее, он похож на Юг героев "Хижины дяди Тома": "Тебя продадут на Юг! Тебя продадут на Юг!". Ежевесенний выезд в южном направлении связан у меня исключительно с солдатчиной.

- А вы в курсе, что через три дня Песах? - спросил Юппи.

- А нам-то хули? - отозвался Эйнштейн.

- Хлеб отберут. На мацу посадят. Пиво из Шекема изымут. И загонят всех нас на седер.

У Юппи иногда проскальзывают такие заунывно-устрашающие ноты. Это после того, как он целый сезон отработал пророком на раскопках в древнем городе Ципори. Из Ципори сделали туристскую достопримечательность и, чтобы воссоздать аутентичную атмосферу библейских времен, наняли трех пророков: ивритского, английского и русского. Юппи выходил к русскоязычным гостям в рубище, с бутылочкой "карлсберга", и с чувством декламировал псевдобиблейский стих, почерпнутый из "Бульварного чтива". Публике нравилось.

Мы спустились с зеленых гор в долину. Запах удобрений напомнил Эйнштейну о кибуцном прошлом, он встрепенулся, задергал носом: "Ненавижу сельское хозяйство!" Мы стали рассуждать о том, что хуже: мошав или кибуц; потом - о сельскохозяйственном лобби в кнессете; потом - о климатических условиях в Израиле и что дворникам здесь неизмеримо легче, чем в Москве, хотя жилья не дают; затем мы принялись сравнивать Израиль с Россией вообще, и тут я увидел, что вокруг уже раскинулись степи Негева, а, значит, Беэр-Шева позади, и ехать осталось совсем недолго. Как быстро бежит время в кондиционированной машине с друзьями!

Может быть, я мало повидал в жизни, и беден круг моих ассоциаций, но явка на базу Кциот слишком напоминает заезд в пионерский лагерь, чтобы я отказался от этого сравнения.

Еще до входа на территорию вам начинают попадаться знакомые по прошлогодней смене лица. Имена и фамилии за год затерлись в памяти, но их можно будет восстановить сопоставительным путем во время перекличек. По мере продвижения к воротам лица множатся, и казенная обреченность вашей судьбы уже не кажется такой обидно личной, а слово "коллектив" теряет изначальную враждебность. Привет, привет! Кого я вижу! Ага! Русские идут! Здорово, братишка! Ну как она жизнь?! Из какой роты? Гимель? Ваших записывают вон в той палатке. Как единоличник в колхоз, вы шагаете, куда послали, и думаете: а люди в общем-то ничего - хорошие...

Суета заезда обволакивает. Нужно отметиться, заполнить анкету, получить обмундирование, раздобыть желательно несломанные раскладушки и по-возможности сухие матрацы и забить палатку для нас троих, а больше к нам все-равно никто не подселится, страшась великого и ужасного русского языка.

Возле интендантского склада очередь. Довольно тоскливое место. Здесь, помаявшись в давке, вы получаете омерзительно промасленный автомат и огромный вещмешок - китбэг, содержащий два комплекта формы, две фляжки, эфод, куртку, одеяло, каску, упаковку с бинтом, швейковского вида шапочку и пять пустых магазинов, которые еще нужно набить патронами, напевая под нос "возьму я вещмешок, эфод и каску, в защитную окрашенную краску". Или, как вариант: "дали парню важную работу, набивал он ленты к пулемету".

Здесь же, успев перемазать маслом партикулярное платье, вы переодеваетесь в армейское (мне всегда достаются слишком короткие штаны; я ругаюсь с ленивым хамом-интендантом, чтобы заменил) и окончательно теряете гражданское лицо.

Форма мне не идет. Я хорошо сложен, высокого роста, широкоплеч, но форма мне не идет. На каком-нибудь плюгавом офицеришке сидит как влитая, как будто родился он в ней, а из меня делает насмешку. Не кроется ли за этим фактом некий глубокий смысл? Наверняка кроется. Только у меня сейчас нет времени об этом подумать.

На самом деле, грех жаловаться: Армия Обороны Израиля предоставляет своим бойцам очень много времени на подумать, но - не в первые два дня. Завтра вечером уже, я надеюсь, Армия выделит мне какую-нибудь тихую вышку, чтобы я мог там спокойно думать и наблюдать, но сначала она должна немножко покуражиться, покомандовать, побряцать оружием, и было бы неразумно отказывать ей в этой маленькой прихоти.

Сожмем покрепче зубы, смачно сквозь них выругаемся, забудем гордыню и по команде повлечемся послушно на лекцию о том, как сажать вертолет, разведя ему внизу по вершинам трапеции четыре сигнальных огонька, чтоб не шлепнулся; переползем затем на практическое занятие по оказанию первой медицинской помощи наложением повязки "британский флаг"; а потом, в той же палатке (как хорошо, что двигаться не надо) послушаем щебетание девушки-радистки. За все эти годы я выучил про переносную рацию только одно: батарейка называется на сленге "бэтуля".

Народная мудрость неплохо подметила, что в момент призыва милуимник становится усталым, голодным и похотливым. Святая правда! Еще он становится по-пионерски игривым, не смущаясь жирным своим пузом. У фельдшера Свирского упала на землю каска, а поднять ее сам он не может. Помоги, говорит, золото мое, а то, если я нагнусь, то уже вряд ли разогнусь. И ржет.

Совсем другого сорта наш ротный командир капитан Шмулик Зах. С каждым милуимом я все больше склоняюсь к мысли, что его вывели в пробирке в суперсекретной сионистской лаборатории. Живорожденные такими не бывают. Израильской евгенике удалось добиться в одном лице хорошего парня, отличного семьянина, образцового офицера, законопослушного гражданина, удачливого бизнесмена, пламенного сиониста и отца солдатам. И на Ричарда Гира получился похож. Можете себе представить, что за монстр? Когда мы впервые попали в его роту, он толкнул нам за обедом проникновенную речь о том, как прекрасно, что израильская армия соединяет вместе совершенно разных людей для выполнения общенациональной задачи. Он был такой доброжелательный, такой искренний, что я было повелся, но, когда, развивая мысль о чувстве плеча и о том, что мы все здесь одна дружная семья, Зах цапнул с подноса и умял с аппетитом последний шницель, наваждение рассеялось.

- Шалом, Зильбер!

- Шалом, ротный!

Зах меня любит. Той странною любовью, которая заставляет пионервожатых, лекторов, начальников и командиров класть на меня глаз с первого взгляда и уже не отводить его никогда. Я - тот случайный, в которого ткнут пальцем, выбирая одного из толпы. Ничего не поделаешь - судьба. Плутон в Первом доме - странность на роже, и, значит, учись жить под пристальным вниманием Большого Брата.

Зах продемонстрировал широкую братскую улыбку с отцовским уклоном:

- А у меня для вас сюрприз! Мне тут доложили, что ты и твои друзья остались после тиронута без праздника: вас не привели к присяге. Дело, конечно, давнее, и сейчас уже не время выяснять, кто несет ответственность за это безобразие, но я счел своим долгом исправить упущение. Вы - новые граждане страны, но у вас те же права, что и у всех. В израильской армии нет места дискриминации!

Я сказал: "Аминь! Что будем делать, Шмулик?"

Зах сменил рожу на образцово офицерскую с романтическим оттенком: "Значит, так. Сейчас - все на стрельбище. После этого проведем для вас троих скромную церемонию. По-домашнему. В рамках нашей роты. Я для вас и раввина заказал. Русского..."

У меня есть навязчивая фантазия: дать Шмулику ногой по яйцам и, пока он будет корчиться, дружески поделиться с ним своими соображениями о сионизме.