Пётр Полевой - Корень зла Страница 8

В это время ей доложили о приезде боярыни Ксении Ивановны, супруги Федора Никитича Романова, которую царевна очень любила и жаловала.

— Проси, проси ее скорее! Боярышни, ступайте ей навстречу.

Через минуту Ксения Ивановна, женщина лет тридцати, красивая и стройная, с неправильными, но очень приятными чертами лица, явилась на пороге и поклонилась царевне обычным поклоном до земли. Тонкий белый убрус, вышитый золотом и шелками, покрывал голову боярыни. Богатейший опашень из петельчатого брусничного атласа с золотой струей прикрывал собою нижнее светло-песочное камчатое платье, которое на запястьях рукавов и на подоле заканчивалось жемчужным низаньем.

Царевна пошла навстречу Ксении Ивановне и спросила ее о здоровье, затем она приказала ей сесть на скамеечку около своего кресла.

— Что детушки твои, здоровы ли? — ласково спросила царевна боярыню.

— Спасибо на твоем спросе, государыня царевна. Посейчас здоровы, как ягодки, и веселы, а подчас, как расшумятся, так и не унять… Особенно Ирина! Она у меня выдумщица такая!

— Как это весело, должно быть, возиться с детками?

— Еще бы! Ими и жизнь-то красна! За них меня и муж любить стал… А не любил сначала, — смеясь, сказала боярыня.

Царевна тяжело вздохнула и, видимо желая переменить разговор, промолвила:

— А я и не спрошу тебя, Ксения Ивановна… Ты, может быть, ко мне по делу?

— Да, хотела бы тебя, царевна, потревожить просьбишкой, да еще и не своею, а чужою…

И Ксения Ивановна украдкой оглянулась на маму и на боярышень. Царевна поняла значение этого взгляда и сделала им знак, чтобы они вышли за двери.

— У тебя, царица, в сенных боярышнях служит Иринья Луньева, из бедных смоленских дворян. Я к ней давно присмотрелась, и крепко полюбилась она мне… А ты изволила, быть может, слышать, что у меня есть брат, человек он молодой и скромный… Так я бы думала, что если бы милость твоя была, так ты бы матушку царицу попросила разрешить, я бы тогда за брата ее посватала.

Царевна слегка, чуть заметно, повела бровями.

— Да сама-то Иринья об этом ведает ли?

— Да… Кажется, и она не прочь выйти замуж за брата, — с некоторым смущением сказала боярыня, — да ведь не смеет и подумать, коли на то не будет милости твоей и воли матушки царицы.

— Так, так… Что же?.. Я попрошу… Я буду матушку просить, чтобы дозволила, а я… Я всякого ей счастья желаю… Я всем желаю счастья…

И царевна отвернулась к окну, чтобы скрыть свое волнение и слезы, которые навернулись ей на глаза.

Ксения Ивановна поднялась с места и еще раз усердно просила царевну не оставить ее просьбы без внимания.

— Брат на пути теперь, недавно вот и в стольники сказан… Пора ему жениться и домком обзавестись.

— Да, да… Пора обзавестись! — как-то рассеянно и почти машинально повторила царевна, поднимаясь со своего места и провожая Ксению Ивановну к дверям. Когда дверь за нею захлопнулась, царевна Ксения взялась за голову обеими руками и проговорила:

— Никто меня не любит… Всех других любят… Все ищут счастья… Одной мне никогда, никогда не найти его!..

И она залилась слезами.

В сенях послышался шум, возня, тяжелые мужские шаги и возгласы Марфы Кузьминичны:

— Сюда! Сюда тащите! В комнату к царевне!

Варенька вбежала торопливо и весело обратилась кьцаревне:

— Сундуки несут! Большущие, окованные! Сюда нести прикажешь, государыня?

Царевна быстро отерла глаза и отрывисто проговорила:

— После, после! Не теперь! Пусть там в сенях поставят.

И поспешно ушла в Крестовую, оставя боярышню в совершенном недоумении.

VIII

В ПЕРЕДНЕЙ ГОСУДАРЕВОЙ

Бояре давно уже собрались в передней 1 государевой и ожидали царского выхода. Предстояло заняться посольскими делами и снабдить надлежащими инструкциями дьяка Шестака-Лукьянова, который отправлялся в Немецкую землю, ко двору кесаря римского Рудольфа, а по пути должен был заехать и в Данию. Все разговоры в передней вращались преимущественно около трех вопросов, которые предстояло решить в тот день на заседании думы.

— Что бы это значило, что он так долго нынче не выходит? — шептал на ухо соседу старый и хворый князь Катырев-Ростовский. — Ведь вот уже, почитай, часа два стоим здесь… Умаялся я до смерти.

— Кто же его знает… Тут вон мало ли что болтают? — шепотом же отвечал князю сосед, такой же ветхий старец.

— А что же… болтают-то?.. Как слышно?

— Да говорят, что он еще с утра, ранешенько, с каким-то немцем заперся, остролом какой-то…

— Как же это остролом?

— Кудесник, что ли? По звездам, значит, гадает, судьбу ему рассказывает.

— О-ох, грехи! Не царское это дело!

— Вестимо, нечего тут и гадать… Мимо Бога ничего не станется!

Дверь во внутренние покои дворца отворилась, и один из ближних бояр, выйдя из дверей, провозгласил:

— Великий государь царевич князь Федор Борисович изволит жаловать в переднюю.

— Сына высылает! — шептали в дальнем углу старые бояре. — Сам, видно, все еще не может с кудесником расстаться.

Царевич Федор Борисович, юноша высокий и плотный и притом чрезвычайно красивый и стройный, вышел в переднюю, приветливо ответил на общий поклон бояр и занял место на меньшем кресле, рядом с креслом, приготовленным для государя. В его поклонах, в его движениях, в его обращении с боярами был заметен навык к высокому положению, которое отец ему готовил в будущем, постепенно приучая его к управлению государственными делами под своим руководством.

— Князья и бояре, — сказал царевич громко (и голос его звучал чрезвычайно приятно), — великий государь, родитель мой, не может выйти к вам сейчас и потому послал меня сюда для слушанья и для решения посольских всяких дел… Дьяк Василий Щелкалов, прочти и поясни боярам присланные нам просительные грамоты вольного города Любка.

По знаку царевича бояре заняли свои места на лавках, по «старшинству и чести», а дьяк Щелкалов прочел им просительные грамоты любчан и стал их пояснять.

— Бурмистры и ратманы и полатники вольного города Любка бьют челом его царскому величеству о своих нуждах. Терпят они всякие обиды от свейского арцы-князя Карла. В Ругодив и Иван-город с товарами их торговать не пропускает и перед ними хвалится, будто с ним вместе и царское величество воевать их, любчан, будет. И молят они слезно царя и великого князя Бориса Федоровича, всея Руси самодержца, чтобы он их пожаловал — на их город не шел.

— Что думаете ответить на ту грамоту, бояре? — спросил царевич, когда дьяк Щелкалов закончил свои объяснения.

— Да это прямая лжа есть! — сказал прежде всех старый боярин Милославский. — Что ж на эту лжу ответить?

— У царского величества и ссылки никакой с арцы Карлом не бывало, — заметил князь Василий Шуйский, поглаживая свою жиденькую бородку.

— Неправда, были ссылки — о рубежах ссылались, — перебил Шуйского Берсень Беклемишев.

— Так-то о рубежах, а не о лихе на любчан! — резко отозвался Шуйский.

— Как бы там ни было, а надо им писать, что это им внушает некто враг хрестьянский, некто от литовских людей! — вступился горячо Вельяминов.

— Ну, зачем же тут еще литовских людей к делу путать! — заметил строго Федор Никитич.

Завязался между боярами горячий спор, к которому царевич Федор прислушивался очень внимательно, не решаясь, однако ж, пристать ни к той, ни к другой стороне. В самый разгар спора, когда речи стали и громки, и резки, стряпчий государев отворил дверь в переднюю и возвестил о приходе самого великого государя.

Все бояре и сам царевич поспешно поднялись со своих мест. Споры смолкли разом, и водворилось глубочайшее молчание, среди которого Борис вошел медленно, опираясь на посох из резной кости, медленно опустился в свое кресло и легким наклонением головы ответил на земной поклон бояр.

Передавая посох стряпчему, он обратился к сыну вполголоса с вопросом, которого никто не мог расслышать.

— В чем у вас тут споры, князья и бояре? — спросил Борис, обводя всех присутствующих вопрошающим взглядом.

И затем спокойно, внимательно выслушал самые противоположные мнения об ответе, который надлежало дать на просительную грамоту любчан.

— Нет, — сказал Борис, выслушав всех, — не таков ответ им нужен. А вот что им написать, — сказал он, обратясь к дьяку Щелкалову. — Ссылаться нашему царскому величеству с арцы Карлом невместно, потому он в Свее удельный князь, а не король. А и короли-то свейские ссылаются в отчине нашей великого государя не с нами, а с новгородскими наместниками, как то всем соседним государям ведомо. Так и напиши! — добавил Борис, следя за пером дьяка, быстро бегавшим по столбцу бумаги.

И только уж тогда, когда дьяк записал ответ, царь Борис для виду произнес, обращаясь к боярам: