Любовь Кабо - Ровесники Октября Страница 8

II.

ГОД ГЕНЕРАЛЬНОГО НАСТУПЛЕНИЯ

1. СИГНАЛ

Евгений Львович почтительно склонил лобастую, лысую голову и посторонился, пропуская заведующую вперед. Привычным профессиональным усилием он вызвал в себе ощущение приподнятости и праздничности, без которого не начинал ни одного урока, - каждый новый урок должен был стать событием в жизни его и его учеников. Он вошел в класс вслед за Клавдией Васильевной, оживленный, бодрый, весь заряженный энергией, и, едва поздоровавшись от дверей, протянул мел Маришке Вяземской отчетливым, отработанным жестом: - Пройдемте с вами!.. При этом он не удержался и быстро взглянул на Клавдию Васильевну. "Видите, - сказал его торжествующий взгляд, - я все знаю и все-таки вызываю Вяземскую. Ничего не произошло, продолжаются обычные учительские будни..." Клавдия Васильевна едва заметно кивнула. Поняла она, что хотел сказать Евгений Львович этим взглядом, или не поняла - бог весть, во всяком случае, не подала и виду. Сидела на излюбленном своем месте, в стороне, у окна, прямая, невозмутимая, - превосходно владеющий собой человек, которым Евгений Львович не уставал восхищаться. А Маришка между тем всем своим видом свидетельствовала, что обычные учительские будни продолжаются - и нелегкие. Веки ее подозрительно набрякли, углы рта опустились; ни о чем другом Маришка у доски и домыслить не могла - только о том. какой она бездарный ни на какое умственное усилие не способный человек. И вся Маришкина бригада ободряюще улыбалась ей, и бригадир Сережка Сажин, отказавшись от обычной своей великолепной позы, отделился от стены и все свое внимание обратил на Маришку. Собственно, все это была игра не по правилам, так он полагал. Учителя, педагогические крысы, словно знать ничего не желали о том, что в школах введен бригадно-лабораторный метод и что вызывать надо по одному человеку от бригады - того, кто специально готовился отвечать за всех. Математику и физику за всю свою бригаду Сережка Сажин всегда отвечал лично. Сережка был человек суховатый, корректный, подчеркнуто деловой, он словно создан был для всех этих точных наук. А Клавдия Васильевна думала сейчас приблизительно то же, что и Сажин, - об этой "игре не по правилам". О том, что, когда в Наркомпросе дебатировался бригадно-лабораторный метод, Клавдия Васильевна резко выступила против него, потому что, сколько бы ни говорили о социальном его значении, о воспитании коллективизма и прочем, должны же учащиеся выходить из школы знающими людьми!.. И новый нарком просвещения Андрей Сергеевич Бубнов уже потом, после совещания, в доверительной беседе поддержал ее и сказал, что его это тоже заботит, то что глубокие знания подменяются поверхностной осведомленностью, но мы просто обязаны использовать все, что рекомендует советской школе педагогическая наука. И Клавдия Васильевна с удовлетворением отмечала сейчас, что профессиональный учительский инстинкт все равно берет верх: истинный учитель призван учить!.. А что должен делать истинный учитель, как поступать, если в жизнь его вторгается внезапная обида, откровенная, грубая, как удар в лицо?.. Сидеть вот так, как Клавдия Васильевна сейчас, думать о будничном - о том, что нужно прежде всего учить?.. Стоит у доски несчастная Маришка. Ей и в самом деле кажется, что мир рушится, если она не может решить задачу. Страдает, пытаясь напомнить о себе, Сережа Сажин. Женя Семина, беспокойно вертясь на месте, изнемогает под бременем непосильных страстей. Во взгляде Семиной, устремленном на подружку, яростное сочувствие и бессильная ненависть: терпеть она не может Маришку. когда та стоит вот так у доски, без проблеска мысли, дура дурой. Какие они все незащищенные, открытые - с этими своими нешуточными страстями! Дисциплинированно трудится Соня Меерсон, помогает себе языком и бровями. Невинная слабость Клавдии Васильевны Игорь Остоженский, распустив добрые губы, работает не поднимая головы. Костя Филиппов скучающе устремил на доску пронзительно лучистые свои глаза, - видно, что давно все сделал, только и ждет сигнала рвануться дальше. Не отстает от него, видимо, Надюша Драченова. Совсем неразвитая, казалось бы, девочка, а вот поди ж ты, "математическое мышление", как с гордостью говорит о ней Евгений Львович. Что-то терпеливо разъясняет смугляночке Тосе Жуковой. Обе целиком поглощены работой, природные труженицы, девочки из очень простых семей, что для Клавдии Васильевны особенно важно. Отлично дышится в классе. Не потому ли, что до Клавдии Васильевны никому сейчас нет ни малейшего дела? А среди класса сидит работящий, скромный Митя Мытишин. С силой заглаживая чубчик на лбу, добросовестно решает задачу. На доску и не взглянет, хочет сам. И все это, возможно, чистое лицемерие и притворство, и никакой задачей он не увлечен, даже наверняка так, - не может быть, чтоб отец его ничего не сказал дома!.. Потому что это рабочий Мытищин, Митькин отец, выступил сегодня в заводской многотиражке: надо проверить, писал он, кому, собственно, доверено воспитание учеников в нашей подшефной школе, какие цели преследует товарищ Звенигородская, противопоставляя наших пролетарских ребят нашим пролетарским семьям... Что это за установочки, дескать; не есть ли это враждебная нам, оппозиционная линия?.. В статье все дышало оскорбительной неправдой. Самый тон этот: "Какие цели преследует..." Первым движением Клавдии Васильевны было позвонить Андрею Сергеевичу, предупредить, что вынуждена оставить школу, что в обстановке недоверия работать не может. Потом взяла себя в руки: эмоции, нервы! Никуда она не уйдет. Что должен делать истинный учитель? Учить. Оставаться на месте: школа - это он и есть. Что он без школы? Что школа без него?.. Очень многое придется, видимо, дальнейшей работой доказать. Сделать усилие, вот и все, - не первое и не последнее в ее жизни, встать на уровень эпохи, когда все критикуют всех, когда каждый - не одна Клавдия Васильевна, - каждый обязан доказать, что занимает свое место по праву. Никуда она не уйдет, права не имеет уйти. Потому что всего, что делает она для детей, никто другой не сделает, - это она знает точно. E если надо что-то доказывать - будет доказывать, ежечасно, ежеминутно, Поймет все, чего не сумела понять до сих пор, тысячу раз извернется душевно, станет святей палы римского... Никуда она не уйдет! Она лично за них отвечает: за каждый их шаг в жизни, за боль, которую они, возможно, еще испытают, за веру и, не дай бог, за безверие - за все! Им будет очень непросто. Вся жизнь этого незрелого еще поколения может пройти, а будет то же, что и сейчас, - суровая взыскательность всех и ко всем, требующая особой душевной закалки, жесточайшая классовая принципиальность. Что надо сделать, чтобы детям было все-таки легче, чем отцам, чтобы с самой школьной скамьи ребята ощущали как счастье, как величайшее достояние свое; они в общих шеренгах, не отбиваются в сторону, не отстают ни на шаг? Ни колебаний, ни рефлексии все, что трудно сейчас ей, в их жизнь должно войти органично, просто. Она уже не сидела на уроке, уже шла по лестницам и коридорам обычной уверенной, неторопливой походкой, и школьная перемена, как вода, расступалась перед нею. И никто не мог бы предположить при взгляде в ее невозмутимое, волевое лицо, какая нелегкая, какая глубинная идет в этом человеке работа. А на застекленной веранде стояли вокруг Саши Вяземского девятиклассники и читали вслух ту самую многотиражку - кто-то притащил-таки ее сегодня в школу! И, увидев заведующую, никто из них не отвел глаза и не сделал попытки спрятать газету, и Клавдия Васильевна пошла прямо на них, и Саша улыбнулся ей навстречу доброй улыбкой. - Это позор! - сказала Клавдия Васильевна. - Как ты допускаешь? Я только что слышала, как отвечает твоя сестрица... - Да она соображает ничего, - отвечал Саша. - Это она у доски только... И кажется, что-то хотел добавить еще: застенчивый взгляд его выражал гораздо больше, чем слова, и к Маришкиным успехам и неуспехам все это не имело ни малейшего отношения. А во дворе, прямо на дорожке, что вела к деревянному флигелю - во флигеле размещались квартиры учителей, - Федор Иванович сметал в кучу кленовые листья. Федор Иванович сдернул шапку и глянул Клавдии Васильевне в глаза умиленно и понимающе: - Клавдия Васильевна, а вы - ничего, ваше дело свято... Она не замедлила шаг, не обернулась, бросила сурово, почти безразлично: - Читал, что ли? - Да ведь как не читать - печатано.

2. МИТЬКА МЫТИЩИН

А Митя Мытищин все знал, конечно. Собственный отец у него уже вот где стоял: очень тяжелый был у отца характер. И Митька никак не мог понять, чего, собственно, отец от него хочет: больную мать жалеет вроде, не очень придирается, сестренке Лариске прощает все, Лариска у него любимица, а Митьку за всякую шалость жучит почем зря. Митька прямо озлоблялся от этого. И конечно, в школе ему было лучше, чем дома. Тоже не всегда. Во втором и третьем классе его очень учительница не любила, вредная такая была, седая, красноносая, Каролина Карловна. И дура, даже удивительно, как Клавдюша такую терпела, наверное, не знала про нее всего. Каролина велела девочкам завести альбомы: "Соня - роза. Соня - цвет. Соня - розовый букет. Соня лента голубая. Соня - кукла из Шанхая..." Соня была самая послушная в классе, потому и альбом у нее был самый лучший. А Митька взял у Сони хваленый ее альбом с переводными картинками на каждой странице и под самой красивой картинкой - старинный замок и перед ним лебеди на пруду, - под самой красивой картинкой написал: "Это все чипуха. Мытищин". И что-то нагрубил Каролине, когда та принялась его за это ругать. И тогда Каролина схватила его за плечи и начала трясти и раза два стукнула головой о стенку. Больно не было, только обидно очень. Митька запомнил это, он еще никому ничего не забывал. А в четвертом классе появилась золотоволосая Нина Константиновна, добрая и веселая и такая красивая, что глаз не отведешь. Ребята на уроках каждое ее слово как сказку слушали. И Митька со стыдом писал во всех тетрадках,, на промокашках везде: "Н. К", - и очень приходилось потом пачкать, чтоб не видно было, что написано. И Нина Константиновна расстраивалась, что в его тетрадках такая грязь. А Митька очень старался. Он даже грубил иногда, потому что ему стыдно было, как он старается. И на всех собраниях отмечали, какой он старательный и способный. Они тогда месяца два, что ли, одну тему проходили - "небо", и на уроках русского, и на арифметике, по всем предметам - только "небо"! И Митя работал в бригаде "Планеты". А в конце темы Нина Константиновна собрала родителей, и Митька от лица всей своей бригады делал доклад о планетах. Ребята подготовили красивые таблицы из цветной бумаги, Митька с указочкой от одной таблицы к другой похаживал, - i?aiu хороший, говорят, получился доклад. Отец на собрании сидел притихший, на Митьку странно так глядел, исподлобья. А когда все кончилось и родители, довольные. окружили Нину Константиновну, он протиснулся вперед и дольше всех, с чувством, тряс ее руку: - Спасибо вам большое от трудящегося человека!.. Митька никогда еще своего отца таким не видел. Нина Константиновна улыбнулась: - Мы здесь все трудящиеся. А потом был пятый класс. Уже не стало Нины Константиновны. Стало много учителей сразу - и все разные: были хорошие, вроде Евгения Львовича и Натальи Борисовны, а ведь были и плохие. Но отец никак не желал считаться с тем, что учителя, в общем-то, разные, и что в классе вечная буза, никак не сосредоточишься, и что Митька вовсе не такой способный, есть и способнее, он и так старается изо всех сил. Отца после того доклада о планетах ни в чем нельзя было убедить. И Митька ужасно нервничал. Потому что хорошо некоторым, они с воздуха, что ли, все хватают... Тот же Ишка Остоженский. В нулевом и первом классе Митька его за руку в школу водил, его Ишкины родители об этом по-соседски просили. Ишка пухлый был и неповоротливый, и рассеянный - за него вечно боялись, что он под трамвай попадет. За Митьку никогда никто не боялся. А сейчас Ишка вон какой стал! И между прочим, дурака валяет не меньше всех остальных в классе, а спросит учитель - пожалуйста! - Остоженский, оказывается, все слышал, все знает. Или Костька Филиппов, его дружок, гениальный математик. Или Серега Сажин. Всех этих зазнаек Митька терпеть не мог. Еще он очень девчонок невзлюбил в последнее время: пискухи! Сами так в глаза и лезут с этими своими "буферами", а притиснешь какую-нибудь или руки вывернешь, - сразу и обида, и слезы, и противный Митька, и не знаю какой. Нравилась ему, пожалуй, только Надька Драченова. Он иногда бросал ей грубо: "Ты бы причесалась, что ли", потому что волосы у Надьки просто необыкновенные были: когда она причешется, ложились крутой золотой волной. Надька об этом забывала как-то, ходила раскосмаченная, не на что взглянуть. E Митька в глаза называл ее "коровой". Вот как Нине Константиновне грубил когда-то, так и Надьку "коровой" называл - со стыда. А Надька не обижалась. Надька была совершенно уверена в том, что все равно она мальчишкам нравится, и пусть позлятся, подумаешь, корова так корова. А в шестом классе пришла Клавдюша и всех разбила на бригады, И в классе все сели бригадами. Митьке очень повезло, потому что он попал с Надюшкой в одну бригаду и на уроках сидел сзади нее и все приставал к подружке ее тоже ничего, между прочим, - к Тосе Жуковой. Тоська все удивлялась: "Ненормальный какой-то". А Митьке одно было нужно - чтоб Надька обернулась и сказала: "Ну что ты к ней пристаешь?" - и двинула бы его, что ли, как следует. Надька запросто могла двинуть, силушкой бог не обидел, ее только довести надо. А учиться сразу стало легче: один за всех, все за одного. Митька взялся за всю бригаду отвечать биологию. Он вообще-то конником мечтал стать, красным командиром, но биология ему как раз давалась. И после уроков Митька оставлял свою бригаду, потому что он, кроме всего прочего, был бригадиром, - недаром у него "организаторские способности" отмечали. Оставлял, чтоб объяснить бригаде расположение органов и устройство скелета. Говорят, он очень хорошо про скелет объяснял. Он так насобачился по этому скелету, что его даже из других бригад просили рассказать. Даже Костина бригада просила иногда. Вот тут и подумаешь! Подумаешь, что приятнее - просто ли загнать Филиппа в угол и со смехом смотреть, как он драгоценную свою голову руками прикрывает, гений дерьмовый, - или так, как сейчас, столпятся все вокруг скелета, и Филипп, и Ишка Остоженский, и Сажин, а Митька им всем про скелет рассказывает. Слушают, ничего, даже записывают за Митькой что-то такое. Очень Митька полюбил оставлять свою бригаду. Мальчишки из других бригад топчутся, медлят, Виду не показывают, что, между прочим, Надюшку ждут. А Митька оставит свою бригаду - все, его власть! Надька без его разрешения и двинуться-то не смеет. И провожает ее в конце концов он. То есть не то чтобы провожает, если по-честному, - просто она раньше его сворачивает с Калязинской в один из тупиков. Но получается все-таки, что он ее вроде бы проводил.