Александр Сегень - Общество сознания Ч Страница 8

- За то, что ты остаешься, - прощен, - улыбнулась Евдокия.

- А можно один вопрос? - раздался женский голос за спиной у Тетерина. Он принадлежал той, которая состояла при англоиде.

- Пожалуйста, сколько угодно вопросов, - живо отозвался Святослав Зиновьевич.

- Вот тут наш гость из дружеских Соединенных Штатов Америки интересуется, - продолжила "состоящая при". - Мистер Джереми Браун, из академии сверхспиритуальных художеств, город Орландо, штат Флорида. Он спрашивает, как быть народам, у которых слова "честь", "чистота" и тому подобные не начинаются с буквы Ч? Эти народы что, безнадежно обделены?

- Скажите мистеру Брауну, - ответил Вернолюбов, - что все это познается не с первого занятия. Путь познания Ч очень долог. Конечно, дорогой мистер Браун, по-английски "честь" - honor, а "чихать" - to sneeze. Они не содержат в себе Ч. Хотя слово "чесать" Ч содержит - to scratch. Но не в этом дело. Вы спросите мистера Джереми Брауна, на каком языке он чихал?

По залу прокатился веселый смех.

- А на каком языке он чесал свою левую ладонь? - продолжал Святослав Зиновьевич. - Священное Ч принимает к себе все народы. Просто через русский язык легче познать Ч. Я рад, что к нам заехал гость из далекой Флориды. Я дам вам, мистер Браун, один американский адрес. У меня есть в Америке адепт, который уже начал обучать американцев познанию Ч.

В переднем ряду зааплодировали. Весь зал подхватил овацию.

"Дурдом!" - подумал Тетерин, но тоже похлопал в ладоши.

- Судя по этим аплодисментам, - приосанился Вернолюбов, - здесь есть люди, готовые стать новициатами нашего общества. Теперь мы сделаем так: тот, кто хочет продолжить вхождение в Ч, подойдет сейчас к столу и положит на стол все, что у него имеется в наличии. Я имею в виду деньги. Все без остатка, ибо Ч видит все. Тот, кто хочет утаить приношение, лучше пусть уходит следом за тем малодушным Славой.

- Это самое главное испытание, - сказала Евдокия. - На жадность. Иди и соверши приношение. Не волнуйся, у меня деньги есть, я потом поделюсь с тобой, если надо.

- Я облегчу вашу задачу, - говорил тем временем Вернолюбов. - У вас сейчас зачешется правая ладонь. Чакра щедрая, дароносная подскажет вам путь в Ч. Эти деньги необходимы нам для проведения дальнейших занятий, для аренды помещений и всякого такого прочего. Не вам мне объяснять. Вы все люди умные.

Тут Сергей Михайлович услышал недовольный ропот мистера Брауна у себя за спиной. Видать, у того много было в бумажнике. Да и у Тетерина немало. Шутка ли - четыреста долларов? Да поллимона нашими. Ну, сотню баксов можно было еще выложить ради спокойствия Евдокии. Все-таки ч-носец Вернолюбов заслужил. Распинался тут, затрачивал энергию на чих, чес и прочее мечтание.

Сергей Михайлович встал и нерешительно направился к столу на сцену. Неужели все отдать? А с другой стороны, как они, эти баксы, были сегодня заработаны? На таком же халявном шарлатанстве. Но ведь Сергей Михайлович ученый, палеоантрополог, разработчик новой теории значения надбровных дуг у синантропов. Кто виноват, что ради продолжения истинно научных изысканий ему приходится шарлатанить, заниматься черепословием с нынешними питекантропами? Разве он виноват в этом? Нет, не он. Он не ходил защищать "Белый дом" в девяносто первом и не очень-то ликовал в девяносто третьем. Он давно видел, что к власти приходят питекантропы в малиновых пиджаках и шестисотых "мерседесах" и не приветствовал их. Так что...

Подойдя к столу, он извлек из кармана бумажник и смело взглянул в глаза ч-носца, как смотрят в глаза смерти. В глазах у Святослава Зиновьевича он прочел целую оду его щедрости, но, прочтя ее, подумал: "А вот хрен тебе с маслом!". из правого отсека бумажника он вытащил все отечественные деньги, а из левого - только одну стодолларовую бумажку, оставив три - будь что будет. Положил неполное свое жертвоприношение священному Ч на стол, покрытый черной скатертью и уже заваленный в достатке как российским рублем, так и американским долларом. Но Святослав Зиновьевич отметил, сколько было положено Тетериным, и Сергей Михайлович дрогнул, ожидая, какой сейчас разразится скандал, ведь он все насквозь видит, этот челябинский проныра. Чернолюбов он, а не Вернолюбов! Ах ты, вот оно что! Вот каково истинное прочтение его фамилии. А Тетерин? Чечерин, что ли? Здорово! Никогда бы не подумал.

- О! Я вижу щедрую руку! - воскликнул тут ч-носец. - Позвольте же мне прикоснуться к ней, пожать ее. Я смотрю, вы не пожалели более миллиона рублей, если все перевести в рубли. Браво!

"Увидел или не увидел? - подумал Тетерин, пожимая руку Святослава Зиновьевича. - Искренне благодарит или глумится?"

- Я люблю тебя, Сережа! Я горжусь тобой! - воскликнула Евдокия, когда Сергей Михайлович вернулся к ней.

Вечер продолжался.

Глава третья

Спать пора

...одна маленькая, но гордая птичка сказала:

"Лично я полечу прямо на солнце".

И она стала подниматься все выше и выше...

Телефон зазвонил часов в одиннадцать, когда Владимир Георгиевич уже вовсю спал. Он проснулся с пятого или шестого звонка и, сняв трубку, услышал голос Кати:

- Московское время двадцать два часа пятьдесят девять минут. Вы проспали два часа восемь минут. Володь! Одевайся, едем в княжество прямо сейчас. Я на Садово-Кудринской, думаю, через полчаса буду у тебя. Пока ты не очухался и не стал возражать, вешаю трубку.

Раздались гудки. Владимир Георгиевич почесал себя телефонной трубкой по щеке и подумал, стал бы он возражать или нет. Закон княжества предписывал ему сейчас спать, и Катин каприз не оправдывал нарушения закона. И все-таки на то он и закон, чтобы время от времени его нарушать. Ревякин сладко зевнул, повесил трубку, встал, потянулся и начал собираться, ворча:

- Чего доброго, она еще выпивши, вот не было печали!

Катин муж, князь Жаворонков, по документам носивший другую фамилию, должен был сегодня улететь во Францию, а Ревякин и Катя намеревались ехать в княжество завтра утром. Однако, может, и хорошо, что поедут сейчас. Завтра Великая пятница, и хорошо будет встретить рассвет вместе с "жаворонками". Слава Богу, все собрано, можно не спеша одеться, сложить в дорогу еду и питье. И все же ужасно хочется спать. Трудно переломить сложившуюся за три года привычку.

Ровно через полчаса Катя объявилась. Она была веселая, щеки горели, глаза сверкали, вся изящная, в длинном черном пальто, черные волосы коротко стрижены, вошла и пахнула смесью французских духов "Опиум" и алкоголя.

- Да ты пьяная!

- Сто грамм коньяка. Здоруво, отец-основатель! Как дела в лагере? Она повисла у него на шее, прильнула губами к губам. Но поцелуй был недолгим. - Не бойся, не совращу. Отвезу тебя к твоей Маринке.

- Да уж, отвезешь, как же! - сердито буркнул Ревякин. - Придется мне, сонному, вести машину. Ты на "чироки"?

- На "Ч". Это что, груз?

- Ага. Дотащишь один чемодан? А я - эти два.

- Дотащу, так и быть.

- Тогда пошли.

- Пошли, муж грузоподъемностью два чемодана.

Спускаясь по лестнице, Владимир Георгиевич почувствовал волнение. От Кати исходило недоброе. Пятнадцать лет назад, приехав с ней в Крым, Ревякин, таща с вокзала в Симферополе чемоданы, сказал о себе: "Муж грузоподъемностью два чемодана". Вспомнив сейчас об этом, Катя явно заигрывала с ним. И еще этот поцелуй...

- Князь нормально уехал? - спросил он на выходе из подъезда.

- Нет, не нормально, - ответила Катя. - Впервые за все время нашего совместного проживания не сказал мне: "Если что - убью".

- Да-а... Подозрительно. Э-э... я за руль.

- Чуть выпивший водитель все же предпочтительнее спящего.

- А если остановят?

- Не бэ!

- Я тебе дам "не бэ"! Садись туда. Выедем из Москвы - пущу за руль. Зачем коньяк пила, если собиралась в ночь ехать?

- А я не собиралась ехать. А потом вдруг подумала: классно будет ехать с тобой ночью, прибыть в княжество до рассвета. Завтра во сколько?

- Шесть ноль три. Приедем, "жаворонки" еще будут дрыхнуть.

В полусне он вырулил с Большой Почтовой на Бакунинскую, перебрался по мосту на другую сторону Яузы и вскоре уже ехал по Преображенской набережной, дав мощному джипу чуток побольше скорости. Княгиня Жаворонкова волнующе благоухала "Опиумом" и коньяком, и Ревякин подумал, что лучше всего было бы сейчас уснуть в ее теплых объятиях.

- "Мы уходим опять на броне..." - запел Владимир Георгиевич любимую песню теперешнего Катиного мужа, князя Жаворонкова.

- Зачем ты поешь Лешкину? - спросила Катя.

- Никакая она не Лешкина, - возразил Ревякин. - Я ее тоже очень люблю после Афгана.

- Все равно, - сердито нахмурилась Катя. - Ты там птичек изучал две недельки, а Леха там воевал два года.

- Ладно, напишу ему дарственную на эту песню.

- Куда там продвинулись твои злодеи?

- Майны-то? Представляешь, они полностью истребили всех ворон в Таиланде и Бирме, а еще десять лет назад их там почти не было. Двадцатый век станет веком майн. Вот увидишь, мы доживем до таких времен, когда и в Москве не будет ни ворон, ни голубей, никаких вообще других птиц, одни майны. Помня о твоей нелюбви к воронам и голубям, могу утешить: майны гораздо симпатичнее. Хотя когда их разводится много, они становятся невыносимы. Наглые, драчливые, говорят, они в Таиланде нападают на бедных тайчиков.