Янка Брыль - Сиротский хлеб Страница 8

- Керовничиха добрая, - оправдывался Санька. - Она никому не скажет.

- "Добрая"! - снова хмыкнул Даник. - Она-то, может, и добрая, а Паук?

- А что тебе Паук? Ты разве не знаешь?

- Что?

- Да он же увивается за ней. За что же его, как не за это, и Пауком хлопцы прозвали. Керовничиха только туп-туп, как козочка, а этот паук за ней ползает потихоньку и паутину плетет.

Даник поглядел на Саньку. Маленький, черненький, он был на год моложе Сивого и немножко маменькин сынок.

- Эх ты, Матейко, - улыбнулся наконец Даник. - "Туп-туп, как козочка"... Тоже разбирается. Она его и на версту к себе не подпустит. Пани Марья - да станет с такой дрянью связываться. Она... да что тебе говорить!.. Ты думаешь, она ему наш список покажет? Как бы не так!

- А я тебе что говорю? - обрадовался Санька. - Ясно, что не покажет. А не покажет - и крышка.

Когда они подходили к Санькиному дому, Матейко вкрадчивым голосом сказал:

- Давай зайдем к нам! Мама яблок даст.

- Да, "яблок"... А список отдал?

- Да что ты все! Хотел я, что ли?

- Ты не хотел... А если она его керовнику покажет?

- Не покажет. Вот увидишь! Она не любит его. Правда - девчонки говорили.

- "Говорили, говорили"... Ну, а покажет, так черт с ними со всеми вместе.

- Ну, зайдем?

- Да мне, брат, домой надо, - сказал, подумав, Даник. - Четыре все ж таки километра...

- Зайдем. Мы еще такое что-нибудь придумаем, что они... Я тебя немного провожу. До мостика, как в тот раз.

- До мостика? - улыбнулся Даник. - Ну что ж, идем.

Они вошли к Саньке во двор.

9

В феврале, когда зима начинает прихварывать оттепелями, которые съедают снег, когда петухи распевают во все горло, полагая, что вот уже и весна, "керовничиха" тяжело заболела. Ее даже отвезли в уездную больницу, а через две недели привезли назад, и пани Марья лежала дома. Ученики скучали по ней, а больше всех, по-видимому, Даник. Родного языка теперь - ни часочка, и воспитательница у них новая - худая, крикливая панна Рузя, старая дева, из тех, о которых говорят "она уже в разуме". Так ее ребята и прозвали: "Девка в разуме". Учит и неинтересно и скучно. Отметки записывает в толстый блокнот, который прячет в черную сумочку. Из всех пяти баллов она больше всего любит "три с минусом" и чуть что - ругается. От нее Даник в первый раз услышал три новых польских слова: "матолэк", "дрань" и "божий конь"*.

______________

* Дурак, дрянь и осел.

Панна Рузя чаще всего стоит у белой кафельной печки, заложив назад худые, бескровные руки в кольцах. Греется.

Однажды на рисовании, стоя вот так, она сказала:

- Нет у вас совести! Ваша прежняя учительница сколько уж времени болеет, а вы?.. Хоть бы разочек сходили проведать. Срам!

На переменке весь класс заговорил об этом. Больше всех кричала Коза, что она, коли так, сама всех поведет. И после занятий дети отправились. Растянувшись цепочкой, шлепали они по мокрому снегу лаптями, сапогами, ботинками, перебрасывались снежками, кричали. Казалось, вся улица уже знала, куда они идут.

- Не бойтесь, - говорила Коза, - пана керовника теперь дома нет. Он еще занимается в седьмом. У них физика.

Керовник жил в глухом, "свином", как говорят, переулке у того безрукого дядьки, который даже зимой носил старую летнюю фуражку царского железнодорожника.

Дядька встретил их у порога, заставил еще на дворе почистить веником ноги, а потом уже сказал:

- Тихонько, по-хорошему надо, без гама. Пани больна. Ну, что же вы? Постучите в дверь, и все. Боитесь? Эх вы!

Даже Коза и та спряталась за других. И все зашептали Данику:

- Ты, Малец, ты иди!

- Который это? Он? - спросил дядька. - Ну, сапоги новые, что же ты валяй! А вы - за ним.

Дядька взял Даника за рукав, подвел к двери другой, "тыльной" половины дома и постучал.

- Войдите! - ответил на стук такой знакомый детям и так давно не слышанный ими голос.

Сивый шмыгнул носом и решительно взялся за ручку. Дети шарахнулись кто в угол, а кто и обратно во двор, и Даник, перешагнув порог, оказался один.

- А, Малец, это ты! - донеслось от окна. - Пришел, хлопчик, проведать свою учительницу? Как это хорошо! Да иди же ты сюда, поздороваемся! Ну?.. И пани Марья протянула к нему руки.

Даник двигался, как завороженный. Она лежала головой к окну, затянутому занавеской, по шею укрытая белым одеялом. Черные кудрявые пряди ее "польки" рассыпались по подушке, а красные, точно припухшие губы улыбались.

Когда Даник подошел к кровати, под ладонями пани Марьи загорелись его щеки и уши, а на лбу - совсем уж неожиданно - он ощутил горячие губы учительницы.

- Хороший мой! Ты чего ж это так смутился? Ну, садись. Возьми вон стул, у стола.

Даник взял стул, поставил его у кровати и присел на краешек. И так ему неловко! Сапоги - и вытер же их, кажется! - все-таки наследили на чистом красном полу.

- Ну, расскажи мне, Даник, как ты теперь учишься? Ты за что это двойку получил?

- Не двойку, - сказал Сивый. - Три с минусом.

- Ха-ха-ха! Ах ты мой постреленок! Разве ж это не одно и то же? Да еще для тебя, для отличного ученика. Почему ты панну Рузю не слушаешь?

- Она... она все только кричит...

- И надо на вас кричать. Что, разве нет? Нельзя не любить учительницу: она - вторая мать.

- Панна Рузя... нет...

- А я? - Пани Марья хмурит брови, а на губах - улыбка.

Даник поднял глаза и снова опустил: не выдержал.

Она протянула руку и, как тогда, когда он стоял на коленях, взяла его теплыми пальцами под подбородок. Смотрит в глаза и грустно как-то улыбается.

- Ты не сердишься на меня? - тихо спросила она. - За тот раз, когда ты кричал на окне? Ах, Даник, Даник! Подрастешь - поймешь меня, вспомнишь. Потому что я-то очень хорошо вас понимаю...

Она отняла руку от его подбородка, помолчала, потом улыбнулась снова.

- Ну, был у тебя еще один день рождения? Не красней. Ты соврал, я знаю. Я проверила - ты родился в июле, а не в ноябре. А список ваш я никому не показывала. Вот разве что кто-нибудь...

Даник подумал о Пауке Дулембе и о Чесике. Это на них она, должно быть, намекает?

- Я понимаю тебя - ты больше любишь бедных. И я, Даник, не из богатой семьи. Вы все тут против... панов. Вы только так поляков называете. А я тоже полька. Но это, мальчик, не одно и то же: поляк и пан. И у нас в Польше разные люди есть. Ты поймешь меня, когда вырастешь.

Пани Марья опять помолчала.

- Погляди туда, - показала она на этажерку. - Вон ту книжку возьми. Самую толстую, что с красным корешком... Ну вот. А теперь возьми вон там, на столике, ручку и обмакни ее в чернильницу. Дай, пожалуйста, мне.

Он нес ее, эту ручку, осторожно-осторожно - ему казалось, что чернильная капля сорвется с пера и шлепнется на пол... Даже носом шмыгнуть боялся, хоть и надо было... Ну, отдал наконец.

- Спасибо, Даник.

Пани Марья в одной руке держала раскрытую книгу, в другой - ручку.

- Отгадай, - сказала она, снова нахмурившись, - откуда я знаю белорусский язык? Не отгадаешь! - и с довольной улыбкой сама же ответила: Я училась в русской гимназии. Еще перед войной, когда мой отец служил в России учителем. А по-вашему я научилась уже здесь. Вечерами занималась сама, а днем учила вас. Кое-кому это не нравится... Да ничего. А здесь я напишу, конечно, по-своему. Ты мне дай еще промокашку. Со столика.

Пока он доставал промокашку, потом стоял с ней у кровати, пани Марья писала что-то в раскрытой книге, затем промокнула написанное и закрыла ее. Он все еще не понимал, к чему это.

- Возьми, Даник. Это тебе. Будешь дома читать. И лучше никому не показывай. Хорошо?

Сивый много читал, он уже знал из книг, что бы теперь надо было сделать... Нет, не в этом дело, что знал, просто очень хотелось прикоснуться губами к этой белой маленькой руке. Но он же этого никогда не делал, даже у мамы своей. Как же тут осмелишься?..

- Дзенькуе, - прошептал он, опуская глаза.

- Ладно, мальчик. Читай, учись. Ты, Даник, далеко пойдешь...

- Мамуся! - послышался звонкий детский голосок. - А я иду опять!

В комнату, должно быть из кухни, вбежал малыш с длинными, как у девочки, светлыми волосами.

- Ну, сынок, поздоровайся, - с улыбкой сказала ему пани Марья.

Малыш посмотрел на Даника, улыбнулся и молодецки протянул руку.

- Честь! - сказал он. - Меня зовут Адась.

- А меня Даник.

- Даник? Мамуся, такое бывает имя?

- Бывает, сынок. Ну, иди к бабушке. Ты нам мешаешь. Будь хорошим мальчиком. Ладно?

- Ладно. Я только мамусю поцелую. Вот так! Теперь один глазик, а теперь другой. Вот так! И побегу, а то, как татусь поймает меня здесь, будет сердиться, что тебе надоедаю.

Когда Адась убежал на кухню, пани Марья помолчала, потом, поглядев на Даника, улыбнулась.

- Хороший у меня сын? - спросила она. Даник кивнул головой, и пани Марья опять улыбнулась. - А Вандзю мою знаешь? Она тоже хорошая. Я хочу, чтобы они выросли умными, добрыми, благородными людьми. Потому что дурных, Даник, и так слишком много.

Она помолчала.

- Ну что ж? - спросила пани Марья. - Ты, видно, любишь меня, вашу керовничиху? Не красней - я знаю, что вы меня так называете. Ты пришел, и я очень рада. Ну, а почему остальные не пришли? Почему ты всех не привел?