Юрий Дружников - Виза в позавчера Страница 8

Ответа не пришло.

Мать переживала, кляла себя, что написала отцу про краски. Ведь он собирался после войны рисовать. Зачем же было его расстраивать?

Как-то раз мать и Люську отправили в деревню убирать картошку. Олег остался один. Все, что мать оставила ему поесть на три дня, он слопал за раз. Второй день Олег голодал, на третий вспомнил про краски.

Вынул он их со дна фанерного ящика, понес на рынок. Сейчас он обменяет их на хлеб и на продукты, сам будет сыт и еще накормит мать и Люську, когда они вернутся.

В той части рынка, которая была отведена под толкучку, народ в действительности не толкался. Там ходили не торопясь, останавливались, присматривались к товару, приценивались, торговались. Те, кто продавал или менял, стояли рядами и выкрикивали:

- Кому новые галифе? Почти новые галифе...

- Ситчик довоенного образца. Налетайте, дамочки!

- Планшет немецкий! Был немецкий, стал советский!

- Сапоги старые, отремонтируешь - будут новые!

В этот-то ряд и встал Олег с коробкой японской гуаши.

Подходили к нему многие. Брали коробку, открывали, разглядывали королевские гербы на никелированных крышках, удивлялись своему искаженному отражению, смотрели краски на свет, зачем-то трясли, даже лизали, пробуя на вкус. Кто ухмылялся, кто щелкал языком, кто спрашивал, где юный владелец украл эту коробку, кто пожимал плечами, но все возвращали краски обратно, не спрашивая, чего и сколько Олег хочет за них получить.

Постоял он так с полдня, расстроился, совсем голодный унес краски домой, спрятал их на место. От голода ныло под ложечкой. Он питался картофельными очистками, которые подбирал у соседей. Жарил и парил он их на сковородке, то и дело подливая воду.

Матери, когда они с Люськой вернулись, Олег ничего не сказал...

Минуло с того времени примерно четверть века.

Пришел как-то Олег Немец домой. Заглянул из коридора в комнату, видит, сын его рисует и сам с собой разговаривает. Олег подсел к нему, стал вникать в рисунки. На картинках ползли танки, стреляли пушки, пикировали самолеты и, конечно, взлетали ракеты с пышными огненными хвостами.

- Что это?- спросил Олег.

- Не видишь? Воздушный бой! Вот - наши, вот - фашисты. Огонь! Трах-трах...

Олег не видел, где наши, а где фашисты. Но, действительно, на картинке шел бой, и Валеша точно знал где кто. Откуда у ребенка, родившегося через полтора десятка лет после войны и не умеющего читать, столь обширные исторические сведения? Очевидно, частично из детского сада, ну, еще из детских книг, да и телевизор он смотрит. Везде и всюду без конца твердят про войну и показывают войну.

Но Валеша вообще был странным ребенком. Раз, обидевшись на мать за несправедливый упрек, схватил он жирный красный карандаш и провел по стене черту на всю длину комнаты. Когда Олег спросил, что это изображено на обоях, сын ответил, уже успокоившись:

- Не видишь? Это моя злость!..

Жена возмутилась, а Олег заинтересовался. Про линию злости он рассказал своему зятю Нефедову. Как Люськин муж объяснит поступок его темпераментного сына?

Школьный учитель истории Нефедов, крупный домашний философ, задумался и истолковал факт по-своему.

- Возможно, это самовыражение,- сказал он.- Мальчик пытается найти себя в изображении чего-то... Если хочешь научить сына рисовать, не покупай ему этих малюсеньких детских красок. Купи настоящие банки гуаши, большие кисти, пускай мажет что хочет и как хочет. Не связывай его фантазии. Связать ее еще успеют.

Немец так и сделал. Он купил рулон обоев и прикрепил кнопками большие куски на стенах - тыльной стороной наружу. Пусть лучше Валеша выражает свои чувства тут, чтобы не ремонтировать квартиру.

- Рисуй везде,- распорядился Олег.- А вообще тебе нужны настоящие краски. В получку куплю.

- Купи,- согласился сын.- Бабушка давно хотела подарить и не подарила.

Олег тоже стал замечать, что мать здорово постарела в последние годы и стала забывчивой.

- Обещала ему краски?- спросил Олег, когда она приехала в гости.

- Ведь и верно, обещала! Наши, отцовские, помнишь...

Мать время от времени находила и дарила внуку свои реликвии: то значок "Почетный донор", то игральные карты, то полтинник старой чеканки. И правда, в следующий приезд она не забыла, привезла сверток.

Олег развернул и долго разглядывал полуразвалившуюся коробку с выцветшими синими иероглифами.

- Знаешь, мам? Ведь я носил их продавать...

- Знаю,- кивнула мать.- Я, сынок, тоже. Да кому тогда было дело до японских красок? Вот никто и не купил... А Валеша где?

Внук лежал под кроватью с деревянным автоматом в руках и выслеживал каких-то врагов.

- Валеша!- позвала она.- Поди-ка сюда!..

Торжественно держа перед собой серую коробку, бабка произнесла:

- Вот краски. Помнишь, обещала? Нарисуй бой с фашистами, про которых я тебе рассказывала.

Стало ясно, что имеется еще один источник информации, из которого ребенок черпал познания про ту проклятую войну.

- Валешенька,- прибавила бабка,- это краски деда твоего. Береги их! Краски очень хорошие - японская гуашь. Правда, Оля?

- Кто это - Оля?- спросил Валеша.

- Оля - твой отец,- сказала бабка.- Олей я его маленьким звала.

- Очень смешно,- заметил Валеша.- Он что - был девочкой?

- Вылитый дед!- заметила бабушка.- Тот тоже всегда говорил: "Очень смешно!" А сам не смеялся.

- Ба, где мой дедушка?- спросил Валеша.

Мать заморгала глазами, не ответила.

- Он к нам не приедет?

- Нет, не приедет,- сухо сказал Олег.

- Никогда?

Ему не ответили, и Валеша не переспросил. Он уже открыл коробку. Там стояло двадцать четыре разноцветные банки - никелированные крышки с гербами слегка потускнели, но все еще отражали предметы. Олег дал сыну кисть и молча показал на лист бумаги на стене.

- Открой!- тихо попросил сын.

Олег попытался отвинтить крышки. Края их поржавели, не поддавались. Немец колотил по ним кулаком, накладывал мокрую тряпку, поливал горячей водой и, наконец, облив крышки одеколоном, отвинтил.

Краски в банках остались такими же яркими, как были, но за прошедшие годы окаменели и потрескались. Рисовать ими Валеша не смог.

- Пап,- все так же шепотом попросил сын.- Купи мне другие, которые красят. Ты же обещал...

- Ну как краски?- крикнула из кухни бабушка.- Нравятся?

- Очень нравятся, спасибо!- ответил внук.

Промолчав, Олег с гордостью отметил: приятно иметь дело с воспитанными людьми.

- По-моему, Олег, Валю пора учить музыке...

Все, абсолютно все возвращается на круги своя, усмехнувшись, подумал Немец.

На другой день он зашел в универмаг и постоял возле скрипок. Понятны благие желания матери сделать так, чтобы ее любимый внук пилил на скрипке. Но хватит в доме одного скрипача - его самого. И Немец принес домой из универмага портфель, набитый банками с разноцветными красками. Уж лучше иметь дома художника: это хотя бы тихо.

Новые краски сразу пошли в дело. Валеша тут же стал малевать на стенах самолеты, танки и еще какие-то штуки, понятные ему одному.

- Когда будет война,- объяснил сын,- я буду летать вот на такой ракете. Смотри!

И он показал на стену.

- Только войны нам не хватало!- пробурчала жена.- Да еще, чтобы ты там летал...

- Ну, конечно, на ракете,- согласился Олег.- На чем же еще?

- Война - это очень интересно, да?- спросил сын.

- Не очень,- сказал Немец.

Засохшие японские краски он аккуратно сложил в коробку и поставил на сервант.

- Рисует Валеша?- спрашивала бабка, приезжая к ним в гости.

- Конечно рисует! Вот, видишь?

Олег показывал на стены, увешанные разрисованными листами, а потом смотрел на сервант, где стояла коробка с высохшей японской гуашью.

УРОКИ МОЛЧАНИЯ

Автобус устало тронулся. Сзади Олега старая женщина слабыми пальцами пыталась удержаться за дверцу, в которой отсутствовало стекло. Дверца закрылась и туго прижала женщину к пассажирам, стоящим на ступеньках. Прямо перед глазами Олега на поручень легла рука, такая узкая, будто из одной сделали две. Внезапно Олег ощутил голод, хотя только что позавтракал. Эта рука держала перед его глазами серебряную ложечку, полную сахарного песку. Во рту стало сладко.

Двери с трудом расползлись на остановке. Посветлело. Олег увидел родинку у женщины на щеке, ближе к носу. Крупную родинку, которая придавала лицу смешливое выражение. Женщина глядела мимо, занятая своими мыслями. Он старался быстрей сообразить, что скажет, если она тоже признает его. Ему было восемь, а стало, как-никак, сорок. Стало быть, ей...

Она получала на большой перемене от завхоза буxанку хлеба на класс, резала ломтями, а ломти делила на четвертушки. Медленно шла она по проходам и на каждую парту клала три кусочка. Затем еще раз проходила по классу и каждому насыпала чайную ложку крупного желтого сахарного песку из полотняного мешочка. Голодные дети жадно следили глазами за ее длинной узкой рукой. Ложечка быстро опускалась в мешок, осторожно вытаскивалась и снова пряталась.