Михаил Погодин - Невеста на ярмарке Страница 8

Стол был накрыт, и хозяйка просила гостя пожаловать — откушать хлеба-соли, чем бог послал.

Вот тут-то надо было послушать, как принялась хвастаться проворная старушка, пользуясь всякими случаями намекать о своем богатстве.

— Что за стерлядка! Признаться, такой не поймаешь в год в нашей речке; вот окуни так бывают в два раза больше, как ты думаешь, Полинька?

— Я не знаю по именам этих рыб, — сказала матери модница.

— Вы по-моему, лишь бы было вкусно; все равно, хоть пескарь, хоть налим.

— Ох, бездомовные! вот бы свесть вас обоих вместе. Свели бы домок на ниточку.

— Почему же нет… — сказал Бубновый, улыбаясь, — и ниточка иная оборвется не скоро.

Все засмеялись. Разговор сделался живее. Анна Михайловна продолжала действовать по своему плану:

— Не взыщите, батюшко, на курице: не своя; вот как мы, бывало, в Прокошине откормим пулярдку, так жиром и обольется, а здесь торговые, заморенные; что взять? Вот хоть бы теленок — таких у нас рабы не едят: бывало, к разговенью отпоишь молочком недельки четыре; так что в рот, то спасибо…

— А у вас большое заведение в Прокошине?

— Не так чтобы большое, а коров дойных до сотенки набралось — было побольше. Петр Михеич был охотник до рогатого скота.

— О! сотню коров продержать не безделица. Верно, у вас покосов много.

— Угодья, батюшко, весьма довольно. Соседи было нас обидели, но Петр Михеич умел справиться с ними, так что у всех урезал десятинок по пяточку, и у нас округлилась усадьбица, любо-дорого. Все свое, и продадим…

— На много?

— Тысчонки на три — или, в хороший год при нем, на четыре, но все еще Прокошино не такой доход нам приносило, как мельница. Вот уж обработал дельце покойник! Лет десять мы ее держали от суда, так что твоя деревня!.. Деньги так и сыпались из-под жернова, успевай лишь подгребать.

Бубновый слушал все это с удовольствием и, дождавшись своей очереди, сам пустился в такие рассказы, кстати и некстати, что Анна Михайловна умолкла перед ним, удивленная. В Петербурге все ему знакомы: один министр дядя по отце, другой — по матери, тот генерал ему должен, этого он избавил от беды, а этот самого его выведет скоро в полковники. На всех балах он первый дансер[26], на всех обедах он почетный гость. А деревень-то, деревень-то! И в Тверской губернии у него двести душ, и в Тульской двести, и в Ярославской триста, и в Саратове суконная фабрика, и в Воронежской конский завод, и в Москве дом, и в Петербурге дача. Словом, собеседники от обеда встали чуть ли не с пятью — десятью тысячами годового дохода каждый — откуда что взялося. — Уж правду сказать, друг перед другом себя в грязь лицом не ударили, и дочери, развесив уши, не знали, чему верить, чему дивиться.

После обеда, ознакомившись, общество было еще веселее. Шуткам, смехам не было конца, и за кофеем Бубновый и Анна Михайловна решили про себя, что лучше такой партии искать нечего и что не теряя времени должно ловить счастье. Нашла коса на камень.

Расстались уже поздно ввечеру все отменно довольные друг другом. Анна Михайловна пригласила Бубнового как холостого человека всякий день к себе кушать, чай пить по-домашнему, чем в трактирах издерживаться.

— Да, приходите же к нам почаще! дайте честное слово! — Вы такие добрые, любезные, нам так весело с вами! — подхватили дочки, смотря на него умильными глазами.

И Бубновый, вне себя от благодарности, чмокнул ручки своих невест с такою горячностию, что они покраснели!

— Завтра кофе пить, а после на ярмарку вместе, — сказала Пелагея Петровна, — сделайте милость!

— Непременно, непременно! — Вы увидите, что я надоем вам. Где могу я сыскать такое милое общество?

— Надоедите! как не стыдно! Разве мы вам. Смотрите же, смотрите! не обманите!

И потом бросились они к окошку смотреть за ним вслед, делали ручкою, а он беспрестанно оглядывался и откланивался, пока не вошел в свои вороты.

Анна Михайловна была вне себя от восхищения.

— Ну что, матушка? — спросила вошедши Кузьминишна, с значительною улыбкою.

— Наклевывается, — отвечала она, кивая головою. — Эй, вы, невесты! что засмотрелись в окошко-то, ступайте на свое место, мне надо поговорить и посоветоваться. — Так отослала она дочерей и осталась одна для совета с своею приятельницею.

— Он мне понравился, Кузьминишна, и хорош, и умен, и деликатен. Родня у него все знатная, но деревень-то насказал он что-то много, тысячи две душ.

— Из многого можно убавить — помиримся на половине?

— Оно так, да есть ли, полно, половина-та? Как бы не ошибиться. Подозрительно мне стало, что он очень скоро подался…

— Ах, мать моя! Ну да если полюбилась барышня, так отчего ж не податься? Наше дело и простое, а ино понравится сатана лучше ясного сокола, так вынь да положь.

— Воля твоя, Кузьминишна, я боюсь ошибиться. Ведь жалко, своя кровь. Надо опросить…

— Кого ж опрашивать: офицер здесь заезжий. Полковая его братья дурного, разумеется, ничего не скажет. Рука руку моет, а обе белы. Разве камардина его?..

— Та, та, та. Его нам и надо. Кстати ж Федор Петрович хотел прислать его к Полиньке, никак с новой помадой. Ну вот и он…

— Все по маслу, — промолвила Кузьминишна, — быть делу!

В самом деле Дементий явился с барским поручением. Анна Михайловна взяла у него помаду, отдала банку выбежавшей дочери, остановила старика, велела поднести ему стакан настойки и, слово за слово, завела с ним длинный разговор. Дементий, как мы уже знаем, был гораздо хитрее своего барина. Он притворился простячком и, как бы против воли, отнекиваясь, издалека наговорил Анне Михайловне на вопросы бог знает что о барском имении, которое явилось, правда, по его словам, в новых губерниях, но этого не заметила испытательница, обращавшая главное внимание только на число душ. Мужики все богатые, торговые, платят оброк малый, никакой прочей тяги не несут и живут лучше купцов, молясь богу за милостивого своего барина. Анна Михайловна заслушалась, велела поднести еще стакан рассказчику, а он-то пуще, а он-то пуще, и так все правдоподобно, так естественно, так складно, что у Анны Михайловны не осталось ни малейшего сомнения о богатстве задуманного зятя. Тогда Дементий завел разговор об образе его жизни, начал с горестию жаловаться, что он не бережет денег, а из годовых доходов не оставляет ничего в запас, ни копеечки. Такое искреннее признание придало еще более вероятий всему его рассказу. «Что делать! Молодой человек! Присмотреть за ним некому. Чужой доброго не посоветует, а норовит как бы самому чем воспользоваться: занять, обыграть, погулять на его счет. Вот если бы бог помог войти ему в какое доброе семейство, где б умные родители наставили его на путь истинный, так вот уж умирать бы ему не надо».

— Подайте-ка рюмку наливки Дементию подслащенной, — сказала умиленная Анна Михайловна. — А что, не замышляет он этак…

— Как не замышлять, сударыня; сюда ехавши остановились было мы в деревне у помещика, прогостили две недели…

Анна Михайловна побледнела…

— Две дочери… так подлестились, окаянные, что мой Федор Петрович сшибся было; насилу я уговорил уехать на ярмарку. — Что с них взять? все в долгу, как шелку. А людям житье такое хуже каторги. — И сюда-то пишут все к нему, проклятые; нынче еще письмо принес с почты, все зовут к себе, а он, добрая душа, дал ведь обещание и третьего дня говорил, что, закупив кое-что, непременно к ним поедет. Я уж не знаю, как и быть, чем удержать. Опутают доброго молодца — и поминай как звали.

«Нет, — подумала Анна Михайловна, — мы сами не промахи», и, довольная полученными сведениями, отпустила служителя, осыпав его ласками и препоручив ему кланяться барину и напомнить о данном обещании пожаловать завтра к кофе; а сама пошла к дочкам, которые чуть уж не дрались между собою о женихе. Насилу уняла их мать и благоразумными доказательствами убедила дожидаться спокойно, кому сам жених сделает предложение.

— Ведь лучше одной выйти замуж, чем обеим сидеть в девках; после и другой бог пошлет счастье, может и лучше, за претерпение.

Она советовала им быть повоздержнее, пожеманнее, чтоб жених не заметил их излишнего желания. — После все они занялись новыми приготовлениями, и так кончился этот достопамятный день.

Бубновый в свою очередь был в таком же заблуждении, как и Анна Михайловна; также Дементий содействовал больше всех к тому, что он вовлекся в обман: пустые рассказы Ваньки, в котором нельзя было никак подозревать умысла, утвердили усердного Дементия во мнении о богатстве Анны Михайловны; ослепленный мыслию, что он спасает любезного своего барина от великой беды, он слышал и видел сам все в доме в преувеличенном виде, не так, как было, а как хотелось его услужливому воображению, и наговорил даже больше своему барину, нежели Анне Михайловне; при том сам Бубновый нашел в доме множество серебра, видел на дочерях столько жемчугу и бриллиантов, хотя, впрочем, это было только бусы и стразы…[27] «Да что тут думать, — решил про себя отчаянный гусар, — мне лишь взять бы десять тысяч рублей поскорее, а там хоть трава не расти».