Владимир Набоков - Волшебник Страница 8

За листвой родился автомобиль. Садиться! Знакомая черная шапочка, пальто на руке, небольшой чемодан, помощь краснорукой Марии. Погоди, уж я тебе накуплю... Захотела непременно -рядом с шофером, и пришлось согласиться да скрыть досаду. Женщина, которой мы никогда больше не увидим, махала яблоневой веточкой. Мария загоняла цыплят. Поехали, поехали.

Он сидел, откинувшись, промеж колен держа трость, весьма ценную, старинную, с толстым коралловым набалдашником, и смотрел сквозь переднее стекло на берет и довольные плечи. Погода была необыкновенно жаркая для июня, в окно била горячая струя, вскоре он снял галстук и расстегнул ворот. Через час девочка на него оглянулась (показала на что-то близ дороги, но он, хоть и обернулся с разинутым ртом, ничего не успел рассмотреть -- и почему-то без всякой связи подумалось, что все-таки -- почти тридцать лет разницы). В шесть они ели мороженное, а говорливый шофер пил пиво за соседним столиком, обращаясь к клиенту с различными рассуждениями. Дальше. Глядя на лесок, волнистыми прыжками все приближавшийся с холма на холмок, пока не съехал по скату и не споткнулся о дорогу, где был пересчитан и убран, -- он подумал: "Не сделать ли тут привал? Небольшая прогулка, посидим на мху среди грибов и бабочек..." Но остановить шофера он не решился: что-то невыносимое было в образе подозрительного автомобиля, бездельничающего на шоссе.

Затем стемнело; незаметно зажглись их фары. В первой же придорожной харчевне сели поужинать -- и резонер опять развалился поблизости, да, кажется, заглядывался не столько на господский бифштекс с дутым картофелем, сколько на шору ее волос в профиль и прелестную щеку: голубка моя и устала, и раскраснелась -- путешествие, жирное жаркое, капля вина -сказывалась бессонная ночь, розовый пожар впотьмах, салфетка спадала с мягко вдавленной юбочки -- и это теперь все мое -- он спросил, сдаются ли тут комнаты -- нет, не сдавались.

Несмотря на растущую томность, она решительно отказалась променять свое место спереди на поддержку и уют в глубине, сказав, что сзади ее будет тошнить. Наконец, наконец среди черной жаркой бездны созрели и стали лопаться огоньки, и была немедленно выбрана гостиница, и уплачено за мучительную поездку и покончено с этим. Она почти дремала, выползая на панель, застывая в сиреневатой, щербатой тьме, в теплом запахе гари, в шуме и дрожи двух, трех, четырех грузовиков, пользовавшихся ночным безлюдием, чтобы чудовищно быстро съезжать под гору из-за угла улицы, где ныл, и тужился, и скрежетал скрытый подъем.

Коротконогий, большеголовый старик в расстегнутой жилетке, нерасторопный, медлительный и все объяснявший с виноватым добродушием, что он только заменяет хозяина -- старшего сына, отлучившегося по семейному делу, -- долго искал в черной книге... сказал, что свободной комнаты с двумя кроватями нет (выставка цветов, много приезжих), но имеется одна с двухспальной, "Что сводится к тому же, вам с дочкой будет только..." -- "Хорошо, хорошо", -- перебил приезжий, а туманное дитя стояло поодаль, мигая и глядя сквозь поволоку на двоившуюся кошку.

Отправились наверх. Прислуга, по-видимому, ложилась рано -- или тоже отсутствовала. Покамест, кряхтя и низко нагибаясь, гном испытывал ключ за ключом, -- из уборной рядом вышла, в лазурной пижаме, курчаво-седая старуха с ореховым от загара лицом и мимоходом полюбовавшись на эту усталую красивую девочку, которая, в покорной позе нежной жертвы, темнелась платьем на охре, прислонясь к стенке, опираясь лопатками и слегка откинутой лохматой головой, медленно мотая ею и подергиванием век как бы стараясь распутать слишком густые ресницы. "Отоприте же наконец", -- сердито проговорил ее отец, плешивый джентльмен, тоже турист.

"Тут буду спать?" -- безучастно спросила девочка, и когда, борясь со ставнями, поплотнее сощуривая их щели, он ответил утвердительно, посмотрела на шапочку, которую держала, и вяло бросила ее на широкую постель.

"Ну вот, -- сказал он после того, как старик, ввалив чемоданы, вышел и остались только стук сердца да отдаленная дрожь ночи. -- Ну вот... Теперь надо ложиться".

Шатаясь от сонливости, она наткнулась на край кресла, и тогда, одновременно садясь, он привлек ее за бедро -- она, выгнувшись, вырастая, как ангел, напрягла на мгновение все мускулы, сделала еще полшажка и мягко опустилась к нему на колени. "Моя душенька, моя бедная девочка", -- проговорил он в каком-то общем тумане жалости, нежности, желания, глядя на ее сонность, дымчатость, заходящую улыбку, ощупывая ее сквозь темное платье, чувствуя на голом, сквозь тонко-шерстяное, полоску сиротской подвязки, думая о ее беззащитности, заброшенности, теплоте, наслаждаясь живой тяжестью ее расползающихся и опять, с легчайшим телесным шорохом, повыше скрещивающихся ног, -- и она дремотно отталкивала несессер, стоявший рядом с креслом... Прогрохотало за окном, и потом, в тишине, стало слышно, как ноет комар, и почему-то это ему мельком напомнило что-то страшно далекое, какие-то поздние укладывания в детстве, плывущую лампу, волосы сверстницы-сестры, давно умершей. "Душенька моя", -- повторил он и, отведя трущимся носом кудрю, теребливо прилаживаясь, почти без нажима вкусил ее горячей шелковистой шеи около холодка цепочки; затем, взяв ее за виски, так что глаза ее удлинились и полусомкнулись, принялся ее целовать в расступившиеся губы, в зубы -- она медленно отерла рот углами пальцев, ее голова упала к нему на плечо, промеж век виднелся лишь узкий закатный лоск, она совсем засыпала.

В дверь постучали -- он сильно вздрогнул (отдернув руку от пояска -- так и не поняв, как, собственно, расцепляется). "Проснись, слезай", -- сказал он, быстро ее тормоша, и она, широко раскрыв пустые глаза, через кочку съехала. "Войдите", -сказал он.

Заглянул старик и сообщил, что господина просят сойти вниз: пришли из полицейского участка. "Полиция? -- переспросил он, морщась в недоумении. -- Полиция?.. Хорошо, идите, я сейчас спущусь", -- добавил он, не вставая. Закурил, высморкался, аккуратно сложил платок, щурясь сквозь дым. "Слушай, -- сказал он прежде, чем выйти. -- Вот твой чемодан, вот я тебе его раскрою, найди, что тебе нужно, раздевайся пока и ложись; уборная -- от двери налево".

"При чем тут полиция? -- думал он, спускаясь по скверно освещенной лестнице. -- Что им нужно?"

"В чем дело?" -- резко спросил он, сойдя в вестибюль, где увидел застоявшегося жандарма, черного гиганта с глазами и подбородком кретина.

"А в том, -- последовал охотный ответ, -- что вам, как видно, придется сопроводить меня в комиссариат -- это недалеко отсюда".

"Далеко или недалеко, -- заговорил путешественник после легкой паузы, -- но сейчас за полночь, и я собираюсь ложиться. Кроме того, не скрою от вас, что всякий вывод, особенно столь динамический, звучит криком в лесу для слуха, не посвященного в предшествовавший ход мыслей, то есть проще: логическое воспринимается как зоологическое. Между тем глобтроттеру, только что попавшему в ваш радужный городок, любопытно узнать, на чем -- на каком, может быть, местном обычае -- основан выбор ночи для приглашения в гости, приглашения тем более неприемлемого, что я не один, а с утомленной дочкой. Нет, погодите, -- я еще не кончил... Где это видано, чтобы правосудие предпосылало действие закона основанию его применить? Дождитесь улик, господа, дождитесь доносика! Пока что -- сосед не видит сквозь стену и шофер не читает в душе. А в заключение -- и это, может быть, самое существенное -извольте ознакомиться с моими бумагами".

Помутневший дурень ознакомился -- очнулся и пустился трепать незадачливого старика: оказалось, что тот не только спутал две похожие фамилии, но никак не мог объяснить, когда и куда нужный проходимец съехал.

"То-то", -- сказал путешественник мирно, досаду за задержку полностью выместив на поспешившем враге -- при сознании своей неуязвимости (слава Року, что сзади не села, слава Року, что грибов не искали в июне -- а ставни, конечно, плотные).

Добежав до площадки, он спохватился, что не заметил номера комнаты, остановился в нерешительности, выплюнув окурок... но теперь нетерпение чувств не пускало вернуться за справкой, -- и не нужно -- помнил расположение комнат в коридоре. Нашел, быстро облизнулся, взялся за ручку, хотел...

Дверь была заперта; и отвратительно поддалось под сердцем. Раз заперлась -- значит, от него, значит -- подозрение, не надо было так целовать, спугнул, что-нибудь заметила, -- или глупее и проще: по наивности убеждена, что он лег спать в другой комнате, в голову не пришло, что она будет спать в одной, вместе с чужим -- все-таки еще чужим -- и он постучал, едва ли еще сам сознавая всю силу своей тревоги и раздражения.

Услышал отрывистый женский смех, гнусное восклицание матрасных пружин и затем шлепанье босых ног. "Кто там? -сердито спросил мужской голос. -- Ах, вы ошиблись? Так, пожалуйста, не ошибайтесь. Человек тут занимается делом, человек обучает молодую особу, человека перебивают..." В глубине опять прокатился смех.