Маэстро сидел за обеденным столом - Мария Викторовна Третяк Страница 8

А потом маэстро арестовали.

Он даже не знал, была ли Теона на суде или так сильно обиделась, что не захотела и взглянуть на него еще раз?

Эти мысли завели маэстро в такие далекие слои памяти, что он даже не заметил, как закончил есть. Вернувшись в реальность, маэстро собрал остатки кролика в кучку, положил под пенек и продолжил свой долгий путь «куда глаза глядят».

Чем дальше шел маэстро, тем сосны становились реже и ниже, а птичьи трели утихали, уступая место глухому реву машин и фабричных труб. Перед маэстро вдруг появилась речка, и он перешел ее по деревянному мосту – скрипящему и упругому. Мимо пролетел голубь и сел на песчаную тропинку, по которой шел маэстро. Впереди виднелась лесная развилка, на параллельной тропинке, за тонким слоем деревьев, кто-то учился кататься на велосипеде, за деревьями появилась антенна телебашни. Маэстро уже давно понял, что приближается к своему родному городу. Конечно, появляться в нем сейчас было опасно: побег из тюрьмы – плюс пять лет за решеткой.

Тайный спаситель вел его подсказками через лес, подкидывал ему еду, устраивал места для отдыха, передавал письма, и все это для того, чтобы привести его обратно в город и подвергнуть еще большей опасности? Непонятно. Но, как мы уже упоминали, наш герой давно смирился с тем, что не понимает и не поймет этот мир. А если не можешь объяснить закона – остается только под него подстраиваться.

От долгой ходьбы ноги начали ныть. Маэстро присел на лавочку – перед глазами всё поплыло. Мимо пробежала девочка с воздушным шариком. Шарик дергался на веревочке, и чем дальше бежала девочка, тем веселее он танцевал. И вдруг сердце маэстро начало танцевать в такт этому шарику, внутри все загорелось и заклокотало, начало рваться наружу. Уже давно маэстро не ощущал этого чувства: врачи говорили Теоне, что это как-то связано с болезнью сердца, но маэстро нравилась эта болезнь.

Девочка добежала до фонаря, развернулась и побежала обратно – мимо маэстро. Шарик задергался еще сильнее, подскочил и вдруг начал отбивать такт – вверх, вниз, вверх, в сторону. Ветер подхватил его, закружил вокруг себя, и шарик запел веселую мелодию, звучную, в несколько аккордов, и маэстро вдруг захотелось затанцевать под эту мелодию, отбить каблуком все четыре четких такта: вверх-вниз-вверх-в сторону, вверх-вниз-вверх-в сторону… Шарик сыпал нотами на маэстро, тот достал блокнот из кармана, раскрыл, и на первом же листе начертил пять кривых жирных линий – нотный стан.

Скрипичный ключ криво лег на Соль и дальше как под диктовку: ля, до, ля, ми, ля…

И вот уже из маэстро вырывается это: то, что горело и клокотало внутри, наблюдая за шариком. Главное не потерять нить: вверх-вниз-вверх-в сторону, вверх-вниз-вверх-в сторону.

Строка за строкой выливается музыка, и маэстро слышит, как она растет: уже не только в шарике – все небо, земля и воздух пропитаны ей и сотрясаются от громовых тактов: вверх-вниз-вверх-в сторону…

Люди, которые вдруг начали появляться в парке, останавливались и, одни с ужасом, другие со смехом, оглядывались на маэстро, пляшущего посреди улицы с карандашом и блокнотом в руках. А вокруг маэстро все плыло и танцевало, и звучно так переливалась уличная гармония с гармонией его души.

Вдруг гром: последний такт завершен, нота нарисована. Карандаш треснул и сломался. Маэстро вздохнул и пробежался глазами по нотам.

«Нет, это не поймут. – подумал маэстро. – Это поймет только Теона, ведь…»

И даже не доведя свою мысль до конца, маэстро подскочил и побежал в сторону дома.

***

Остатки чая одиноко бултыхались на дне стакана, хлеб тонкими ломтиками лежал на тарелке перед Теоной, а сама хозяйка не отводила глаз от розовых кружочков нарезанной колбасы. Сегодня она решила не покупать колбасное варенье, а попробовать колбасу в чистом виде, как это всегда делал маэстро. Теона сидела со скрещенными руками, готовясь дегустировать продукт, который раньше она ела только в виде варенья. В таком положении Теона была уже около получаса: слишком непривычно выглядела колбаса. Теоне было страшно отравиться.

Она намазала масло на хлеб, а сверху аккуратно положила скользкий розовый кусочек. Как маленький ребенок, перед которым поставили тарелку с нелюбимым блюдом, оттягивает момент, когда его заставят съесть первую ложку, так же и Теона приготавливалась откусить кусочек от колбасы и все не решалась.

Но во уже она окончательно готова, открыла рот, уже скользкий кусок достал до языка, как вдруг дверь распахнулась и в комнату влетел маэстро, запыхавшийся, с карандашом между пальцев и такой счастливой детской улыбкой, словно ему только что выписали премию. Влетел – и сразу в угол комнаты, за пианино.

– Теона, милая, послушай! Послушай, что я написал! Сегодня… ты не представляешь, Теона!.. На меня вдруг как нахлынуло (ну, моя эта, болезнь сердца) так вдруг и сочинил. Нет, ты только послушай, Теона…

И пухлые, короткие пальцы, всегда напоминавщие окружающим сардельки, вдруг пропали, а вместо них появились легкие пальчики музыкального маэстро, и забегали по бледным клавишам фортепиано.

И с каждым тактом они бегали все быстрее и счастливее, и от их бега становилось все светлее в комнате. Окно было открыто, и по встречному ветру ноты скользили прямо на улицу, цепляясь своими кривыми хвостиками за занавески. Теона видела, как останавливались прохожие и заглядывали в окна, как люди разивали рты от удивления и как прерывались самые жаркие уличные споры. Мелодия все тянулась, и своей нескончаемой лентой обвивала всех людей, все дома, машины, автобусы, ромашки под окном маэстро… Она снова и снова повторяла куплеты, дублировала напевы, и от этих напевов внутри все сжималось. Она бегала муражками и давила на глаза, и у самых чувствительных выдавливала слезы. Слеза потекла и у Теоны: она была совершенно точно уверена, что это сон.

Музыка бежала быстро, размашисто и часто даже жизнеутверждающе, но одна маленькая нотка страха неизменно просматривалась то тут, то там, в следующем аккорде. Как с помощью смеха часто подавляются слезы, так вся эта четко выстроенная мажорная мелодия, казалось, нужна была только для маскировки этой маленькой страшной ноты, в которой и заключался весь ее грустный смысл.

Прошло около трех минут – целая вечность для тех, кто переживает эти внутренние испытания. Ноты становились все полнее и медленнее, пальцы маэстро уже не спешили как раньше. Последний