Провинциалы - Игорь Надежкин Страница 8

Увидев синяки на лице Константина, мать не сказала ни слова. В школе тоже никто не придал этому значения. Учителя знали, что мальчик растет в неблагополучных условиях, многие даже сочувствовали ему, но никто ничего не предпринимал, поскольку это требовало большего внимания, чем они готовы были уделять своим ученикам. Когда сожитель матери понял, что последствий за его действия не будет, избиения стали нормой. Константину пришлось научиться жить в постоянном страхе расправы, с пониманием того, что ему никто не поможет.

В шестнадцать лет он убежал из дома. Сперва жил у своих друзей, которые пускали его переночевать, придумывая для родителей различные предлоги. Но вскоре эти тайные ночевки стали приносить слишком много хлопот, и друзья, один за другим, перестали отвечать на его звонки. Константин нашел работу на стройке, где ему разрешили жить, пока дом был не нужен хозяевам. В этом доме юноша прожил до конца лета.

Осенью жизнь на улице стала еще труднее. Сложно было найти, что поесть. Константину пришлось научиться воровать. Поначалу все было весьма невинно: он ходил за город, чтобы украсть с огородов немного картошки и лука. Потом начал воровать мелкую утварь и одежду. Но когда начались дожди, воровать приходилось все чаще. И в итоге все привело к тому, что он шел под дождем, озираясь в страхе.

Константин спрятался под навесом у обувного магазина. Раньше ему не приходилось оказываться в такой передряге. Юноше казалось, что он промерз до костного мозга. Челюсти его сводило судорогой, застывшие пальцы отказывались двигаться, а легкие словно наполнились свинцом. Через прохудившийся навес, на котором доживал свои дни нарисованный краской ботинок, на голову Константина падали капли ледяной воды.

Он понимал, что ему во что бы то ни стало нужно укрыться от дождя и хоть немного поспать и согреться. Тогда юноша пошел по округе, в надежде найти подъезд, куда он мог бы зайти, но всюду его встречали только безразличные домофоны. Лишь через час он наткнулся на старый дом, у входа в который примостилась деревянная дверь в подвал. Константин ударил в нее плечом, и она распахнулась. Юноша осторожно прикрыл за собой дверь, спустился вниз по бетонной лестнице и сел на пол, прислонившись к горячей трубе. У него почти не осталось сил. Во рту пересохло. Грудь томилась жаром, узкий лоб покрылся испариной. Константин был уверен, что к утру будет болен так, что не сможет подняться. Он достал из кармана пачку сигарет и, закурив, сказал во весь голос, словно все это время кто-то был с ним рядом:

— Ну и черт с ним! Уж лучше так, чем ждать, пока этот ублюдок забьет меня насмерть!

Приблизиться к Богу

Анна Федоровна была женщиной набожной: по воскресеньям ходила в церковь, на людях носила платок, ежедневно читала Библию. Именно поэтому, сидя утром в автобусе и увидев за окном храм, она невольно восхитилась его величию и по привычке начала креститься. Перед ее глазами проплывали образы святых и великих соборов, к которым она совершала ежегодные паломничества. Ее душа наполнилась светлым чувством, которое овладевало ею каждый раз, когда она обращалась к ЕЕ Богу. Когда он слушал ЕЕ молитвы и посылал ЕЙ свою благодать. И на мгновение женщине показалось, что она достигает высшего одухотворения…

Как вдруг ее маленькое священное таинство бестактно прервали невежественным толчком в бок. Анна Федоровна обернулась. Возле нее, держа младенца на руках, стояла девушка. Совершенно обычная и невзрачная, с невыспавшимся и усталым лицом, коим обладают все молодые матери. Хамка была невысокого роста и с трудом дотягивалась до поручня. Стоять ей приходилось на носочках, поскольку все места в автобусе были заняты. Ее озорной малыш крутился во все стороны, и девушке приходилось проявлять немало сноровки, чтобы не уронить его на пол. Осознав, что толкнула другого пассажира, девушка тихо произнесла: «Извините».

Анна Федоровна возмущенно поерзала в кресле и вновь обратила свой взор к окну, но храм уже остался позади. В этот момент ею завладели злость и обида. Она метнула на девушку разъяренный взгляд и пробурчала: «Поосторожнее там». Потом вздохнула и спросила шепотом, глядя куда-то вверх: «Разве можно приблизиться к Господу в таком невежественном обществе?!»

Мужское мнение

Маша Лабутина слыла девушкой легкодоступной. Под вечер в ее квартирку заходило немало мужчин: подвыпившие посетители местных баров, прячущие лица мужья, местные парни и парочка подозрительных личностей, что приезжали на черных машинах. Даже один приходской священник из села приезжал к ней раз в месяц и всегда оставался на ночь.

Мужчин привлекала ее стройная фигура и тот нежный взгляд, с которым она встречала каждого. За дверями ее квартиры был рай для любого, кто истосковался по женской ласке или просто хотел развлечься. Нежные изгибы Машиных бедер и блеск ее больших глаз были доступны каждому, кто обладал достаточной суммой. С ней не нужно было стесняться. Не нужно было даже утруждать себя приличиями и учтивостью, ведь мужчины могли получить от Маши Лабутиной все, на что была способна их фантазия и их кошельки.

И каждый уважаемый гражданин, который был знаком с Машей, считал своим долгом осудить образ жизни девушки. Женщины предпочитали не говорить о ней вовсе, мужчины же не скупились на слова. В присутствии своих жен они из кожи вон лезли, желая показать, насколько омерзительна им эта девушка. Они лили на нее грязь и желчь, и готовы были делать это сутки напролет, только бы никто не догадался, что они уже побывали или втайне мечтали побывать в заветной квартирке, где принимала мужчин Маша Лабутина.

Хлеб насущный

Воскресным утром у продуктового магазина «Энтей» собрались почти все пенсионеры, инвалиды и алкоголики поселка городского типа Лазурный. Каждый из них держал талон с надписью: «Полбуханки черного и батон», поверх которой синела печать индивидуального предпринимателя Миросяна Авага Викторовича. Несмотря на дождь, люди все прибывали, и чем длиннее собиралась очередь, тем злее они становились, боясь, что им может не хватить хлеба и завтра придется снова встать в эту очередь.

Люди приходили сюда каждое воскресенье вот уже восемь лет, с тех пор как по поселку прошел слух, что в «Энтее»