Пока парит кондор - Олег Александрович Сабанов Страница 8

назвал генеральский путч черным днем в истории страны, ведущим к катастрофе. После выхода репортажа с уличным опросом на телеэкраны ряда зарубежных стран, бесстрашного рантье быстренько отыскали и убедительно попросили публично взять свои слова обратно в эфире вечерней информационной передачи. Для большей убедительности раскаяния ему следовало признаться в частом злоупотреблении спиртными напитками, под воздействием которых он якобы находился в день опроса и потому нес жуткую ахинею.

— Я практически уже согласился, испугавшись не столько за себя, сколько за сына, на отчисление которого из университета они как бы между прочим намекали, — делился Флорес своей историей с прозаиком, сохраняя философское спокойствие. — Однако самодовольные морды спецслужбистских дармоедов, еще недавно тихо сидевших под корягой, а сегодня обнаглевших от свалившейся им в руки власти над людьми, вдруг взбесили меня настолько, что я в самых крепких выражениях высказал им в лицо все то, о чем другие предпочитают помалкивать. В итоге меня сначала упекли в переполненный изолятор, где лежать на койке приходилось по очереди, а спустя несколько дней перевезли сюда.

— Жалеешь теперь о своей вспышке? — поинтересовался Паскаль, выслушав рассказ соседа.

— Сложный вопрос… Но все же нет, не жалею, — задумавшись, произнес Флорес. — С одной стороны, конечно, безумно переживаю за сына, которому из-за меня приходиться страдать. Но с другой — никому не пожелаешь быть отпрыском запуганного папаши, трусливо лепечущего прилюдные извинения за правдивые слова. Тем более он у меня настоящий кремень, поэтому с любыми временными трудностями обязательно справится!

Хотя слоняться по амбару запрещалось, прозаик постепенно узнал истории прочих его обитателей, среди которых, к его изумлению, оказался даже сельский священник, критиковавший страусиную позицию кардинала с епископами и благословлявший тех, кого власти считали террористами. Все услышанное ложилось в становившийся все более исписанным дневник, делая заметки похожими на увлекательные, но невеселые рассказы с открытым финалом. Когда в тетради оставалось только два чистых листка, на тоскующего по возлюбленной Паскаля вдруг сошло поэтическое вдохновение, вылившееся в печальную элегию, проникнутую воспоминаниями о счастливых днях и грустью вынужденной разлуки с любимой. Поразительно, но ему практически не мешали звучащие из динамиков весь световой день бравурные речи генералов, министров Правительства национального оздоровления и восторженные реплики подобострастных комментаторов из их информационно-пропагандистской обслуги, хотя поначалу казалось, что не только вести дневник, но даже попросту оставаться в адекватном состоянии будет трудно.

Собранный в исписанной от корки до корки тетради материал представлялся прозаику незаменимым подспорьем для создания большого произведения, которое обязано было стать вершиной его творчества. В то же время, лишившись возможности оставлять регулярные записи о прожитом, узнанном и наболевшем, он начал ощущать всю тяжесть заточения наряду с основной массой узников. Паскаль все чаще задавался мучительными вопросами, на которые не находил ответы: «Сколько этот ужас продлиться?», «Как можно написать что-либо стоящее в моих условиях?», «Может, зря я верил ангельскому голосу или неверно понимал сказанное?».

Терзаясь подобным сомнениями и вдыхая кислый смрад двух десятков немытых тел, он никак не мог уснуть одной из череды душных ночей, до ужаса похожих друг на друга. Доносящиеся снаружи громкие восклицания, бешеный хохот и одиночные выстрелы в воздух, говорили о том, что скучающая посреди сельхоз полей охрана амбара устроила себе маленький праздник. В конце концов в его отключающемся сознании приглушенный кирпичными стенами пьяный гвалт стал таять вместе с хаосом тягостных мыслей, позволяя беспокойному сну ненадолго завладеть Паскалем. Вязкий плен забытья продолжался около часа, после чего сменился ощущениями светлой радости и абсолютной защищенности, каковые царили в самых чудесных сновидениях его далекого детства.

— Наиболее тяжелое уже позади, и очень скоро все встанет на свои места, — с теплотой произнес так долго молчавший ангельский голос.

Прозаику хотелось купаться в волшебной атмосфере радости и вечно слышать доносящийся отовсюду неземной бархатный тембр, однако ему пришлось проснуться от дикого крика. Разлепив тяжелые веки, он увидел, как в ряду коек напротив двое явно нетрезвых здоровяков из охраны амбара с пьяным усердием колошматят резиновыми дубинками тронувшегося умом бедолагу, имеющего обыкновение изрыгать ночами ругательства в адрес власть предержащих. Неожиданно его сосед по койке, до этого безвольно взиравший на зверское избиение душевнобольного, вскочил со своего продавленного ложе и несколькими ударами сбил с ног ближайшего к нему изверга. Столь безрассудный по своей дерзости поступок оказался искрой для горючей смеси ненависти, и в следующее мгновение на помощь отчаянному смельчаку со всех концов амбара с многоголосым яростным ревом ринулись бородатые мужики, не оставляя ни единого шанса двум амбалам в камуфляжной униформе. Пару минут спустя их окровавленные туши уже валялись рядом с койкой помешанного, все еще содрогаясь от ударов ног некоторых заключенных, не способных унять вспыхнувшую злость. Вдруг с интонацией средневекового моряка, увидевшего на горизонте долгожданную землю, раздался чей-то хриплый возглас:

— Двери не заперты!

В ту же секунду ватага взбудораженных узников как по команде двинулась к выходу из оборудованного под тюрьму складского помещения. В жизни не следовавший стадному инстинкту Паскаль неожиданно для самого себя повиновался импульсу толпы, схватил дневник и ринулся вслед за ней. Выскочив наружу, он на мгновение ослеп из-за ударившего в глаза луча от мощного прожектора, но не замер, а только ускорил свой бег. Когда за спиной послышалась беспорядочная пальба из автоматических винтовок, прозаик уже мог в свете полной луны различить покосившийся забор, темные очертания дальнего перелеска и исчезающую в заросшем поле дорогу.

— Бежим к зарослям! — крикнул мчавшийся по правую руку от него человек.

Лихо перемахнувший через забор Паскаль, со всех ног устремился в направлении спасительного поля, но, едва его достигнув, рухнул лицом в высокую пахучую траву. Настигшая его пуля вошла под левую лопатку, пробила легкие с сердцем и вызвала тем самым мгновенную смерть. Прозаик успел ощутить лишь мощный удар в спину, после чего его стали мягко окутывать блаженное умиротворение, светлая радость и абсолютная защищенность. Он чувствовал себя проснувшимся в разгар беспокойного сновидения о полном опасностей мире, где юность скоротечна, живые существа пожирают друг друга, для счастья постоянно чего-то недостает, а таким естественным состояниям, как творчество, свобода и любовь неизменно сопутствуют мучения, борьба и страх. Но теперь кошмар быстро таял, и все вставало на свои места…

После гибели Паскаля военная диктатура просуществовала в стране еще долгие семь лет, пока ее экономическое, а главное, моральное банкротство не привело к параличу управления, а также откровенному саботажу, что обернулось бешеной инфляцией и повсеместными протестными настроениями. Коррупция никуда не исчезла, но лишь приобрела иные