Признаю себя виновным... - Джалол Икрами Страница 8

Зайнаб расхохоталась. Звонко, весело.

— Жаворонок! Жаворонок! — закричали вместе Мухаббат и Ганиджон.

— Какие же вы молодцы! — воскликнула Зайнаб и опять покраснела, на этот раз, кажется, смущенно. — Как вы только могли узнать, что меня еще совсем недавно называли… Вернее, один человек называл «Жаворонком»…

Оборвав себя, она продолжала другим тоном:

— Я потому так рассмеялась, что вспомнила свой родной город. Там тоже до того разрослись архитектурные излишества, что колонны запроектировали даже в ветеринарной больнице! Так вот, значит, чему я обязана своей бездомностью в этом милом местечке с таким нежным названием Лолазор…

Тут, неожиданно для самой себя, Сурайе воскликнула:

— Пожалуйста к нам. У нас просторно. Мы сумеем освободить комнату.

— Нет-нет-нет, что вы! Как можно? — голосок Зайнаб звенел, словно колокольчик.

Анвар даже не понимал, о чем идет разговор. Он не мог отделаться от ощущения, что слышал когда-то этот милый, переливчатый, волнующий душу, голос. И тогда он тоже слышал от кого-то это сравнение с жаворонком. Кто-то сказал тогда: «А сейчас будет петь мой жаворонок». Странно… Не так уж часто Анвар слушал в домашней обстановке женское пение. А в театре, разумеется, никто не мог назвать артистку птицей. К этому еще примешивалось ощущение чего-то неприятного, какой-то душевной грязи…

— …муж никогда не отказывал никому в гостеприимстве, — услышал Анвар конец фразы, сказанной Сурайе.

Он смутился. Заметив это, Сурайе засмеялась и поторопилась объяснить:

— Вот, когда вы поближе познакомитесь, то узнаете, что товарищ директор точен, пунктуален и чрезвычайно внимателен. А товарищ семьянин бывает так рассеян, что может перепутать мальчика и девочку.

Все посмеялись немного, и тут заговорил Мухтар:

— К сожалению, — сказал он, и в голосе его появилась строго-официальная вежливость, — несмотря на всё желание, мне, как холостяку, никак невозможно приютить у себя нашу уважаемую гостью.

Это было и без того ясно. Анвар отметил про себя неестественность тона, звучавшую в речи Мухтара. «Ах, да что там — просто рисуется перед хорошенькой… Да и бывало ли, чтобы Мухтар оставался когда нибудь самим собой? Вечно играет какую-нибудь нужную ему роль», — подумал Анвар. Он почему-то до сих пор не поддержал приглашение жены. Никто еще никогда не имел основания заподозрить Анвара в отсутствии радушия и гостеприимства. Обычно, он первым звал к себе, а сегодня Сурайе… Впрочем, так оно и должно было быть. Ведь он директор: приезжая имеет право контроля. Если она остановится в его доме, недоброжелательные люди могут увидеть в этом повод для разговоров.

Зайнаб как-то притихла и потускнела. Казалось, она даже растерялась.

— Товарищ Махсумов, — произнесла она, растягивая слова. — Вы говорили, что есть один педагог, у которого…

— Бакоев?… Да, говорил, но там…

— У товарища Бакоева заболела жена, — перебила его Сурайе. — Право, вы нас обижаете. Видите, мы собрали вкусную зелень, сейчес я буду печь пирожки, а товарища директора мы заставим варить плов, а вы… вам надо прилечь и отдохнуть.

— Да, да, да, — поддержал с воодушевлением Мухтар. — Не отказывайтесь от гостеприимства Сурайе-хон. Я уверен, вы не встречали еще такой чудесной хозяйки. Я имел счастье пользоваться гостеприимством этого дома.

Тут дети схватили за руки Зайнаб и с веселым хохотом побежали вперед, заставив и ее прибавить шагу.

— К нам, только к нам! — кричали они.

— Этого инспектора я впервые вижу, — вполголоса сказал Анвар.

— Я посмотрел ее документы, — поспешно ответил Мухтар. — Она жаловалась, что послали ее чуть ли не насильно. Облоно готовит какой-то отчет для центра. Мобилизовали почти всех сотрудников. Ей поручили проверить методику и еще что-то… Думаю, что сама Зайнаб расскажет вам всё подробнее. Массу времени пришлось на нее потратить. Я собирался в город, но теперь уже, наверное, нет смысла. Поздно…

— Кстати, — добавил он, — выяснилось, что мы знакомы. Да и вы должны помнить ее отца. Он был председателем облисполкома. Несколько лет назад умер. Кабиров.

— Фамилия, действительно, известная, — ответил Анвар, — но когда я жил в городе, мне с высоким начальством общаться не приходилось… Но вот мы почти и дома …Прошу к нам.

Сухостью тона Анвар показал секретарю сельсовета, что его обязанности на этом закончены: приезжую он устроил, о чем еще разговаривать?

И Мухтар понял: надо уходить. Он поклонился Сурайе, пожал руку Анвару и крикнул Зайнаб, которую ни на шаг не отпускали дети:

— Я вас покидаю. Рад был встретиться с вами. Если понадоблюсь, — заходите, всегда к вашим услугам, — и не ожидая ответа гостьи, он повернулся и пошел в обратную сторону. Гордый, независимый человек. Административный деятель.

Глава 4.

Любила я тебя, глупа была,

Не знала, что на свете столько ала,—

Неверному дала воды — и вот

В руке моей пустая пиала.

(Из народной поэзии).

В окруженном дувалом дворе сельсовета стоит флигелек-времянка. Когда-то тут жил сторож, старый Олим-бобо, но после того, как он уехал к сыновьям, секретарь сельсовета занял его жилье — очень удобное для холостого человека помещение: просторная комната и кухонька. А сторож? Что ж, сторожа можно найти приходящего. Пусть сидит в конторе, возле телефона. Там есть диван. И уж если позвонит начальство из района — не нужно бежать через весь двор. Это нововведение дало возможность Мухтару Махсумову, секретарю сельсовета, устроиться по собственному вкусу.

Те, кто приходят к нему в вечерние часы, стучат в небольшую калитку в дувале, возле флигелька. Им не надо беспокоить сторожа. Удобно и то, что окна флигелька выходят в тенистый двор-сад. Любопытным взглядам сюда не легко проникнуть. Ну, и молодец же этот секретарь! Голова!

В один из весенних вечеров, в то самое время, когда Анвар председательствовал на колхозном партсобрании, гостья его дома, инспектор облоно Зайнаб Кабирова полулежала на тахте в той самой комнате, которая принадлежала раньше старику Олим-бобо.

Ах, если бы Олим-бобо заглянул сейчас в свое прежнее жилище! В комнате царил странный дух полуканцелярского, полугостиничного уюта. Стандартный конторский стол, оклеенный дерматином, с металлическим инвентарным номером на самом видном месте. На нем стекло и чернильница, стопка газет мирно соседствуют с одной пустой и с одной недопитой бутылкой коньяка. И тут же, в не очень-то хорошо отмытой стеклянной банке из-под рыбных консервов, веточка цветущей яблони — символ чистоты и непорочности. Тарелка с кусками мяса, разломленная на куски лепешка, два граненых стакана, пестрый фарфоровый чайник, пиалы.

Возле стола два шатких скрипучих гнутых стула, взятых из конторы. А на двери, совсем как в сталинабадской гостинице, портьеры зеленого жатого плюша. В углу горка одеял на