Записки сумасшедшего менеджера - Александр Панин Страница 8

– Убили! Убили! Заорала Анжеловна и грохнулась в обморок от переизбытка чувств, прямо у стола.

Кочегар с машинистом подошли к Замполиту, и прислушались. Машинист, нагнувшись к лицу лежащего Замполита, отпрянул с кислой миной на лице.

– Дышит, засранец комиссарский.. Нализался спиртом уже где-то..

По пути в свою будку, проходя вдоль ряда огромных колёс и шатунов паровоза, машинист вдруг нагнулся, что-то вынул из-под колеса и зашёлся в безудержном смехе. В руках его была какая-то массивная и тяжёлая по виду железяка с ручкой, трясущаяся вместе с содрогающимся от смеха машинистом.

– Вот же вы чудилы, вы же башмак из-под колеса даже не убрали! Куда уехать то хотели?

– Так ты ж зачем, морда железнодорожная, нам таку пакость сотворил? – обиженно и недоуменно спросил Виталий.

– Да ради вашей же безопасности. Пока этот делопут – машинист кивнул на валявшегося на путях Замполита – с комиссаршей с трибуны о светлом пути орали, я решил на всякий случай подстраховаться и забашмачил колесо, заодно Гришка, кочегар мой, рельсы солидолом жирно помазал, ну чтобы этим безумцам не пришло в голову в закат рвануть. Потом, когда вы уже начали балки укладывать, я понял, что дело пахнет керосином, и мы с вами если паровоз не угробим, то сами точно умотаемся.

В общем, решили мы с Гришкой в посёлок сходить, чтобы вам, бедолагам, после работы не пришлось снова кашей давиться всухомятку.

– На какие шиши закупились то? – спросил Макс

– Так пластинки с речью Ленина от патефона из штабного вагона толкнули на базаре. Сказали – Джаз Омериканский, а этикетку Гришка нарисовал и на клейстер приклеил. Он же художником в агитбригаде по совместительству состоит.

– Как же вы их мимо этих громил пронесли, Макс обернулся в сторону чекистского бревна. Бревно было пустым.

– Вот тот то и оно, подмигнув, подметил машинист. С нами они ушли, поскольку проигрались в карты друг-другу, а карточный долг – дело святое, вот и пошли на рынок барахлишко толкнуть своё. Они же урки бывшие, до революции караваны грабили и в кутузку попали, а революция их освободила и работу дала, но вот привычки искоренить не успела. В общем – они там в каком-то шалмане знакомом зависли, до утра их точно не будет, а после молчать будут, чтобы Троцкий из пулемёта их не расстрелял.

– А ну как поселковые сегодня вскроют, что вы им вместо джаза продали речь Ленина?

– Так они же молчать будут, кто ж признается, что он Ленина на американский джаз сменил? Вот то-то же – машинист с довольной улыбкой кота, сожравшего недельный запас сметаны крутанул пальцами свой ус и, щелкнув пальцами, зычно позвал всех к столу – ай да гулять, парни!

Затащив, чтобы не простыли, дрыхнущего Замполита и Ираиду на сухое сено, оставшееся под столом, работнички расселись вокруг стола.

– Посмотрите на них товарищи – произнёс машинист – вот ведь на лицо опаснейшие члены партии. В каждой партии, имеются люди, которые, слишком фанатично высказывая идеи и принципы партии, склоняют остальных, набивая им оскомину своим фанатизмом, к отрицанию этих идеалов. Ну да Троцкий им судья…пусть валяются.

Откуда-то в руках Максима появилась гармонь. Максим где-то на подсознании ощущал, что держит в своих руках настоящую гармонь впервые в жизни и навряд ли умеет на ней играть, но помимо его воли, руки растянули меха, а пальцы заскользили по кнопкам, выводя грустную мелодию. Максим запел

– Остался дом за дымкою степнооою,

Не скоро я вернусь к нему обратно.

Ты только будь, пожалуйста, со мнооою,

Товарищ Правда

Товарищ Правда…

Ему, подпевая, вторил хор нестройных голосов

– Ты только будь, пожалуйста, со мноооою,

Товаарищ Прааавдаа…

Максим был в шоке, он не знал слов этой песни, но они сами лились из его уст, словно по волшебству, как будто шли из глубин подсознания, закрепившись в нём странным гипнозом.

Песня сменялась песней, сменялись исполнители. Закат перешёл в ночь, ночь в рассвет. Никто не спал, кроме замполита и Ираиды, так и валяющихся под столом. И тут, среди клубов паровозного дыма, в лучах восходящего солнца, в шерстяном плаще и широкополой шляпе, показался высокий и худой старец, в руках его был длинный, массивный посох из узловатого ствола какого-то деревца. Максим вдруг осознал, что старец походит на Петровича, с которым он давеча накануне сидел где-то в другом мире, отличном от того места, где он сейчас находился. Старец тем временем три раза звучно и звонко ударил посохом о землю, отчего та содрогнулась, и звучным басом произнёс

– Изыыдите, лукавые!

Тотчас же Замполит с Ираидой рассыпались в пепел, а затем пепел раздул ветерок.

Максим лежал в своей комнате, на смятой постели. За окном неподалёку от его дома, на стройплощадке, копёр вбивал сваи в грунт. Максим взглянул на экран смартфона, лежащего на прикроватной тумбочке. Было воскресенье одного из утр двадцать первого века.

– Это чего же так я обожрался вчера – подумал Максим

По личным ощущениям Макса, видок его был помят, словно он всю ночь работал на стройке «Города-сада», но что удивительно, голова не болела, несмотря на немалое количество спиртного перемешанного накануне в процессе беспорядочного пития в караоке-баре.

Воскресенье – от слова «воскресать».

Максим встал, прошлёпал босыми ногами на кухню, и налив себе кофе, уселся перед телевизором, уставившись в его экран. Там была сплошная чернота. Позалипав так с десяток секунд, постепенно просыпаясь и приходя в себя, Максим спохватился и нажал кнопку пульта. Включённый экран озарился студийным светом какого-то местного канала и тишину кухни разорвало громкое :

– Ведь, как метко выразился Эрнест Хемингуэй – Пьяница – это гаже всего. Вор, когда он не ворует, – человек как человек. Мошенник не станет обманывать своих. Убийца придёт домой и вымоет руки. Но пьяница смердит и блюёт в собственной постели и сжигает себе всё нутро спиртом

Макса аж подбросило от этого знакомого голоса, он вгляделся в лица на экране. Так и есть! Напротив ведущего местного телеканала сидел тот самый Сергей Петрович, которого судя по частоте случайных встреч, незадачливому менеджеру подбрасывала сама судьба. И Петрович снова, в этот раз уже совершенно случайным образом, попал в самую точку душевного состояния Максима.

Петрович, рассказывая свою геопсихологическую теорию, увлечённо давал интервью местному телеканалу, каким-то образом смешав свою теорию с влиянием