Степан Злобин - Остров Буян Страница 81

Подьячие кинулись занимать места у столов.

— Ну, что такое? — спросил воевода, обратившись к вошедшим. — Как тебя там… ты, староста, сказывай.

— Зовут меня Гаврила Левонтьев Демидов, а пришли мы к тебе от всего мира просить зелья, свинцу да ключей городских.

— Пошто вам? — спросил воевода, не ожидавший такой просьбы. — Против кого вам зелье?

— А против кого, то мы сами ведаем, — спокойно, с достоинством ответил Гаврила.

— Вы ведаете, да я не ведаю, а ключи у меня. Вот и спрашиваю — противу кого свинец? У великого государя нашего Алексея Михайловича и с Литвой и с немцами мирно — пошто вам пороху снадобилось?

— Покуда, князь воевода, ключи у тебя, да не станет их у тебя, — вмешался Коза. — Ты сказываешь — с немцами мирно, а нам и те — немцы, кто с Москвы по наши головы будет!

— Изменницкие слова молвил, царский стрелец! — возразил воевода. — Ты б допрежь стрелецкий кафтан скинул.

— Ты бы с нас рад поскидать и порты, воеводушка, — отозвался другой стрелец, Иван Колчин. — Да прежде, брат ты мой, князюшка, с тебя порты снимем, будет с тобой хороводиться! Не лясы точить пришли — сказывай, даешь зелье?

— Не дам!

— Ин сами возьмем, — твердо молвил Гаврила.

— Задавишь меня, тогда и возьмешь, — откликнулся воевода.

Гаврила равнодушно пожал плечами:

— Ну что ж, задавлю, коли хочешь, — не жалко, никто не заплачет!

— Сбирать? — спросил тихо Прохор Коза Томилу.

— Сбирай, — так же тихо кивнул Томила Слепой.

Один из посадских вышел из съезжей. Старосты продолжали препираться с воеводой. Он не сдавался.

— Не смеете вы меня задавить. За то государь спросит, — сказал он вдруг и поперхнулся словом: с Рыбницкой площади загудел сполох.

— Горит чего-то? — нерешительно и тихо сказал воевода с некоторой надеждой, что пожар отвлечет людей и прервет эту сцену…

— Воеводская спесь горит, — ответил ему Прохор Коза. — За зельем да за свинцом собирается мир на поклон к тебе, князь Василий Петрович.

— Что ж, насильством возьмете. Добром не дам, — сказал Львов растерянно, — а сила солому ломит.

Он едва успел сказать эти слова, когда толпа зашумела под окнами съезжей:

— Зелья давай! Зелья, свинцу!

— Где новый воевода, давай сюда!

— Что ж, князь воевода, может, к народу пойдешь толковать на крылечко? — с ехидцей сказал Прохор.

«Хоть удавись тут!» — подумал Львов про себя.

— Аль, может, с нами добром сговоришься? — спросил стрелец, хлопнув его по спине.

Воевода подернул плечом. Ему было не по себе.

Однако прежде отдачи ключей он потребовал стрелецких голов, казачьего голову и городового приказчика и поручил им контроль над ключами от пороха и свинца, сделав вид, будто он отдал ключи не мятежной толпе, а служилым людям. Народ толпой побежал к зелейным погребам получать пищали, свинец и порох, словно во время обороны города от подступивших врагов.

— Ну, князь воевода, как тебя величать, не упомнил, — сказал Гаврила. — Тесно у тебя всем, и сести негде. То перво пойдем к нам в гости, во Всегороднюю избу. Там еще об делах с тобой потолкуем.

— Непригоже царскому воеводе… — заикнулся было князь, но веселый стрелец Прохор его перебил:

— Идем, идем, там пригожей — под столами никто не сидит, на коленках не ерзают — все по-людски… — Он снова хлопнул воеводу по спине, словно шутя, но так, что тот покачнулся.

Воевода понял, что еще один такой шлепок — и все равно придется пойти. Он сдался.

В сопровождении десятка вожаков восставшего Пскова и окруженный сотнями горожан, воевода был отведен и посажен в подвал под стражу, а еще через час тот же веселый стрелец доставил к нему отца и сына Собакиных.

— В Москву собрались, вишь, уехать, ан дороги-то ныне грязны! Пускай тут с тобой посидят, князь Василий Петрович, уж ты им дозволь. Обсохнет, тогда и ехать. Да и тебе-то так веселей, — сказал Прохор. — Я бы сам с тобой побалакать остался, да вишь, недосуг!

И, громко смеясь своей шутке, Прохор ушел, стуча сапогами по лестнице…

Иванка возвратился в кузню к Мошницыну. В городе нарастало небывалое. Город готовился к обороне, и в кузницах начали ковать воинскую сбрую. Кузнецы порубежного Пскова всегда хранили предания о том, как их искусство во времена осады служило святому делу обороны. В этом была их гордость, их ремесленная честь. И когда Михайле Мошницыну в Земской избе сказали, что на кузню его возлагается изготовлять наконечники копий и сабли, он не посмел возразить.

После работы в кузне Иванка с Якуней, не заходя домой, направились в город.

На берегу Великой толпа посадских в пестрых тулупах, кафтанах и шубах строилась ратным строем с пищалями, рогатинами и бердышами. Стрелецкий десятник кричал им слова приказов. Это были «новоприборные» из посадского люда.

Гаврила Демидов по совету с Козой указал обучать их наскоро ратному делу, чтобы быть готовыми и встать на защиту города, когда приспеет пора.

Иванка и Якуня были возбуждены, громко смеялись, с озорством толкали друг друга и задевали прохожих, грозясь посадским девчонкам обнять их черными от копоти, угля и железа руками. Девчонки с хохотом разбегались, кидались снежками, взрослые люди ворчали на озорных юнцов…

У Всегородней избы оба парня, остепенившись, умылись снегом, поправили шапки и опояски и, отряхнув снег, налипший к ногам, взошли на крыльцо.

— В стрельцы? — приветливо воскликнул Захар, увидев друзей, и снова склонился к работе, выписывая ярлык для пожилого кожевника, пришедшего записаться вместе с двоими юными сыновьями.

— Ну, давай: «Яков Михайлов, сын кузнеца Мошницына, от роду лет — осьмнадцать…» — смеясь, произнес Захарка и взялся за чистый ярлык. — Саблю, чай, хочешь привесить? — весело спросил он.

— Чего ж не привесить?! Ты ведь привесил! — сказал Якуня.

— Тебе к лицу будет с саблей — лицом румян, пригож, как девица! — насмешливо поддержал Захарка.

«Посадский», — вписал он.

Якуня зарделся и стал еще больше обычного похож на Аленку.

— В конные, что ли, писать? — подмигнул Захарка и, не дождавшись ответа, в углу ярлыка поставил большое «С», что означало «стремянный». — Держи, стрелец, — сказал он, протянув ярлык.

— Ты тоже в стрельцы? — спросил он Иванку.

Захар пододвинул поближе чистый листок и писал, бормоча: «Иван Истомин, сын звонарев, от роду лет…» Вдруг он остановился.

— Постой-ка, Ваня. Ты ведь не вольный… Ты ж из владычных людей.

— Врешь! Макарка хотел в холопы меня, а я не холоп. Я — гулящий! Кой я владычный, коль в кузне посадской тружусь?

— Верно, — в задумчивости сказал Захар. — Ну, погоди. Смотри, ярлыков бы никто не касался. Я — мигом.

Захарка вышел в соседнюю горницу. Иванка ждал.

Вошел Захар с недописанным ярлыком.

— Нельзя, Иван, — сказал он. — Я дворянина спрошал, писать ли холопов и трудников монастырских, — он не велит.

— Ты б воеводу бежал спрошать! — вспыхнул Иванка. — Мне что дворянин! Мне старосты земски указ, не дворяне!..

— Ну-ну, не ори, не ори! Не в конюшне! Тот дворянин от старост посажен к прибору стрельцов да по ратным делам. Молвил «нельзя» — и нельзя! Эк все холопы сбегут во стрельцы. Кто же работать в холопстве станет?!

— Где старосты земски? — со злостью воскликнул Иванка.

— Нету во Всегородней. Утре придешь — и будут! — сказал Захар.

Он разорвал ярлык, на котором начал писать Иванку, и обратился к вошедшему парню.

— В стрельцы? — как обычно, спросил он.

Якуня ждал у крыльца.

— Пошли за ружьем! — весело крикнул он, махнув своим ярлыком.

— Иди к чертям! — оборвал Иванка, и, сорвав на Якуне обиду, с болью в горле он, не оглядываясь, бросился прочь от Земской избы.

На другой день Иванка, оставив работу в кузне, явился в Земскую избу к Гавриле.

— Дядя Гавря, вели Захарке меня приписать в стрельцы.

— Ишь, возрос воевода! — усмехнулся Гаврила. — Чего же тебя не писать! Под носом, глянь-ка, темнеет чего — не сажа! Пишись, пишись!..

— Он не пишет, — мрачно сказал Иванка.

— Пошто?

— Дворянин не велит какой-то. Сказывает — ты, мол, холоп и нельзя во стрельцы!

— Ишь ты, дело какое!.. Какой дворянин сказал?

— А я знаю?!

— Захар! — громко окликнул Гаврила.

Захарка вбежал.

— Пошто не пишешь Ивана в стрельцы? Кто не велит?

— Иван Чиркин. Ты сам наказал его слушать, а он не велит холопов писать… Посадских — писать, а холопов не мочно.

— Да я, Гаврила Левонтьич, ведь я не холоп. Макарий корыстью хотел меня ставить в трудники, а записи нет на меня. Я гулящий… Какой я холоп!.. — с обидой и горечью заторопился Иванка.

— Постой, воевода, постой, не спеши, — остановил его хлебник. — Ты, слышь-ка, иди да работай, а завтра во всем разберемся. Чай, хочешь не ты один!..