Алексей Писемский - Взбаламученное море Страница 82

– Младенец, я уж и не знаю, что это такое! – отвечала Софи.

– А, младенец! – повторил Бакланов по-прежнему тихо: – да ты видишь ли, что это будущий аскет, реформатор?

– Божеский какой-то огонь в глазах.

– А ты видишь эти волоски сбившиеся… это они ведь на облаках плывут… это ветер их немножко раздул, – продолжал Бакланов.

– А вот она-то хороша!

– Она плывет… идет… она мать… она уничтожена, чувствует Бога на руках…

Софи продолжала смотреть.

– Это ведь не картина!.. Это разверзлись небеса, и оттуда видение!.. – толковал ей Бакланов.

– Да, – подтверждала Софи.

Ей почему-то в эти минуты вдруг припомнилась вся ее физнь, и ей сделалось как-то неловко.

– Ну! – сказала она после целого получаса молчания, в продолжение которого Бакланов сидел, как в опьянении.

– Пойдем! – отвечал он ей, и оба, молча и под влиянием каких-то особенных мыслей, вышли.

2. Немецкий вечер и немецкий вечер

– Я не могу больше уж этого есть, – говорил Бакланов отодвигая от себя восьмое блюдо, которое подавали им на Брюлевской террасе.

– Ужасно! – сказала Софи, тоже отодвигая от себя тарелку.

– Garcon! – крикнул Бакланов.

– Monsieur! – отозвался тот с шиком парижского гарсона.

– Возьми! – сказал Бакланов.

– Monsieur trouve que cela n'est pas bon?

– Напротив, совершенно bon, но es ist genug.

– Vous etes russische gentlemen! – произнес одобрительно, но Бог уж знает на каком языке, гарсон.

Невдалеке от наших героев обедал, или, точнее сказать, хлебал бульон с вермишелью русский купец. Бакланов решился наконец к нему обратиться.

– Вы тоже путешествуете? – сказал он.

– Да-с! – отвечал купец, боязно на него посмотрев.

– Что же вы, для здоровья или для рассеяния вояжируете?

Купец обвел кругом себя глазами.

– По делам своим, – известно-с! – сказал он и тот же недовольный взгляд перевел на подавшего ему счет гарсона, и при этом совершенно и свободно заговорил с ним по-немецки.

«И языки еще иностранные знает, скотина этакая!..» – подумал про себя Бакланов.

Купец, отдав деньги, сейчас же ушел, и через какую-нибудь минуту уже видна была далеко-далеко мелькающая фуражка в саду.

Бакланов стал наблюдать над другими посетителями.

Часа в четыре пришли музыканты; пришло несколько приезжих семейств, прибыла и полная дама с двумя своими дочерьми. Девушки на этот раз покорилась родительской власти и были в коричневых шляпках, которые в самом деле были ужасно смешные и совершенно к ним не шли.

Бакланов заговорил с ними.

– Вы, вероятно, тоже иностранка?

– О, нет, мы саксонки! – отвечали обе девушки в один раз и с заметным удовольствием.

– И осматриваете древности?.. Делает честь вашему патриотическому чувству!

– О, да, мы должны все осмотреть, – крикнули девушки.

Бакланову показались они очень глупы, и он прекратил с ними беседу.

Прошло четверо офицеров, эффектно постукивая саблями, в нафабренных усах и в вымытых замшевых перчатках.

– Посмотри, как эти господа похожи на аптекарей! – сказал он Софи.

– Да! И точно, знаешь, не настоящие офицеры, а для театра только принарядились!

Заиграла музыка, и музыкальная немецкая душа почувствовалась в каждой флейте, кларнете, в какой-нибудь второстепенной валторне.

Бакланов все это время поколачивал ногой и мотал в такт головой.

Софи опять почему-то взгрустнулось, и стала ей припоминаться прошлая жизнь.

В антрактах публика пила кофе, пиво, ела мороженое, а кто и ростбиф: немцы могут есть во всякое время и что вам угодно!

Путешественники наши наконец утомились.

– Домой! – сказала Софи, приподымаясь.

– Allons! – произнес Бакланов.

Возвратившись в отель, где занимали два номера рядом, они сейчас же разошлись по своим комнатам, разделись и улеглись, но вскоре стали переговариваться между собой.

– Как чудно сегодня день провели! – заговорил Бакланов первый.

– Да! – отвечала Софи.

– Завтра, – продолжал он: – как встану, отправлюсь в картинную галлерею и уж стану серьезно изучать ее.

– А я, – подхватила Софи: – пойду гулять: я заметила прелестное место в саду.

– Сойдемся мы, значит, на Брюлевской террасе часам к двум?

– Да, – подтвердила Софи.

3. Другой день в Дрездене

Поутру Софи отправилась на прогулку гораздо позднее Бакланова. Он еще часов в десять, проходя мимо ее номера, торопливо крикнул ей:

– Ну, я иду!

– Ступайте! – сказала ему Софи. Из отеля она потом вышла какою-то несколько таинственною и робкою походкой.

– Ayez la complaisance, monsieur, de me dire ou est la poste? – обратилась она к одному человеку.

Тот сделал какую-то мину из лица, развел руками и прошел мимо.

Софи сконфузилась и обратилась в более уже пожилому мужчине (по белому галстуху она догадалась, что это должен быть пастор).

– Montrez-moi votre lettre! – сказал ей тот почти строгим голосом.

Софи робко подала ему письмо.

– A Petersbourg, monsieur Petzoloff! – произнес вслух немец.

Софи все это время обертывалась, как бы боясь, чтобы не подслушал кто.

– Voila! – произнес пастор и тут же опустил письмо в прибитый перед самыми их глазами ящик.

Софи поблагодарила его милым наклонением головы и прошла в сад.

Сначала она села на одну из лавочек, с целью помечтать.

Помечтала и пошла потом ходить.

Походила, остановилась и с большим вниманием посмотрела на один из открывавшихся видов.

Снова села.

Скука ясно была видна на ее лице.

Она встала и пошла из сада по улице, остановилась перед одною церковью, полюбовалась и хотела-было внутрь зайти, но заперто!

Сойдя со ступеней храма, она вошла не то в лавочку, не то в аптеку, купила там мыла и духов; но, отойдя немного от лавочки и понюхав духи, бросила их на тротуар: такие они были гадкие!

Далее она решительно не знала, что с собой делать, и возвратилась на Брюлевскую террасу.

Всего еще было 12 часов.

Через полчаса, впрочем, явился туда и Бакланов, запыленный и усталый.

Он поутру прямо и проворно прошел в галлерею; в двух комнатах останавливался перед каждою картиной, справляясь с каталогом, делал глубокомысленную мину, записывал у себя что-то такое в книжке; в третьей начал он хвататься за голову; с каталогом уж более не справлялся, и наконец следующие комнаты прошел совершенно быстро и сел против Мадонны. Потом вдруг вскочил, как бы вспомнив что-то, и вышел снова в прежние комнаты, снова начал останавливаться перед каждою картиной, записывать в памятную книжку… Между тем у него во рту стало становиться сухо и поламывало ноги. Не давая себе хорошенько отчета, он пошел, пошел и совсем вышел из галлереи.

Но на террасу ему совестно было итти. Он решился пройтись по улицам и, не желая встретиться с Софи, бродил по самым глухим переулкам; а тут, как нарочно, поднялся ветер, который дул ему в глаза и рот, так что Бакланов беспрестанно отплевывался и уж самым скорым шагом отправился на террасу.

– Фу, поработал же сегодня! – сказал он, усаживаясь подле Софи.

– Все осмотрел? – спросила она.

– Все!.. – отвечал Бакланов.

– Стало, мы можем уехать сегодня отсюда. Мне через месяц непременно надобно быть в Париже.

Последние слова Софи почему-то произнесла несовсем спокойным голосом.

– Куда же ехать? – спросил Бакланов.

– В Баден, на воды; там преприятное, говорят, общество, – подхватила Софи с живостью.

– Хорошо, – отвечал Бакланов, зевая во весь рот.

4. Рулетка

Баден-Баден был в самом разгаре своего сезона. Опершись на перила мостика, идущего от отеля «Европы», стоял Бакланов в каком-то упоении. Под ним шумел источник. Кругом пели птицы. оздух был как молоком пропитан. Впереди виднелся Conversations-Haus, а за ним высокие горы.

Они часа уже три как приехали, но Софи все еще одевалась. Горничная хлопотливо и беспрестанно входила и выходила от нее то за водой, то гладить платье, воротнички.

– Что ты так хлопочешь? – спрашивала ее другая горничная, служащая в нижнем этаже.

– С одной госпожой!.. Она очень хороша собой, – отвечала первая горничная и показала своей подруге, вынув из кармана, червонец.

– Гм, гм! – произнесла та.

Когда Софи вышла наконец из номера, в шляпке и белом бурнусе, горничная не утерпела и сказала ей:

– Vous etes bien jolie, madame!

Софи с улыбкой поблагодарила ее наклонением головы.

Стоявший внизу обер-кельнер в белых штанах и белом галстухе, когда проходила она, закусив как-то губы и засунув палец в ключ, стал им колотить себя по ноге.

Софи прямо подошла к Бакланову.

– Как ты хороша, однако, сегодня! – невольно проговорил он.

Софи, гордо закинув головку, подала ему руку. Чтобы нарядиться и выйти на водах на гулянье, она как будто была рождена для этого!

Перед Конверсационною залой играла музыка.

Софи и Бакланов сели.

При этом обратила на них внимание даже одна, как впоследствии оказалось, владетельная особа, путешествующая инкогнито, которая несколько времени лорнировала их.