Николай Гарин-Михайловский - Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты Страница 83

— Как хочешь, — лениво усмехнулась Наташа.

— Ну, что же? — спросила Аглаида Васильевна, помолчав.

— Умерла и иду по тому свету… Какая-то гостиная… обыкновенная серая мебель, люди какие-то… Я все иду, отворила дверь… Три двери: одна посредине в углубленье, и прямо в нее красный огонь падает, а две поменьше по бокам… И такой яркий красный свет от фонаря прямо туда, в углубленье… Я иду и знаю, что, в какую дверь попаду, от того и вся судьба зависит, и иду прямо в среднюю. Отворила, никого… тихо… Я подумала: вот здесь уже настоящий конец жизни. Вдруг вижу: подходит кто-то ко мне и спрашивает: «Куда ты идешь?» И опять я знаю, что от этого вопроса все зависит: в рай я попаду или в ад. А этот, который спрашивал, наклонился и смотрит на меня. И я не знаю — черт он или ангел. И мне хочется любить его, и боюсь… и плачу. А он так ласково на меня смотрит: «О чем ты плачешь?» Я говорю: «Не знаю». Он наклонился ко мне и спрашивает: «Хочешь суда?..» Это мы вчера Жанну д'Арк читали, и все это перепуталось… Я говорю: «Хочу». Он отдернул занавеску, и я вижу — пропасть народу сидит на скамейках… Я встала на колени, скрестила руки и стою. Вдруг встает Тихон и говорит: «Я знаю ее — это юродивая».

Аглаида Васильевна мельком взглянула на дочь и опять отвела глаза.

— Я стою и думаю: какая же я юродивая? А Тихон смотрит мне строго в глаза… И я смотрю и думаю: если я скажу, что я не юродивая, — Тихон пропал; скажу я, что юродивая, — я пропала… И не знаю, что мне делать… Стою, стою… кто-то говорит: «Нет, это не Жанна д'Арк…» — и вдруг я куда-то провалилась. Провалилась и лежу тихо. И кто-то прямо мне на ухо: «Тихон умер». Я открыла глаза — утро.

Наташа вздохнула и уставилась глазами в окно.

— Это мы вчера говорили, читали, все это перемешалось…

— Все это оттого, — сказала Аглаида Васильевна, — что вы долго по ночам засиживаетесь. Я тебе запрещаю позже одиннадцати часов сидеть. Вместо того чтобы за лето поправить здоровье — ты посмотри, на что ты стала похожа… Да мне и не нравятся все ваши разговоры: вы слишком дети еще, чтобы вмешиваться в дела, в которых вы ничего не понимаете. Корнев разыгрывает из себя большого и не замечает, что только смешон своими претензиями.

— Он без всяких претензий.

— Не он, а ты без всякой критической способности… Надо приучаться разбирать людей, потому что нет отвратительнее и глупее человека, который ходит с добровольно закрытыми глазами.

Наташа напряженно слушала. По ее лицу разлилось выражение недоумения и огорчения.

— Дети, которые в пороховом складе бегают с огнем в руках и радуются… Полутора тысяч в этом году нет… Откуда я их возьму? Осенью в банк… в город… Зина не сегодня-завтра невеста… Откуда же я возьму… А им точно праздник…

Голос Аглаиды Васильевны оборвался. Наташа бросилась к ней и стала горячо целовать ей руки и лицо.

— Я знаю, знаю… что все вы любящие, но пока доберешься до вашего сердца…

Аглаида Васильевна проглотила новые слезы.

— Сегодня Тёма стоит передо мной: точно я ему самая чужая… Глупый мальчик… Позови его…

XVI

Как-то через несколько дней, под вечер, от умирающего Тихона прислали за Аглаидой Васильевной. Она пошла с сыном. Карташев шел задумчивый, с какой-то пустотой в голове и сердце. В белой хатке с желтой печкой, желтым полом лежал под образами Тихон. Отец Даниил торопливо и угрюмо свертывал у окна дары.

— Позволил себе обеспокоить для успокоения умирающего, — сказал он, угрюмо подходя к Аглаиде Васильевне.

— Благословите, отец, — ответила она и, когда священник сделал крест, приложилась к его старой руке.

Отец Даниил более мягко проговорил, понижая голос:

— Желает повиниться перед вами… Прощайте ненавидящим вас…

У ног Тихона стояла испуганная Таня с заплаканными глазами, подпершись рукой.

— Лишние свидетели, удалитесь, — распорядился отец Даниил.

Карташев нерешительно стоял, когда Аглаида Васильевна, подойдя к Тихону, поманила сына. Тихон сделал движение, как бы желая освободиться или распустить что-то, сжимавшее его шею. После этого движения он долго и неподвижно смотрел в глаза Аглаиде Васильевне.

— Ты хотел мне что-то сказать? — спросила она, наклоняясь к умирающему.

— Хотел, — мучительно тихо прохрипел Тихон. Аглаида Васильевна поняла, что ему трудно говорить.

— О Тане не заботься: она всю жизнь у нас жила, и я не оставлю ее…

— Одна, — прошептал Тихон.

— Знаю… знаю, что негодяй обманул ее…

Тихон тоскливо кивнул головой.

— Знаю, что сын есть. Буду и о нем заботиться…

Аглаида Васильевна выпрямилась и опять наклонилась.

— Будь спокоен: господь слышит наш разговор.

Она опять выпрямилась и как бы не то утверждала выражением лица, не то спрашивала: «Все?» Тихон мучительно поднимал на нее глаза.

— Грешен, — прошептал он.

— Все мы грешны, — наклонилась опять Аглаида Васильевна.

— За добродетель вашу… окаянный… — судорожно заметил Тихон, — сжег…

Глаза Тихона с ужасом раскрылись и застыли на Аглаиде Васильевне. Она не то отшатнулась, не то поднялась, чтобы лучше сообразить.

— Скирду сжег? — спросила она жестко.

Аглаида Васильевна, обводя сына ледяным взором, смотрела в окно.

— Что тебя побудило? — Она с отвращением скользнула взглядом по жалкому лицу Тихона.

Воцарилось напряженное молчание. Тихон мучительно переводил глаза с потолка на пол и на стены. Карташев съежился и испуганно смотрел на мать. «Прощайте ненавидящим вас», — пронеслось в голове Аглаиды Васильевны, и горячий огонь боли и протеста загорелся в ее глазах.

— Дьявол, — прошептал Тихон, — всю жизнь смущал…

Тихон тоскливо заметался и рвал ворот рубахи. Его желтая волосатая грудь, впалый потный живот обнажились. «Умирает!» — мелькнуло в голове Аглаиды Васильевны.

— Прощаю тебя… и пусть господь тебя простит.

Тихон сделал нетерпеливую, судорожную, мучительную гримасу.

— Говори за мной: не яко Иуда, но яко разбойник…

Тихон рванулся, глаза его выпятились и замерли на Аглаиде Васильевне.

— Умер, — оборвала Аглаида Васильевна.

Таня с неестественным воплем бросилась к трупу…

Мать и сын возвращались домой.

Карташев в первый раз изменил своему обыкновению не критиковать матери.

— Это была как будто совершенно чужая для меня женщина, — говорил он Корневу, лежа с ним в своей комнате. — Ужасно странное и тяжелое впечатление… Какая гадость, в сущности, весь этот материальный вопрос: мать и добрая, и честная, и любящая… И его страх; кажется, чего бояться человеку? Все кончено, а точно вот прокурор приехал… Одарка! — высунулся Карташев из окна, увидев Одарку.

— Конон ни в чем не виноват… Тихон признался… Умер уже…

Одарка остановилась на мгновенье, подняла на Карташева глаза, опять опустила и тихо пошла. Но, пройдя немного, она остановилась, опять вскинула глазами на Карташева и, скрыв охватившую ее радость, преодолевая стыдливость, спросила:

— А чи то ж правда, панычку?

— Правда… я сам слышал.

Одарка ушла, а Карташев долго смотрел ей вслед. Корнев лежал и усиленнее обыкновенного грыз свои ногти. Карташев тоже раскис и уныло, бесцельно смотрел в пространство.

— Мы через неделю в город едем, — заглянула Маня.

Корнев и Карташев вскочили.

— Вот как! — изумился Корнев.

— Это вы виноваты, — тихо, с упреком бросила ему, убегая, Маня.

— Вот как! — повторил, нахохлившись, Корнев.

— Экую чушь Маня говорит, — сказал Карташев. — Я сейчас узнаю, в чем дело.

— Не ходи к маме, — остановила Зина. — Мама расстроена.

— Правда, что через неделю мы едем? Отчего?

— Оттого… Мама говорила, — и от интонации сестры Карташеву сделалось вдруг жутко, — что вы с Корневым в конце концов что-нибудь такое сделаете, что совсем ее скомпрометируете.

— Какие глупости! — с непонятной для него самого тревогой сказал Карташев.

— Вот и глупости…

— Едем? — спросил, подходя, Корнев.

— Едем, — ответила Зина.

— Ну, и тем лучше, — махнул рукой Корнев. — Какая же причина?

— Мама хочет несколько морских ванн взять.

— Н-да…

— Это Маня ему сказала, что он причина отъезда, — сказал Карташев.

— Какие глупости!

Корнев пытливо впился в Зину.

— Она пошутила…

— Нет, да, конечно, это ерунда, — поддержал Карташев, — мать так любит тебя.

— Наверно, ерунда: я уж там была…

— Мне самому странно, что я мог навлечь гнев… я, кажется…

— Ах, какая эта Маня! и выдумает же… Постойте, я сейчас ее приведу…

— Да нет, зачем…

Но Зина ушла и возвратилась назад с Маней. Корнев уже издалека услышал ее «кар».

— Ну? — говорила, входя, Зина и обращаясь к Мане.