Василий Нарежный - Избранное Страница 83

Глава 8

Условия

В сем месте повествования Иван замолчал, вздохнул и опустил голову к груди. Гаркуша с жаром протянул к нему руку и сказал:

— Клянусь тебе, что к счастью, только ты сам не должен от него бегать, пока оно тебе улыбается. Понимаешь ли ты, что значит великое сладостное чувство, называемое мщением?

— Нет!

— Я тебе скажу пояснее, и ты, без сомнения, поймешь меня, иначе — ты не человек, а ком движущейся грязи!

Отвечай откровенно: если бы какие добрые духи или сильные люди отдали тебе в руки пана Янька со всем родом и жену твою с детьми и сказали: «Иван! Делай с сими злодеями, что изволишь. Жена не пустила тебя к себе на двор, от того пан узнал твои промах, содрал с тебя кожу и обещал задирать всякий раз, как скоро она подрастать станет». Что бы ты с ними сделал?

— Да этому быть нельзя!

— Представь, что это уже сделалось; и — клянусь отречься навсегда от милосердия ко мне царя небесного, если через три дня сею не будет, — отвечай, что ты тогда сделаешь?

Иван помертвел; с робостью смотрел в глаза Артамону и его собратий; и опять мысль: не с чертями ли он беседует, потрясла все телесное и душевное существо его. Он молчал, потупя глаза в землю, Гаркуша сейчас понял мысль бедного человека; почему, дабы вывести его из жестокого недоумения, он сотворил молитву и перекрестился; товарищи его то же сделали. Иван мало-помалу ободрился и весело сказал.

— Вижу, паны, что вы совсем не черти. Теперь скажу вам, что с паном Яцышм и его семьею, равно как с моею женою и с детьми, поступил бы точно так, как желал им, готовясь удивиться!

— Браво! — вскричал Гаркуша. — Знай же, что это чувство, тобою ощущаемое, называется мщением, и в ком нет его, в том нет и любви к самому себе; в ком же и сие чувство угасло, тот перестань называть себя человеком.

Слушай, Иван, внимательно: лошадь твоя в нашем кочевьи, в котором мы для охоты пробудем еще довольно долго. Пойдем с нами. Возьми свою лошадь и сверх того пять рублей денег. И то и другое представь своему пану.

Скажи ему, что на ярмарке во время твоего сна один знакомый весельчак, желая подшутить, увел лошадь с телегою; узнав же теперь, что ты за такую шутку его вытерпел тьму ударов, возвратил все и сверх того дал еще деньгами. На выкуп же твоей телеги и на закупку вещей, женою тебе наказанных, возьми еще пять рублей — с тем, однако, чтобы в роковом шатре не засиживаться! Доволен ли?

Бедный Иван растянулся у ног атамана и едва со слезами на глазах мог пробормотать кое-что о благодарности.

— Благодарность твоя будет состоять в следующем: в третью после сего ночь ты непременно должен быть на дворе панском; если нельзя явно, так хотя скрытно. Как скоро услышишь ты, что филин прокричит за воротами три раза, отопри их как можно тише. Там будем мы и поможем тебе отмстить. А до тех пор — ни одной душе о сем ни слова, иначе…

Словцо иначе выразил Гаркуша таким тихим, протяжным, дребезжащим голосом, что Иван задрожал, прервал его и клялся сколько мог усерднее, что все приказания исполнит в точности, то есть не засидится под шатром, сохранит тайну и отопрет ворота.

Склонясь на сие так охотно, Иван ни за что не соглашался идти далее в лес. Почему братство удовольствовалось дойти с ним до того места, с которого Охрим увел его лошадь. А как он места сии знал обстоятельнее прочих, то и послан был атаманом за лошадью, а во время его отсутствия все занялись особенно расспросами о великости имения пана Яцька, об образе его жизни, привычек, о храбрости и пр. Солнце было далеко от заката, как Охрим возвратился с лошадью и отдал ее восхищенному Ивану. Гаркуша, вручив ему первые пять рублей, велел поспешать на ярмарку, взять обратно телегу и, искупив все, что жена наказывала, сколько можно поспешнее возвратиться назад за другими пятью рублями. Иван взмостился на своего иноходца и полетел к селу. Он честно сдержал свое слово и воротился так проворно, как его и не ожидали. Может быть, страх прогневить таких милостивых панов или опасение лишиться обещанных пяти рублей проворно выгнали его из-под гибельного шатра. Гаркуша, осмотрев его покупки, был доволен, отдал деньги, благословил и, отпуская восвояси, напомнил о его обязательстве. Когда Иван поворотил к хутору, атаман с дружиною тихими шагами пошли к своей пустыне, куда и достигли благополучно и где праздные два дня провели прямо по-праздничному, как сказано выше. Настал третий, роковой день.

Глава 9

Несчастный мечтатель

С появлением дня всякий принялся за работу. Кто чистил ружье, кто оттачивал саблю, кто пробовал в цель из пистолетов. До самого полудня вся дружина занята была приготовлением к самой лучшей стычке, и хотя все работали усердно, но внимательный Гаркуша не мог не заметить, что товарищи его были пасмурны, мало что один с другим говорили, и казалось, каждый приготовлялся на смерть. Ах! Если б они тогда еще могли опомниться! Но Гаркуша не допустил до того. Обедом поторопили, и когда он готов был, атаман: — в первый раз своего господства — почти принуждал собратию почаще прикасаться к баклаге. Бодрость — или, правильнее, — самозабытие разлилось в душе каждого, и они, разлегшись отдыхать под тенью дерева, хвастали один перед другим, рассказывая о будущем удальстве своем. Один Гаркуша, уединясь в самую густую часть леса в своей лощине, говорил сам с собою: «Итак, настал наконец день, в который выступлю я из общего круга, для человеков назначенного! Доселе был я постепенно: шалун, обманщик, зажигатель, убийца — и все против моей воли. До сего доводили меня злость и корыстолюбие! Теперь уже я сам собою решаюсь сделаться — милосердный боже! — сделаться разбойником! Почему же так? Кто назовет меня сим именем? Не тот ли подлый пан, который за принесенное в счет оброка крестьянкою не совсем свежее яйцо приказывает отрезать ей косы и продержать на дворе своем целую неделю в рогатке? Не тот ли судья, который говорит изобличенному в бездельстве компанейщику: «Что дашь, чтобы я оправдал тебя»? Не тот ли священник, который, сказав в церкви: «Не взирайте на лица сильных», в угодность помещику погребает тихонько забитых батогами или уморенных голодом в хлебных ямах? О беззаконники! Вы забыли, что где есть преступление, там горнее правосудие воздвигает мстителя? Так! Я мститель и не признаю себе другого имени!» Так-то мечтал несчастный, которого необразованная душа не могла привести в порядок ощущений, рожденных бурею страстей его! Ах, как жаль, что природа, одарившая сего погибающего столь щедро прекрасными дарами духа и тела, для чего не была она на то время в дружеской связи с судьбою, которая, — поставив его в лучшем кругу общественном, — подарила бы отечеству, а может быть, и всему свету благотворителя смертных, вместо того что он выходит ужасный бич их, тем опаснейший, что мечтает быть исполнителем горней воли!

Закатывающееся солнце краем круга своего коснулось уже небосклона, как Гаркуша с братством своим достигли перелеска против самого хутора пана Яцька и расположились в том самом месте, где они познакомились с Ивaном. Время текло для них весьма медленно, и храбрецы легко бы опять призадумались, если бы атаман не умел зажечь их своими рассказами о будущей их покойной, счастливой жизни.

— Несколько удачных опытов, — говорил он, — и мы богаты; отправимся в места самые отдаленные, где бы мы были совершенно незнаемы, обзаведемся хозяйством, не будем знать над собою никаких начальников, кроме бога и царя, и под ними собственно избранные нами. Кто тогда может быть нас благополучнее?

Таковы речи атамана и воспламененное от вина воображение вновь раздули угасающие искры мужества слушателей, и вся шайка, хотя и малолюдная, казалось, составляла одного человека. Настала ночь глубокая. Гаркуша с товарищами отправился к панскому дому, перешел через мостик речку, и скоро все очутились у ворот.

Глава 10

Разбойник

Охрим, который был великий искусник подражать голосу многих зверей и птиц, по условленному знаку три раза прокричал филином. В непродолжительном времени ворота отворились, и явился бодрственный Иван. Витязи немедленно его обступили, благодаря за сдержание своего слова.

— Папы! — сказал Иван. — Вы пришли очень кстати. — При сих словах он надел бриль на сторону головы. — Все панство спит, и в хуторе нет никого, кроме нас с соседом, а все в поле на панской работе и не прежде придут, как завтра к вечеру. Сказывайте, что я должен делать?

— Вести сейчас в панскую опочивальню, — сказал Гаркуша, — а предварительно снабдить нас веревками и фонарем!

Иван бросился в конюшню и мигом воротился с требуемыми вещами. После сего все вместе сколько можно тише вошли в дом, а там и в спальню. Пан Яцько, нимало не предчувствовавший имеющейся постигнуть его судьбины, покоился глубоким сном подле своей паньи. Шайка разделилась. Трое бросились на пана, а двое на его супругу; Иван усердно прнсвечивал. Прежде нежели сонные могли хорошенько опомниться, уже были крепко-накрепко скручены по рукам и по ногам. Пан Яцько, зная, что из мужчин, стоящих назваться сим именем, никого нет дома, не почел за нужное кричать и сохранял голос свой для нужнейшего времени; зато жена его, хотя также знала, что все люди в поле, а на двух очередных девок мало было надежды, однако так завопила, что у всех завяли уши. На вопль ее прибежали полунагие сын и дочь и вмиг были схвачены, скручены и положены на полу рядом. Поднялся двойной крик, подобный крику журавлей, когда хитрый охотник подкрадется и по целому стаду выстрелит. Гаркуша, видя, что увещевания его не пугаться совсем не действуют, вероятно оттого, что никто из них не мог слышать слов его, вынул из-за пояса пистолет, взвел курок и сказал: