Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты Страница 85

— Que pensez vous de cette échauffourée de Durenstein que nous sommes sensés — accepter comme une grande victoire?[1642] — спросил граф Студен.

— Tout cela ne nous rend pas votre Vienne chérie. Ah. Cependant [ce]la nous <délie> un peu les mains. Voilà tout, — отвечал Билибин. — Et je suis de l’opinion, que cette échauffourée aura quelque influence à Berlin.[1643]

— L'affaire ne se décide pas par la poudre à canon, mais par ceux qui l'ont inventé, — отвечал Студен, улыбаясь и нюхая. — Mais Vienne ne tiendra pas.[1644]

— Avez vous reçu le courrier de Berlin?[1645] — спросил Билибин, не отвечая на замечание о том, что Вена не может держаться.

— Non, mais voyez, la mort du pauvre Schmidt a été péniblement ressenti. Nous n’avons personne pour le remplacer. L’archiduc Ferdinand...[1646]

— Un archiduc vaut l’auire n'est ce pas?[1647] — сказал Билибин, смеясь и намекая на слова, сказанные кем то в Вене в то время, как для того только, чтобы помирить желания русского правительства о назначении Кутузова, как старшего чином, главнокомандующим и желания австрийского правительства назначения Мака, младшего чином, — фельдмаршалом был сделан эрцгерцог Фердинанд, молодой и ничего не обещавший человек. Тогда то было сказано в дипломатическом кругу «archiduc vaut l’autre» и было всеми повторяемо.

Оба сдержанно посмеялись.

— Mais voyez vous, on m’a parlé de l’impossibilité où se trouve Auersberg (начальник военной крепости Вены) de tenir contre les français. Et puis qui sait si cette affaire de Кремс n’est pas le moment avantageux pour en profiter et traiter avec avantage.[1648]

— Je suppose que le P. R. n’est pas de cette opinion, — отвечал Билибин, под именем Р. разумея нашего посланника. — Et je suppose qu’il n’accepterait pas les ouvertures qu'on lui ferait à ce sujet avant d'avoir reçu des nouveaux ordres de son maître.[1649]

— Oh, non, vous vous méprenez sur mes intentions, — отвечал поспешно улыбаясь Студен, но взглядом своим давая чувствовать, что Билибин понял его. — Il ne peut être question de paix pour le moment, mais c'est tout de même fâcheux que l’absence de l’empereur Alexandre nous empoche de profiter de la position avantageuse dans laquelle nous pose celte affaire et de prévenir peut être de plus grands désastres. Qui sait ce qui pourrait arriver à notre armée si le pont de Vienne était forcé et si Bonaparte tournant Koutouzoff lui eût couper la retraite.[1650]

— C'est peu probable, — отвечал Билибин, переводя разговор на частный предмет. — Si cela arrivait, je ne regrette que nos charmantes soirées de Vienne et mon petit pavillon. Ma parole, on dirait que je suis viennois tant j'aime cette chère Vienne. La soldatesque à Vienne! J'ai la chair de poule rien que d'y penser.[1651]

— A, милый друг, — сказал он по русски, но тонко складывая губы, обращаясь к князю Андрею Болконскому, который в полной форме с подвязанной рукой и светлым веселым лицом входил по мягкому ковру комнаты. Князь Андрей и Билибин были одного высшего петербургского общества и потому приятели.

— Обедаете у меня? В Вене я бы вас принял лучше, но что же делать? A la guerre, comme à la guerre.[1652] — Граф Студен — князь Болконский, — поспешил он познакомить. — Граф, обедайте тоже.

— Нет, не могу.

— Ну, mon cher, — обратился он к князю Андрею, — je vous félicite avec un succès écrasant. On ne parle que de vous. Toutes nos dames...[1653]

— Mon cher, le seul succès que j'apprécie c'est d'avoir été le porteur de bonnes nouvelles,[1654] — сказал князь Андрей, считая себя обязанным говорить так перед австрийским дипломатом.

— Le prince a eu de la chance, — вставил Студен. — Avoir été à une carnage comme celui d'avant hier et en être échappé qu'avec cette jolie blessure. Souffrez vous?[1655]

— Non, c'est peu de chose,[1656] — отвечал князь Андрей.

— Он всегда счастлив в женщинах и на войне, — продолжал Билибин. — Помните Кити? — намекая на какой то женский успех его в Петербурге. — Я часто думаю, отчего это какого нибудь Брюхова ранят в нос или в брюхо, а такого блестящего адъютанта, как наш милый князь, непременно в руку и лошадь убьют. Убили под тобой лошадь?

— Ранили. Ну скажите, господа, какие ваши дипломатические новости, разумеется то, что нам, непосвященным, можно сказать, — сказал он, улыбаясь.

— Мы ваши новости военные хотим знать, мы сидим два pékins[1657] и рассуждаем о войне, — сказал Студен, наводя разговор опять на свою тему. — Мы сейчас рассуждали о том, возможен ли переход Бонапартом Дуная при Вене и какие от того могут быть последствия. Вы, как военный человек, можете просветить нас.

— Я прежде, как правдивый человек, — улыбаясь сказал Андрей,[1658] — признаюсь, что я не знаю хорошенько местности Дуная при Вене и не знаю австрийских войск.

— Ну вот я вам скажу, мне кажется, между нами, что австрийские войска очень плохи, особенно те, которые у Ауерсберга, а сам Ауерсберг — вы его знаете, Билибин?

— Положение вот какое. — Студен нарисовал черту Дуная и двумя точками означил одно место, где стоял Кутузов при Кремсе, против Бернадота, другое ниже по теченью при Вене, где стоял Наполеон против Ауерсберга. От каждой из этих точек он провел две линии, соединяющие треугольник. Одну линию, ту,[1659] которая шла от Кремса, он продолжил неопределенно дальше. — Вот это путь отступления Кутузова и путь соединения его с Буксгевденом, по этой линии сверху, с северу, придут русские войска, но не прежде, как через месяц. Другая линия короче первой, заметьте — это путь, ведущий от моста в Вене наперерез Цнаймской дороги, ведущей Кутузова на соединение. Я спрашиваю, что бы было, ежели Бонапарт прорвал мост или построил другой и отрезал Кутузову отступление?

Князь Андрей подумал.

— Был бы[1660]

* № 27 (рук. № 68. T. I, ч. II, гл. XI—XII).

У многих людей бывает, что, при известной степени улыбки и смеха, в смехе появляется на устах выражение добродушного стыда. Как будто им стыдно, что им смешно. У Иполита это выражение стыда выражалось только в высшей степени хохота. Теперь оно показалось на нем потому, что он хохотал так, как никогда не видал его Андрей. Он понравился этим смехом над самим собой князю Андрею,[1661][который] глядя на него, сам засмеялся таким счастливо-веселым смехом, как он давно не смеялся.[1662]

— Il est charmant![1663] — сказал он, указывая на Иполита, и вышел.

Через четверть часа ехал на обед к Эстергази, где так же встречали и льстили ему, как и во дворце, как и у Билибина, потом в театр, где он забыл счет новых знакомств, всё самых важных людей Австрии, потом на вечер к княгине Шварценберг, где известная за самую обворожительную женщину Европы льстила ему и. ежели не оказывала предпочтения перед высшими лицами империи, то наравне с ними обращалась с ним. Поздно ночью Андрей лежал в постели и не мог заснуть от приятного волнения успеха нынешнего дня.[1664] Билибина не было дома.

То ему представлялся император Франц со всеми подробностями его лица и слышались лестные слова, сказанные ему, то княгиня Эстергази, у которой он провел вечер, то освещенные ложи театра и трубки женщин, обращенные на него. Тот сырой и холодный вечер, когда он верхом, рядом с убитым Шмитом, объезжал серые шинели солдат и в первый раз услыхал свист пуль, был далек от него, как будто это было десять лет назад. Яснее всего ему представлялись император и та женщина, у которой он провел вечер. Он вспомнил о своей жене и прощанье с нею, и это показалось ему так давно, что не верилось, чтобы это было. Однако он нахмурился при этой мысли.

«Одна, две счастливые минуты, — думал он, — и уже не я буду зависеть от счастья, а счастье от меня. Моя командировка сюда. Да.[1665] Меня узнали, оценили. Только быть достойным своего счастья. А это я всегда буду». И в его воображении восстал знакомый образ: маленькой человечек с орлиным носом и твердым ртом. Он вспомнил свое лицо и сравнил одно с другим. Потом он вспомнил всё, что знал из истории Наполеона: Тулонская осада, успех в салоне Богарне, назначение главнокомандующим.[1666]

«Ежели я испытал внутреннюю борьбу в ту минуту, как мы вышли из ущелья и пули засвистели около нас, то и Бонапарт должен был бы то же чувствовать в Тулоне»

— Une bagatelle,[1667] — повторил он с улыбкой свое слово, когда Лихтенфельс спросил его, был ли он ранен. Он повторял слова, сказанные ему и им императором. Император сказал, что он удивлен слышать от молодого офицера сужденье об общем ходе [дел.]

— Плохой солдат, который не хочет быть генералом. — Император улыбнулся.

«Отец всё это видит с мрачной, стариковской точки зрения», — думал он, «а император такой человек, которым можно руководить, можно, очень можно.[1668] Княгиня прямо говорила это. Мне дадут полк, положим, и я многое могу сделать. Ежели Бонапарте не командовал полком, а начал прямо с армии, то не может же повториться одно и то же в прошедшем двух людей,[1669] у него была своя, а у меня будет своя дорога. Кутузов стар, да Кутузов осторожен, но у него нет смелости соображений Бонапарта. Угадать Бонапарта и опрокинуть его замысел — вот приз, который поставлен мне», подумал он.[1670]

Еще он думал, думал и с улыбкой прошептал про себя: — Да, я бы запретил стрелять своим, когда бы под огнем увидал фигуру du petit caporal.[1671]