Степан Злобин - Остров Буян Страница 85

Но вести, мчавшиеся навстречу царскому гонцу, говорили о том, что он запоздал с царским наказом: народ по дорогам рассказывал, что, с барабанами и распустив знамена, боярин Хованский ринулся в бой и вломился в новгородские стены. Вначале Ордин-Нащекин не верил «дорожным вракам», как звал он слухи, но «враки» все более крепли, а войска Хованского не было видно.

Проскакав до глубокой ночи, пристав ночевать в деревушке и выехав с первым лучом рассвета, окольничий заметил в рассветном тумане на пригорке толпу людей при дороге. На всякий случай он ощупал пистоль за пазухой и разобрал поводья. Первушка при этом внезапно отстал.

— Эй, где ты там? — крикнул Ордин-Нащекин.

— Подпруга чего-то… — отозвался Первушка.

Окольничий сдержал коня.

— Вот чего, малый, я, слышь, тебя плетью подпружу! Царское письмо у меня. Ну-ка, живо скачи вперед ведать, что там за люд.

— А вдруг, осударь Афанас Лаврентьич, там шиши придорожны, тогда что? — сказал Первой.

— Да сабля на поясе у тебя к чему? — возмутился окольничий.

— Вишь, их сколь — что тут сабля! — отозвался Первой.

— Стой, кто едет?! — крикнули впереди.

— Дворянин в боярина Хованского стан! — откликнулся Ордин-Нащекин, держа наготове пистоль, и тронул коня.

Толпа оказалась стрелецким обходом, пущенным для береженья дорог.

— Где ныне боярин? — спросил Афанасий Лаврентьич.

— В Новгороде наш боярин, — сообщили стрельцы. — Был намедни пятидесятник с объездом, сказывал — в городе пир горой: молодухи новгородские пекут и жарят для нашего войска — в радость за избавление от воров…

— Много ль воров побито? — спросил Афанасий Лаврентьич.

— Сказывал пятидесятник — без крови пустили. Куда ж им деться — вон сколько войска! — ответил стрелец, и в голосе его послышалось как бы сочувствие сдавшимся мятежникам.

Ордин-Нащекин помчался дальше.

К полудню солнце пригрело. Военный доспех, подбитый овчиной, казался не в меру тяжелым. Из-под шлема по лицу и по шее струился пот. Дворянин обнажил голову, подставив ее встречному весеннему ветру. В лесу, по которому приходилось скакать, пахло весенней прелью и смолистыми почками деревьев. На косогорах под полуденным припеком выглядывали синенькие подснежники и ранние анютины глазки. С земли подымалась прозрачная дымка. Пахари кое-где мерными, словно задумчивыми движениями взрывали борозды яровых полей. Мелькнули первые бабочки.

«Вишь, как у бога все мирно, а род людской и жужжит, и жужжит, и мятется, как окаянный!» — подумал окольничий.

По вечерней заре доскакали к грозным новгородским стенам. Воротники[222] заставили их показать подорожный лист. Воротный старшина, прочтя грамоту, скинул шапку. Караул расступился. Из-под скромно опущенных век воротного старшины сверкнула злоба вчерашнего мятежника.

«Крови б ему дворянской, то-то упился бы!» — подумал Ордин-Нащекин.

Пущенный с места вскачь жеребец ударил обоими задними копытами в стоявшую у ворот вонючую лужу, и старшина воротников с руганью отшатнулся, вытирая шапкой забрызганное лицо… Первушка нагло усмехнулся ему в глаза…

Они поскакали по улицам Новгорода, еще вчера непокорного и буйного, а сегодня утихшего под тяжелой махиной стрелецкого войска, ввалившегося в его стены. Все было мирно, только кое-где побитые двери лавок да пожженный дом торгового гостя Стоянова говорили о минувшей грозе. На дороге стояли лужи, в них плавали гуси. Звонили колокола. Народ шел к вечерне.

«Вот так-то и Псков утихнет, — подумал Ордин-Нащекин. — Да все ли то, все ли?! — засомневался он. — Уймут мятеж, а за ним и опять новый зреть учнет, так и будет, покуда не переменится весь уряд в государстве. Государства и чести дворянской блюсти мы ленивы. Корысть заела. И большие бояре не лучше: хоть князь Хованский — моим умом в воеводы влез, а теперь государю угоден. Скажет — собою мятеж задавил!..»

У кремлевских ворот их опять задержал караул из стрельцов Хованского. Окольничий узнал стрелецкого сотника, дворянина Волошина.

— Государево письмо везу к боярину. Где его скорым делом сыскать?

— В митрополичьих палатах, — сотник указал на ворота Софийского дворца[223].

Боярин Хованский был раздражен. Победитель мятежного Новгорода — «умиротворитель земли Новгородской», как назвал его после молебна торговый гость, новгородец Стоянов, — Хованский был приглашен к митрополиту новгородскому Никону. Избитый мятежной толпой на улице, митрополит почти целый месяц болел и только сегодня, поддерживаемый под руки двумя иеромонахами, поднялся, чтобы служить молебен. После молебна он попросил к себе боярина, и, когда Хованский в простоте поздравил его с вызволением из мятежного плена, Никон надменно сказал, что Новгород покорился не ратному страху, а отступился от мятежа, убоясь греха.

— Смута была беснованием мимолетным, — сказал Никон. — Ветер безумия веял над градом попущением божьим, да и утих от креста господня. Кабы не пастырска сила, боярин, стоять бы тебе да стоять под стенами!

«Пастырска сила!» — теперь размышлял про себя боярин, сидя у печки перед огнем и глядя на мирное трескучее пламя. — «Пастырска сила!.. А сам доселе болячек избыть не поспел. Без войска бы много успел ты с той пастырской силой. Тебя по бокам колотили, доселе с обвязанной шеей, а подвиг лишь твой, что мятеж утих, а мы, бедненькие, сбоку припека!»

Когда боярин сказал, что развесит мятежников по березам на Псковской дороге, Никон опять вступился.

— Повесишь — и псковски заводчики ожесточатся, их тогда не уймешь. Мы царским именем обещали новгородцам милость за то, что ворота отворят. Тебе государь повелел быть со мною в совете, — напомнил митрополит.

«А что я — дите? — размышлял боярин. — Советчик мне надобен в рясе! Отколь у него, у монаха, ратная сметка!..»

В дверь покоя раздался стук.

— Входи, кто там! — крикнул боярин, не обернувшись.

— Здрав буди, боярин Иван Никитич! — произнес знакомый, недавно слышанный голос.

— Кто? — так же, не обернувшись, спросил Хованский.

— Окольничий Афанасий Ордин-Нащекин.

— Окольничий?! Вот те на! Здоров, Афанасий, по батюшке как, не упомню, — сказал Хованский, вставая с места. — Отколе принес бог?

— С царским письмом к тебе, боярин, из самой Москвы. Велел государь тебя спрошать о здоровье, — сказал дворянин, подавая письмо Хованскому.

— Стало, добился и царские очи видел. Что государь?

— Здоров, слава богу.

Боярин склонился к огню и читал царский лист.

— Вишь, Афанасий Лаврентьич, неволей я стал ослушником царским. Чаял государь, мне не войти без бою. Ан я и влез! — воскликнул боярин.

— Государь будет рад. Опасался он усобного кровопролитья, — сказал окольничий. — Честь и слава тебе, боярин!

— Ну, на честь да на славу охотников ныне много, — не выдержал, прорвался Хованский. — Я в Новгород войско привел, а Никон, митрополит, за то себе чести чает. Пастырской силой, мол, он ворота отворил!

— Чужим умом жить охотников много, боярин, — сказал Ордин-Нащекин, про себя разумея самого Хованского, — бог с ними. Впереди тебе труд велик — Псков одолеть. За то одоление пожалует государь. А я, боярин, рад тебе пособити. Тебе славы ратной надо, а мне не много — сесть воеводой во Пскове.

— Просился у государя во Псков на корма? — спросил прямо боярин.

— Сказал государь, как промысел будет над мятежом, по делам глядеть станет. А я чаю, боярин, князю Василию Петровичу Львову ныне сидеть воеводой во Пскове невместно — какой воевода, когда его горожане били да ныне в тюрьме держат!

— И то, — согласился Хованский. — А как ты мыслишь Псков унимать?

— Мыслю монастыри округ города войском занять, дороги отнять округ города, крестьян по добру сговорить на воров да в городе лучших людей поднять на заводчиков.

— А кто ж тебя в город пустит?! Князь Василия Львова держат в тюрьме, князь Федор Волконский в тюрьме же вместе с дьяком, Собакина-воеводу в тюрьму посадили, архиепископа так же, как Никона, волокли и колотили. А ты чаешь в город влезти да на заводчиков добрых людей сговорить.

— Со мной человек боярина Милославского, холоп Первушка Псковитин. Родичи у него во Пскове да многие знакомцы. И мне боярин Илья Данилыч дал того человека, чтобы во Псков послать и тебе дать помогу через псковских дворян.

— Что же тот холоп — сам заводчик, что пустят его во Псков?

— Он сколько лет и во Пскове не был. Да шлю я с ним письма ко всяких чинов людям, к стрелецкому голове, к дворянам, к подьячим. А те люди меня слушать станут, по моему письму учинят.

— Стало, так — войска не надобно, а на место боярина князь Хованского с войском один холоп Милославского будет силен?.. Так, что ли? — ядовито спросил Хованский. — Там — Никон, а тут — тьфу ты, просто холоп!..