Всеволод Крестовский - Кровавый пуф. Книга 2. Две силы Страница 88

— А! Это-то нам и нужно!.. "Что выйдет?" Выйдет-то, что дисциплина фю-ить! Не станут уважать начальство, слушать не станут, не пойдут драться против поляков… Начальство будет бессильно и… ничего с ними не поделает. А затем они за поляков пойдут… освободиться помогут… Вот что!

— Это почему же вы думаете?

— Потому что сознание усвоят… сознание прав каждого человека на свободу… Мой поступок в этом случае есть самоотвержение… высшее самоотвержение… во имя идеи… Да-с!.. Я так и понимаю!.. Пусть каждый офицер поступит так же, и мы живо тиранию свалим! "Свобода воцарится!" Да!

— Хорошо-с, но кто же поведет их за поляков, и почему опять-таки вы так уверены, что солдаты пойдут за них? — спросил Хвалынцев, которого заинтересовал ход логники курьезного субъекта.

— Кто поведет? мы!.. — с уверенностью промолвил Паляница. — Мы и сами же поляки!.. Вот кто! А пойдут во имя идеи… А кто за идею не пойдет, тот за водку пойдет, деньгами купим!.. У поляков есть деньги… Много денег! Всю европейскую дипломатию купили, вот что!

— Да ведь по вашей системе дисциплина-то — фю-ить!

— Ну, фю-ить!.. Так что же?

— Каким же образом после этого вы будете вести их в дело и заставите себе повиноваться?

— А!.. мы, это совсем особь статья!.. Нам надо подорвать дисциплину только в русском войске… поймите это… А там мы ее снова восстановим!

— Какими же судьбами?

— Очень просто-с… Во-первых развитием гражданского долга… ну и мужества… социальные идеи тоже… а во-вторых, террором… Где идея не поможет, там казнить, расстреливать… вешать будем… Несколько жертв, и кончено… Страху нагоним, и дисциплина восстановится… сама собою!

— А если начальство предупредит вас подобными мерами? да если вы же первый и поплатитесь своей головой?

— Помилуйте, где ему! — махнул рукой Паляница, — не догадается!.. А если и догадается, так что же?.. Пусть!.. Я рад буду… с удовольствием!.. Я сумею умереть… благой пример собой покажу… прочим… Последователи будут… История, Герцен свое слово скажет. Разве этого мало?.. Для этого можно умереть!.. Смерть — что, пустяки! Тьфу! и только!.. Что человек, что плевок, в сущности, разве не одно и то же?.. Одно! Ей-Богу одно!

"Тьфу, ты! какой непроходимый сумбур, однако!" с жалостью и досадой подумалось Хвалынцеву. "Очевидно, у человека зайчик какой-то в голове бегает".

— Скажите пожалуйста, где вы воспитывались? — без дальних околичностей спросил он Паляницу, вовсе не принимая в соображение насколько такой вопрос может показаться тому уместным и пристойным.

— В кадетском корпусе, — без запинки буркнул длинный офицер.

"То-то ты и выглядишь таким закалом-кадетом!" подумал про себя Хвалынцев.

— Впрочем, я остался очень недоволен корпусным образованием, — пояснил Паляница, — и потому уже на службе постарался сам доразвить себя… Нарочно в Лондон ездил… С Герценом познакомился Обедал у него… Впрочем, Бакунин мне больше нравится… Радикальнее, знаете, и… того… глубже понимает… настоящую суть… в корень!.. С ним мы больше сошлись… Впрочем, знаете, у меня всегда… то есть с детства еще страсть к механике была… все хотел технологом сделаться, и мне удалось!.. Я самоучка… И теперь вот… тоже все… машинки разные делаю… изобретаю…

— Какого же рода машинки? — спросил Хвалынцев.

— Радикальные… То есть, знаете… больше все в революционном смысле и духе. Самые радикальные!

Константин снова выпучил глаза от изумления.

— Что вы на меня так уставились? — невозмутимо и серьезно спросил Паляница.

— Как это "радикальные"?.. Объясните, пожалуйста, я не понимаю, — попросил Хвалынцев.

— Очень просто… Я вам могу показать модельки… Все… как есть, все сам, своими руками делал… собственными-с!.. И сам изобретал… самоучкой… Да вот, коли интересуетесь, пожалуйте в эту комнату!.. Прошу!

И он отворил дверь в смежную комнату, где помещался его кабинет и спальня.

Эта маленькая горница сделала на Хвалынцева еще более странное впечатление, так что в нем окончательно утвердилась мысль, будто в голове поручика далеко не все обстоит благополучно.

Стены этой комнаты были выкрашены черной клеевой краской, потолок и пол тоже, а карнизы, углы и ободки вокруг двери и окна обведены белыми каёмками. Все это поражало глаз чем-то траурным, погребальным, и это мрачное впечатление усиливалось еще тем, что по стенам кое-где были намалеваны белой краской "Адамовы головы" со скрещенными костями. У одной из стен стояла железная кровать, покрытая черным солдатским сукном, окаймленным белой полотняной полоской; наволочки на подушках были тоже черные, кашемировые. С двух сторон над кроватью, на боковой стене и в головах, нарисованы большие белые кресты, какие обыкновенно нашиваются на траурных аналоях и престоликах. На стенах развешана странная коллекция, а именно: три человеческих, несколько собачьих, кошачьих, конских и бычачьих черепов, челюсти, ребра, рога и разные кости. Две-три гравюры изображали сцены из испанской инквизиции: на одной сжигание на костре, на другой пытка на дыбе, на третьей что-то еще более скверное. Словом, ничто в этой странной комнате не напоминало офицера: вся обстановка ее, приличная более суровой келии изувера-аскета, служила явным обличением мономании ее обитателя.

Хвалынцев был настолько поражен, что с нескрываемым изумлением оглядывал и стены, и хозяина.

— Все сам устроивал… по секрету… на свои деньги, своими руками… и по своему вкусу! — похвалился пред ним Паляница. — Сюда я никого не пускаю, кроме идиота и… самых близких людей… Но… вы — свой, про вас писано, что заслуживаете доверия, поэтому вам тоже можно… вы, конечно, как товарищ… понимаете?.. Коль скоро велено полное доверие, я не скрываюсь… Вы не шпион?.. Ведь нет? Не шпион?.. а?.. Посмотрите, я вам покажу мок модельки… Прехорошенькие вещицы!.. Как вам понравится?..

И он снял со стола простыню, покрывавшую какие-то вещи.

Хвалынцев увидел, действительно, «прехорошенькие», то есть очень искусно и щеголевато сделанные, но престранные игрушки.

— Что же это такое? — недоумело спросил он изобретателя.

— Это вот, например, — начал Паляница, взяв в руки одну вещицу, — это усовершенствованная гильотина! Обратите внимание, как быстро и спокойно опускается резак!.. А? И ни малейшего звука — тихо, плавно!.. Если эта отрубит голову, то гораздо лучше чем нынешние… гораздо гуманнее… Кабы во Франции, то привилегию дали бы… а? Как вы думаете?.. А это вот виселица… и тоже усовершенствованная, — продолжал Паляница, показывая другую модель.

Но Хвалынцеву стало противно рассматривать дальнейшие продукты изобретательности механика-самоучки, и потому он поспешил обратиться к нему с вопросом делового свойства.

— Объясните, пожалуйста, — сказал он, — в чем будут заключаться мои обязанности по «комитету» и какого рода работа для меня предполагается?

Этот вопрос видимо затруднил Паляницу.

— То есть, как вам сказать! — пожал он плечами. — Пока еще никакой особой работы… Я пока и сам не знаю… но… подумаем… Там, впоследствии, увидим… А обязанности… Какие же обязанности? Повиноваться, конечно; делать что укажут; обсуждать предметы разные, если потребуется. Ну, вот и все пока!

— Позвольте, однако, — возразил Хвалынцев. — В таком случае, что же такое этот "Варшавский Отдел Земли и Воли"? Мистификация что ли?

Паляница даже обиделся несколько.

— Как мистификация!?.. Почему вы так заключаете?

— По вашим же собственным словам. Откровенно говоря, я, идучи к вам, воображал себе нечто гораздо более серьезное, а тут вдруг оказывается, что у вас и делать-то нечего!..

— Хм… Какой вы прыткий!.. Погодите, дело найдется… Всему свой черед… Дело будет, не беспокойтесь. Когда придет время, скажу. Ну, а пока приходите ко мне почаще… познакомимтесь, потолкуем, у меня вы кое-кого встретите. Приходите сегодня веером… а? Придете? да?

Хвалынцев дал обещание и поспешил проститься с Паляницей.

Смутное и тяжелое впечатление вынес он в душе после этого визита. "Где же эта русская революция? Где ее сила, если представителем ее является вдруг какой-то полупомешанный кадет, который и сам не знает что нужно делать?.. Неужели они все такие же, как этот маньяк?" думалось ему. "Коли так, то хорошая компания, нечего сказать! И что я стану с ними делать?"

Но он постарался убаюкать себя мыслию, что не следует поддаваться первому впечатлению, что надо наперед осмотреться, освоиться с новым делом, ознакомиться ближе с людьми, и тогда… тогда, смотря по обстоятельствам, либо самому стать головой и принять все дело в свои руки, либо идти за другими, если только в этом будет хоть какой-нибудь серьезный смысл и польза. "А если ни того, ни другого?" все-таки вставал в голове назойливый скептический вопрос. Но могучим и всепокоряющим ответом на него являлся образ Цезарины и яркое, живое, обстоятельное воспоминание о вчерашнем свидании с нею в темном саду, о ее обещании, о слове, взятом ею… И тут уже в горячей голове Хвалынцева все рассудочные соображения, все сомнения разлетались как дым, тут же в его душе возникал целый рой блестящих радужных надежд, порождаемых слепою страстью, центром которых была она — Цезарина, и все чувство, все помыслы стремились только к тому, чтобы добиться наконец ее полной любви, хотя бы в расплату пришлось отдать и честь, и голову.