Лев Толстой - Андроид Каренина Страница 89

— Ведь ты знаешь, что это одно мое желанье. Но для этого…

Анна опустила голову и вздохнула.

— Надо развод. Я напишу ему сообщение сегодня вечером. Я вижу, что я не могу так жить… Но завтра я поеду с тобой осматривать укрепления.

— Точно ты угрожаешь мне. Да я ничего так не желаю, как не разлучаться с тобою, — улыбаясь, сказал Вронский.

Но не только холодный, злой взгляд человека преследуемого и ожесточенного блеснул в его глазах, когда он говорил эти нежные слова.

Она видела этот взгляд и верно угадала его значение. «Если так, то это несчастие!» — говорил этот его взгляд. Это было минутное впечатление, но она никогда уже не забыла его.

Анна продиктовала сообщение мужу, прося его о разводе и умоляя об амнистии для нее и графа Вронского. Ответ пришел почти сразу же — в нем говорилось только, что прошение их будет рассмотрено при одном условии.

Когда пришло время, Лупо сел и, словно солдат на посту, уставился прямо перед собой; Андроид Каренина слегка наклонила голову, не желая создавать лишние сложности для своей хозяйки. Вронский и Анна переглянулись… посмотрели на своих роботов-компаньонов и в следующее мгновение бросились к ним…

Анна вместе с Вронским переехала в Москву. Ожидая каждый день ответа Алексея Александровича и вслед за тем развода, они поселились теперь супружески вместе.

Часть седьмая

ПУСТОЕ МЕСТО

Глава 1

Алексей Александрович решил отсрочить решение судьбы Карениной и Вронского, но на самом деле решение это принимало его Лицо. Вновь злобное, нашептывающее недобрые мысли привидение, поселившееся в голове, сочло весьма удобным оставить вопрос открытым, чтобы как можно дольше мучить Каренина.

Спустя несколько месяцев после возвращения в Москву Вронский и Каренина так и не услышали ни слова от Министерства в ответ на их просьбу об амнистии — они продолжали ждать, страдая от давящей тишины.

Все нарастающее недовольство Алексея Александровича сказывалось не только на Анне и Вронском. Вся Россия страдала вместе с ними.

Ко времени, когда вслед за роботами III класса были конфискованы машины II класса, Левины уже три месяца жили в Москве. Кити предпочла бы провести время своего вынужденного заточения в семейном доме, расположенном на склоне грозниевой шахты в Покровском, но Левин хотел сдержать обещание, данное умирающему Федорову, и потому переехал с семьей в город.

И все же он не пытался диктовать жене, что было бы лучше для них обоих; скорее, он увлек ее своей горячей решительностью в вопросах поддержки растущего недовольства реформами, которые проводило Министерство по всей России. Страстность речей мужа полностью убедила Кити. С некоторым чувством неловкости они называли будущее России (будущее, в котором настрадавшиеся роботы-компаньоны вернутся наконец домой) «Золотой Надеждой»; проникнутые романтическими мечтаниями, они гордились своей решительностью претворить желаемое в действительность.

Уже давно прошел тот срок, когда, по самым верным расчетам людей, знающих эти дела, Кити должна была родить; а она все еще носила, и ни по чему не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем два месяца назад. И Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; доктор, чей надежный II/Прогнозис/М4 был изъят Солдатиками, тоже беспокоился, если не сказать больше; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою. Она теперь ясно сознавала зарождение в себе нового чувства любви к будущему, отчасти для нее уже настоящему ребенку и с наслаждением прислушивалась к этому чувству. Он теперь уже не был вполне частью ее, а иногда жил и своею независимою от нее жизнью. Часто ей бывало больно от этого, но вместе с тем хотелось смеяться от странной новой радости.

Одно, что портило ей прелесть этой жизни, было то, что муж ее был не тот, каким она любила его и каким он бывал в деревне. Она любила его спокойный, ласковый и гостеприимный тон в деревне. В городе же он постоянно был настороже, уверенный, что в любой момент друг или незнакомец позовет его на борьбу, вымолвив загадочный пароль, который открыл ему Федоров. Там, в деревне, он, очевидно зная себя на своем месте, никуда не спешил и никогда не бывал не занят. Здесь, в городе, он постоянно торопился, страшась быть разоблаченным, скрывал свои самые сокровенные мысли и беспокойно вглядывался в глаза незнакомцев. Он словно боялся пропустить что-то, и делать ему было нечего. И ей было жалко его.

Но она видела его не извне, а изнутри; она видела, что он здесь не настоящий; иначе она не могла определить себе его состояние. Иногда она в душе упрекала его за то, что он не умеет жить в городе: иногда же сознавалась, что ему действительно трудно было устроить здесь свою жизнь так, чтобы быть ею довольным.

В самом деле, что ему было делать? В карты он не любил играть. В клуб не ездил. Наглядным примером этого для Кити было то, что Левин, всю жизнь ненавидевший клубы, которые так часто посещал Степан Аркадьич со своими друзьями, решил ездить туда. Если где-то и существовали «попутчики», то найти их можно было именно там, считал он. Кити ничего не оставалось, как благословить мужа. С веселыми мужчинами вроде Облонского водиться, она уже знала теперь, что значило… это значило пить и ехать после питья куда-то. Она без ужаса не могла подумать, куда в таких случаях ездили мужчины. Ездить в свет? Но она знала, что для этого надо находить удовольствие в сближении с женщинами молодыми, и она не могла желать этого. Сидеть дома с нею, с матерью и сестрами? Но, как ни были ей приятны и веселы одни и те же разговоры, она знала, что ему должно быть это скучно. И это никак не приблизило бы их Золотую Надежду. Что же ему оставалось делать?

Одна выгода этой городской жизни была та, что ссор здесь, в городе, между ними никогда не было. Оттого ли, что условия городские другие, или оттого, что они оба стали осторожнее и благоразумнее, в Москве у них не было ссор из-за ревности, которых они так боялись, переезжая в город.

В этом отношении случилось даже одно очень важное для них обоих событие, именно встреча Кити с Вронским. Старуха княгиня Марья Борисовна, крестная мать Кити, всегда очень ее любившая, пожелала непременно видеть ее. Кити, никуда по своему положению не ездившая, поехала с отцом к почтенной старухе и встретила у нее Вронского. Она при этой встрече могла упрекнуть себя только в том, что на мгновение, когда узнала его — в штатском платье, без огненного хлыста на бедре и огромного серого волка у ног — у ней прервалось дыхание, кровь прилила к сердцу, и яркая краска, она чувствовала это, выступила на лицо. Но это продолжалось лишь несколько секунд. Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего разговора, как она была уже вполне готова смотреть на него, говорить с ним, если нужно, точно так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и главное, так, чтобы все до последней интонации и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она как будто чувствовала в эту минуту. Она сказала с ним несколько слов, разговор был пустой, ни о чем. Вронский рассказал ей в деталях о необыкновенной встрече у охотничьего домика, но вряд ли могла она показать в обществе, что знает об этом необыкновенном происшествии. Вместо этого она быстро отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу не взглянула на него, пока он не встал, прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво не смотреть на человека, когда он кланяется.

Только тогда она набралась мужества начать разговор шепотом — их объединял большой секрет, общее знание о зарождающейся Новой России.

— Как вы решились вернуться в общество? — в интонациях ее угадывалась надежда на то, что просьба об амнистии, поданная в Министерство, была всего лишь предлогом, отвлекающим маневром, и что Вронский, на самом деле, был в Москве по тем же причинам, что и Левин: он ждал подходящей возможности, чтобы выступить против власти.

— Мы с Анной Аркадьевной хотим одного — загладить вину за совершенные тяжкие преступления, — сказал он громко, чтобы могла услышать княгиня Марья Борисовна. Пожилая дама согласно кивнула. — Мы избавились от наших роботов III класса, как того требует закон, и подали прошение об амнистии в Министерство. Мои знания и умения, конечно же, пригодятся на службе Новой России.

Кити не могла угадать, где Вронский говорил неправду, чтобы успокоить старую княгиню, а где раскаяние его было искренним. Как и раньше, для нее он оставался загадкой. Она была особенно благодарна отцу за то, что он ничего не сказал об этой встрече с Вронским, когда они уже отправились домой. Но Кити видела по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он был доволен ею. Она сама была довольна собою, никак не ожидая, чтобы у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине души все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к нему вполне равнодушною и спокойною.