Михаил Пришвин - Цвет и крест Страница 9

Не могли они даже дракой избыть свою злобу и только плюются.

– Господи, – говорю я, – неужели вовсе оставил Ты меня? Помоги мне все понять, ничего не забыть и ничего не простить. Я открываю глаза и вижу все то же самое:

– Ужо тебе! – грозит лошадиная нога Медному всаднику.

Воля вольная. Газетный дневник 1917-1918

От земли и городов

Письмо землевольцу

20 апреля

Николай Васильевич!

Прошла неделя и несколько дней со времени приезда моего в деревню; во многом я теперь разобрался и многое понимаю. Нарекания на князя Львова, который назначил уездными комиссарами председателей земельных управ, отчасти справедливы, но справедливо будет также упрекнуть наши местные общественные организации, которым предоставлено право заменить назначенного правительством комиссара своим. Этой воли у членов нашей земской управы не было, но это все равно: результат пребывания старой власти во главе управления уездом принес горькие плоды: население уезда до сих пор почти не организовано. Ссылаются на половодье, что нельзя было приехать на места, но это неправда. Пасха была у нас вовсе сухая, за время пасхальной недели, когда не было работы, можно было организовать весь уезд. Это время было пропущено, и вот теперь, когда происходит сев яровых, когда никакому разумному хозяину нельзя отлучиться с поля, ты должен собираться в сельские и волостные комитеты, в продовольственные, не говоря уже о политических собраниях, которые необходимы теперь крестьянству не менее всех комитетов о хлебе насущном в собственном смысле. Очень трудно, очень тревожно, и спасает положение только изумительная сила здравого смысла крестьян нашего уезда. К этой сознательности положения их, несомненно, подготовила неудача погромных выступлений 1905 года и та зависимость помещичьего хозяйства от рабочих рук, которая обнаружилась в военное время: рост цен на рабочие руки прошлый год производил полное впечатление забастовки, организованной планомерно на огромнейшей фабрике. Теперь уже все сознают, что без политической организации всего крестьянства «землею и волей» овладеть невозможно и готовность в народе к этому полная; дельный человек в какой-нибудь год-два может в любой нашей деревне по платформе «Земля и Воля» создать прочный и упрямый союз. Помните, у Толстого о крестьянах где-то сказано, что крестьянин наш мудрец, если говорить с каждым отдельно, а если они соберутся на сход, то становятся бестолковым стадом. Вот теперь настало время, когда этот отдельный мудрец-человек, как накопленный капитал, переходит в общественное достояние. Теперь за такими наблюдениями очень любопытно ходить на учредительные собрания сельских волостных комитетов, крестьянских союзов и тому подобное. В тот момент, когда избирается президиум, собрания еще представляют полное подобие прежнего схода, и другой раз часа два уходит драгоценного времени, пока удастся набрать президиум на одно только данное собрание. Курьезно бывает смотреть, как люди порядка, крепко сжав губы, чтоб не выругаться, начинают грозить кулаками самовольно говорящим и так мало-помалу водворяют порядок. Позвольте описать вам здесь первое организационное собрание волостного Комитета в наших черноземных местах.

Происходят выборы председателя на первое заседание, и только на это первое.

– Поймите, товарищи, что это на одно только заседание!

– Понимаем!

– Назовите лицо, которое вы желаете избрать.

– Владыкина! Чугунова! Владыкина! Чугунова!

Чугунов выходит.

– Крестьянин?

– Я крестьянин Стегаловской волости, был учителем.

– Нет, ты рассказывай сызмальства!

– Товарищи, мы выбираем этого человека лишь на одно заседание, вреда он причинить нам не может!

– Ну что ж! А лучше, пусть расскажет!

– Я из Стегаловской волости, отец мой пахал землю.

– А сам пахал?

– Я был учителем, потом служил волостным писарем.

– Писарем? Долой!

Чугунова «смыли». Выходит Владыкин.

– Товарищи, как член партии «Земля и Воля» приветствую вас!

– Благодарим!

– Не буду рассказывать жизнь свою, плохая жизнь: половину в тюрьме провел за дело «Земли и Воли». Только я не крестьянин, а рабочий

– Крестьяне и рабочие из одной утробы, ничего!

– Программа моей партии короткая: Земля и Воля!

Владыкина единогласно избирают. Записываются ораторы, речь одного из них привожу здесь с самой минимальной литературной подчисткой:

«Земля, – сказал он, – что такое земля, я всю свою жизнь думал и хотел понять из книжек и понял, что слово Земля есть планета. На этой планете Земля трава растет зеленая, высокая и низкая, реки бегут, лежат моря и озера, и солнце-светило льет на нее свои лучи днем и луна льет ночью. Но эта планета Земля была не для крестьянина: ему курицу выгнать некуда и любоваться охоты нет. Что такое Воля, я тоже думал долго и теперь я знаю: Воля – это просвещение, но и это не для крестьянина: он человек малограмотный. Значит, крестьянину нужно достигнуть просвещения-Воли и через это планеты Земли. Говорится „Земля и Воля“, а по-моему, надо сначала „Воля“ и потом „Земля“! И так оно будет!»

Эта речь оратора легла на крестьянские сердца, будто обмолоченная и провеянная рожь в закрома. Я нарочно потом спрашивал, имеет ли кто-нибудь хотя малейшее представление о политических партиях и о партии социалистов-революционеров, и убедился, что никто не имеет понятия. Но «Земля и Воля» – это так же понятно крестьянину, как мир без аннексий и контрибуций столичному фабричному. На деле «Земля и Воля» совершенно неожиданно, как «чемодан», ворвалась в заседание земского собрания, руководимого реакционной управой. Председатель и уездный комиссар, типичный человек старого строя, либерально поднял вопрос о земской газете. Ассигновали деньги, заговорили о редакторе.

– Редактора не будет! – сказал представитель Союза рабочих депутатов – единоличной воли в этом деле не будет вовсе.

– Как же так?

– Очень просто: семь душ будут редактором.

– А как же направление?

– Земля и Воля!

И очень наивно, и тем весьма убедительно, стал развивать, что огромное большинство людей нашего уезда занимается земледелием и желает воли, а потому газету непременно нужно основать на платформе «Земля и Воля». Понятно, что возразить что-нибудь при общем соотношении сил в стране невозможно, и вот почтенные наши деятели старого строя, опустив глаза и рисуя что-то на бумажке, делают постановление об издании газеты на политической платформе «Земли и Воли».

Я сказал, что, опросив всех членов Комитета из крестьян, я убедился в их полном незнании существования политических партий. Но я думаю, что и большинство наших помещиков не понимает разницы между республикой демократической и социалистической. А вообще крестьяне теперь стоят в понимании реальных государственных интересов неизмеримо выше, чем помещики: нападающий, впрочем, и в стратегии имеет какие-то большие преимущества. Поговорите с помещиком и вы убедитесь, что он представляет себе крестьянскую массу охваченной единственным и узким стремлением захвата частновладельческой земли и анархическому разделу ее полосками между собой. Не скажу, что этого нет, но совершенно то же скажу и о помещике, что он охвачен единственным и узким стремлением к сохранению своего владения в своих руках. В этом противники равны и по-своему правы. Но сравним разумные построения в оправдании своих инстинктов тех и других. Известно, как возражают помещики: вследствие такого захвата понизится производительность земли, и мы не в состоянии будем кормить города и районы неземледельческие. А вот пример крестьянского оправдания своего инстинкта захвата земли. На заседании нашего Комитета внезапно поднимается вопрос: не следует ли арестовать одного крупного помещика, который, по собранным сведениям, высеивает всего шесть мер овса на десятину. Спрашивают агронома: рекомендуются ли в науке посевы такого малого количества зерна. Агроном уклончиво отвечает, что при посеве рядовом требуется самое меньшее, но кажется, не меньше восьми мер. Я не сомневаюсь, что помещик злой воли не имел в этом деле, но самая малость причины и высота пафоса показывают, насколько крестьяне при всем своем алчном стремлении к захвату земли болезненно-ревниво относятся к сохранению производительности земли, к сохранению хлеба как государственной собственности, необходимой для снабжения армии.

Не вижу я и в дальнейших постановлениях Комитета, как думают помещики, одного только безрассудного обращения крестьянства к захвату земли и понижению оттого ее производительности. Самое серьезное в этом отношении было постановление Комитета о таксах на хлеб. Известно, что при установлении монополии хлеба установлена была и цена на него в 2 р. 53 к. за пуд. Волостной Комитет наш совершил в первый же день своего существования деяние чрезвычайно дерзкое: установил, вопреки цене правительства, цену в 1 р. 58 к. И вот почему: предшествующая нынешней монополии хлеба мера старого правительства была реквизиция хлеба по 1 р. 58 к. Крестьяне нашей волости в массе своей расстались с хлебом по этой цене, а крупные помещики, ссылаясь на то, что хлеб у них не обмолочен, удержали в скирдах, а теперь исключительно за то, что они обошли реквизицию, продадут его государству по 2 р. 53 коп. Конечно, тут есть и задняя мысль, чтобы помещику стало худо, но, согласитесь, что она скрыта за мотивом справедливости и сбережения государственных средств не менее искусно, чем сохранение частной собственности за мотивом производительности земли? Мне кажется, я сумел бы не менее ясно показать вам известный смысл и в мотивах установления твердой цены на труд, но боюсь превратить свое письмо окончательно в докладную записку. Не удержусь, однако, чтобы не рассказать вам о постановлении нашего Комитета о труде военнопленных. Решили они так, чтобы за военнопленных, которые находятся главным образом в хозяйстве помещиков и богатых крестьян, цена была не по 6 р. в месяц, а так же, как и нашего рабочего, причем 6 р. платится военнопленному, а 15 р. в волостной Комитет, так что за 1000 человек нашей волости Комитет будет ежемесячно получать 15 000 р. Зато солдаткам военнопленные бесплатно: «У тебя муж на войне, вот тебе муж!»