Панас Мирный - Гулящая Страница 9

Смеркалось. Голоса маленьких славильщиков уже звенели по деревне; народ возвращался из гостей по домам; слышался быстрый женский говор, низкие мужские голоса. Зашумела, заволновалась деревня перед вечером, будто знала она, что скоро спустится ночь и всех успокоит, и спешила наговориться: там свиней сзывали кормить; там скотина ревела в загоне, бабы сновали во дворах с подойниками. "Суетятся люди, а мне и суетиться нечего, не о чем хлопотать",- думала Приська, выходя на улицу. Одарка стояла у своих ворот, и смотрела на улицу.

- Здравствуйте, тетенька! - крикнула она Приське.- Вышли проветриться?

- Да вот как видишь... Христя пошла колядовать, а мне от скуки в хате не сидится. Пойду, думаю, хоть на людей погляжу.

- Вы бы, тетенька, зашли к нам посидеть. Карпо как ушел куда-то после обеда, так и по сию пору нет его. Ребятишки в хате сидят, беспокоятся: куда отец девался? Вот я и вышла поглядеть. Видно, где-то замешкался... Заходите к нам, тетенька! Николка так по вас скучает. Все допытывается: "Отчего это, мама, бабуся к нам не заходит?"

- Спасибо, Одарка. Я бы зашла, да хату не на кого оставить.

- А вы заприте хату. Ну, кто к вам придет? Пойдемте, тетенька, посидим, потолкуем.

Приська не заставила себя ждать. Хату запереть было нечем; хорошо хоть сундук на замке, а то еще хату запирать! Да и от кого? В селе все свои люди, знакомые наперечет, все на виду, а чужой? Кто чужой забредет теперь в село? Закрутила Приська щеколду прутом - и вся недолга. Ребятишки неописуемо обрадовались старой Приське.

- Бабуся, бабуся идет! Бабуся пришла! - закричал обрадованный Николка и полез к Приське на руки.

- Ба-ба, ба-ба-ба...- лепетала маленькая Оленка, протягивая Приське ручонки.

Дети очень любили Приську. Она как-то умела с ними обходиться; принесет кусочек хлебца: "Это, скажет, я у зайца отняла". И ребятишки черствый хлеб иной раз уплетают, как сладкий медовый пряник. И на этот раз Приська захватила два пирожка с фасолью, и ребятишки, обрадовавшись гостинцу, принялись их уминать. Одарка сама обрадовалась не меньше: во-первых, дети угомонились и перестали спрашивать об отце, во-вторых, самой есть с кем словом перемолвиться, поболтать.

Завязался разговор. Одарка вспоминала свою жизнь, Приська свою. Невеселый это был разговор; однако они и не заметили, как стемнело. Дети наигрались и захотели спать. Приська собралась было домой, но Одарка не пустила.

- Посидите, тетенька. Потолкуем еще. Я колбасы разогрею, закусим, а тем временем, может, и Карпо придет.

У Приськи сердце чего-то заныло, когда Одарка вспомнила про Карпа. Чего? Вспомнился ей Пилип, которого приходилось ей поджидать вот так, как теперь поджидает Одарка Карпа... Никогда уж ей Пилипа не дождаться! Сердце у Приськи мучительно сжалось.

Одарка мигом разогрела колбасу да еще яичницу поджарила и попросила Приську закусить. Не успела Приська поднести ко рту кусок колбасы, как за дверью послышался шорох.

- Это, верно, Карпо,- сказала Одарка и не ошиблась. Это и в самом деле был Карпо.

Карпо - еще молодой мужик, приземистый, широкоплечий, костистый; голова у него большая, круглая, как тыква, глаза серые, всегда ясные, спокойные; кажется, никакое горе никогда не туманило их. И голос у него ровный, и вид всегда добродушный, всегда довольный.

- Здравствуйте, тетушка! - поздоровался он.- Сколько лет, сколько зим! Давно, давно не заглядывали вы в мою хату. Я уж Одарку бранил, может, говорю, чем рассердила?

- Бог с тобой, Карпо! Разве у тебя Одарка такая, как другие? Только с нею и отведешь душу. А что не заходила я к вам, так ты сам хорошо знаешь почему. Такое наше счастье, что и на людях бывать неохота, все бы дома сидел, похоронил бы себя заживо... Да уж и впрямь бы сразу-то похоронили, оно, может, лучше было бы!

- Господь с вами! Я вот сейчас все вас отстаивал, распинался за вас,сказал Карпо.

Приська широко раскрытыми глазами уставилась на Карпа.

- Что случилось? - спросила за нее Одарка.

- Да пока еще ничего. Дурак Грицько. Чего это он на вас взъелся?

- Супруненко? - догадалась Приська.- И сама не знаю. Ни в чем я не повинна! Так нет же, поедом ест... Видно, уж так он меня ненавидит. Если уж пристанет, так как репей к кожуху. Знай, точит, как шашель дерево, как ржа железо.

- Еще при панщине привык над людьми измываться, так и по сию пору от своего обычая не отстанет,- ввернула Одарка.

- Ну и человек! Ни бога не боится, ни людей не стыдится! Теперь вон куда гнет,- чтобы землю у вас отобрать... Захожу я в шинок, а он сидит с нашими мироедами: Горобцом, Вербой и Маленьким. Сидят, пьют. Грицько, как увидел, что я зашел, сразу ко мне: "Вот, Карпо, о твоей соседке толкуем." "О какой соседке?" - спрашиваю. "Да о какой же, о Приське, конечно".- "А в чем дело?" - спрашиваю. "Ты бы, говорит, не согласился взять на себя ее землю?" - "Это зачем?" - говорю. "Как зачем?" И давай доказывать, что если не отобрать у вас землю, то и земля за вами останется и платить за вас другим придется. "А чем же она жить будет, спрашиваю, если землю у нее отобрать?" - "Проживет, вон какая гладкая! Больна она, что ли? Да и дочка у нее, как кобыла, хоть сейчас в телегу запрягай! С хлопцами небось умеет ржать, а дела не делает".- "Никто, говорю, не ведает, как бедный обедает! А я хорошо знаю, что с той поры, как не стало Пилипа, несладкое у Приськи житье. Да еще если землю отнять у нее, так это впору по миру идти..." Как подскочит мой Грицько, как гаркнет: "Так и ты с нею заодно? Ну, хорошо же! Мы порешили тут эту землю тебе отдать, не хочешь, я сам возьму. Платить, буду, так хоть буду знать, за что".- "Это еще, говорю, как мир скажет"."Мир?! А ты знаешь, что твой мир у нас в руках? Вот тут, в кулаке сидит! Захотим - дадим жить, захотим - задавим. Что твой мир? Да он у Панаса вот,показывает на Горобца,- в ногах должен валяться и благодарить за то, что Панас подушное все до копеечки заплатил. Пять сотенных сразу выложил. А когда вы, чертова голытьба, отдадите? Свои денежки сразу выложи, а с вас по копейке собирай да отдавай... Уж коли на то пошло, так мы твой мир в холодную запрем, пускай там зубами пощелкает!.." Как насел он на меня, куда тебе! Будь ты, думаю, неладен!.. Схватил я шапку да из шинка прямехонько домой.

Чем больше слушала Приська Карпа, тем ниже клонила голову. Как, отобрать у нее землю? Кто же отберет? Да и как это можно? А она с чем останется? Ей что, с голоду пропадать?

Тяжелые, нерадостные мысли сверлили ей голову, одна больнее другой язвили ей сердце, черными тучами окутывали душу. Она села за стол закусить; половина пирога застыла у нее в руках, а крошечный кусочек камнем лежал во рту на языке и не давал слово вымолвить.

- Не горюйте, тетушка! - утешает Карпо.- Пускай они только сунутся... Я первый шум подниму. Мир не послушает их, живоглотов. Им хорошо - надрали денег с нашего брата, богатеют; а мы знаем, каково жить на свете, когда человек гол как сокол... Не послушает их мир. Никогда! Что это они с пьяных глаз думают с миром расправиться. Как же можно так с народом жить? Поглядим, чья возьмет! Их трое, а нас - сотня! Пусть не трогают, коли хотят в мире жить... Не горюйте!

Не слушает Приська его речей, не доходят до нее слова утешения. Перед ее взором Грицько с его угрозами. Силен Грицько; захочет, так поставит на своем, захочет со свету сжить, так сживет.

Встала Приська из-за стола, как смерть, желтая, как тень, темная, попрощалась и ушла домой.

Еще тяжелей, еще черней думы обуяли Приську в ее хате, мучат они старую голову, печалят и без того истомленное сердце. Она одна в хате, Христи нет. Каганец горит на печи, маленький фитилек едва тлеет в рыжиковом масле, легкие тени скользят по серым от сырости стенам, по закопченному потолку... Старая голова Приськи клонится на грудь, а перед глазами вся ее горькая вдовья доля: бедность, нужда, напасти... От нежданного горя не вопит Приська в безысходной тоске, жгучие слезы не заливают ей исхудалое лицо, леденит ей сердце тоска немая, безгласная, зеленит ей старое, желтое лицо, горькою полынью поит душу и сердце... "Вот тебе и праздник! В этот день, говорят, когда-то Христос родился, новая жизнь началась... а для меня - новое горюшко!" - думалось Приське.

5

Где же Христя замешкалась? Отчего не придет утешить старуху мать, разделить с нею лютую скорбь?

Христя рада, что вырвалась... Бегает с девушками по селу от двора ко двору, от хаты к хате. Холодная рождественская ночь не мешает молодежи, только заставляет бегать резвей. Скрипят быстрые шаги по белому снегу; молодая кровь греет, разгораясь, заливает румянцем лицо; шум и гам раздается на опустевших улицах; со всех концов села доносятся колядки... Сердце Христи бьется радостно и весело, глаза сверкают, будто звезды в холодном небе. Как шагнула Христя за калитку своего двора, позабылось горе, что туманило их, словно камень свалился с души.

- Эх, и зальюсь я песней сегодня! - говорила она Горпине.- Долго я терпела, да, наконец, вырвалась... Нехорошие вы, девушки, хоть бы одна зашла проведать, рассказать, что на селе творится, что у вас слышно? щебетала Христя, торопясь с подружкой на сбор к матушке-хозяйке посиделок.