Константин Кунин - За три моря. Путешествие Афанасия Никитина Страница 9

Гонец вел коня. Тихо прошли они мимо крепостной стены. Дальше был самый опасный отрезок пути – широкое поле перед воротами, ярко освещенное луной. У ворот стояла стража.

Гонец снял тряпки с копыт коня, сел сзади Юши, закутал ему лицо рубахой Афанасия и рысью погнал коня.

– Горе тебе, раб, да накажет тебя Аллах! – закричал он, когда они приблизились к воротам. – Почему ты не взял с собой факел и заставляешь меня плутать во тьме?

Залаяли собаки. Из сторожки выбежал человек.

– Кто едет? – раздался хриплый со сна голос сторожа.

– Слава Аллаху! О мусульманин, покажи мне дорогу к морю! – отвечал гонец. – По вине этого нечестивого пса я блуждаю по горам с больной рабыней.

– Кто ты? – спросил сторож.

– Я гонец шаха светлейшего, еду в Бухару… Со мной рабыня и этот лентяй, не стоящий тех денег, которые я заплатил за него. Вот бумага с печатью шаха, – добавил он, показывая сторожу свернутую в трубку бумагу.

Никитин затаил дыхание.

«А что, если не поверит да поведет в сторожку для допроса? Тогда конец, – думал он. – По рукам сразу узнает, что на масляном колодце работал».

– Проезжай, да будет с тобой милость Аллаха! Море вон там, за скалой, – сказал сторож и ушел в сторожку.

Путники миновали угловую башню и вскоре очутились на берегу моря.

У берега виднелся туркменский корабль. На таких кораблях туркмены грабили в открытом море. На них же приходили они в Баку за нефтью и солью. И теперь на корабле были уложены громадные воловьи бурдюки с нефтью.

Юшу сняли с коня, перенесли на корабль, потом свели по сходням коня. Никитин и гонец устроились на сене рядом с Юшей.

Корабельщик, высокий туркмен в громадной черной папахе, вполголоса приказал своим подручным отчаливать и поднимать паруса.

День застал их в открытом море. Корабль шел быстро. Юша утром сел и попросил есть.

– Морской ветер из тебя горячку всю выдует! – радостно сказал Афанасий.

Он повеселел. Позади остались погибельное Баку, нефть и старый Хуррам. Никитина радовали море, корабль, угрюмые корабельщики в лохматых папахах и особенно конь гонца, вывезенный из туркменских земель.

– Хорош конь! – говорил он Юше. – Я сызмальства коней люблю. У нас в Твери на Масленой[53] бывает конский торг. Свезут коней отовсюду. Всякие там кони: и крестьянская лошадка, неказистая, да для пахоты лучше не надо, и ратный конь – впору дружиннику либо князю самому под верх. И татары косяки пригоняли… Хороши степные кони-птицы – легкие, злые!.. Целые дни, бывало, на конском торгу проводил. Да, хорош конь у тебя, гонец!

– Такой конь – лучший друг, – отозвался тот. – Ни на кого не променяю его.

Он не раз голову мою спасал – выносил из погони.

И начался оживленный разговор о конях, об их породах, повадках, о конской упряжи, седлах.

А Юша не отрываясь глядел на гонца. Все в этом человеке восхищало его. Он любовался тем, как гонец поит и кормит коня, нашептывая ему в ухо разные ласковые слова, как чистит свою шашку, как рассказывает всякие смешные бывальщины.

Юша пытался даже подражать гонцу. Потихоньку ото всех он хмурил брови, щурил глаза и всматривался в воду, чтобы узнать, похоже ли получается. Но солнечные блики и рябь искажали изображение, и, как ни старался, он не мог разглядеть в воде ничего, кроме отражения борта корабля, своих плеч и головы.

Четыре дня шел корабль на восток. Потом вдруг, пошептавшись с гонцом, корабельщик круто повернул на юг.

– К персидскому берегу идем, – сообщил, возвращаясь на свое место, гонец. – Близко к туркменским землям плавать боятся: кочует здесь лихой разбойник Кара-Арслан – «Черный лес». Грабит он путников, в плен берет и в Бухару продает, в вечную неволю. Знающие люди так говорят: в шатре у Кара-Арслана все подушки кудрями несчастных пленников набиты.

Карта пути Афанасия Никитина от Твери до Баку

– А если настигнет? – спросил Никитин.

– Настигнет – биться будем, – небрежно произнес гонец.

Но разбойников так и не встретили, и на пятые сутки корабль спокойно подошел к персидскому берегу, близ маленького городка Чапакура.

Старший корабельщик вместе с гонцом отправились в городок, но скоро вернулись и, собрав моряков, долго совещались. Афанасий узнал, что плыть дальше пока нельзя: поблизости рыщет Кара-Арслан. Недавно он ограбил дербентских купцов. И в Чапакуре говорят, будто укрылся он где-то здесь, неподалеку, ожидая новой добычи. Корабельщики боялись дальше плыть, хотели переждать немного, а гонец решил пересесть на коня и верхом добраться до Бухары.

– А ты что думаешь делать дальше? – спросил он Никитина.

Тот задумался.

– А что за город Чапакур? – спросил Афанасий.

– Город плохой. Живут здесь рыбаки, садоводы и купцы мелкие. Плохой город!

Городок ютился по берегам топкой ленивой речки. Глинобитные и деревянные домишки раскинулись в беспорядке между садами, виноградниками, тутовыми рощами. На берегу виднелось какое-то незаконченное сооружение. Там суетились люди.

– А что это строят? – полюбопытствовал Никитин.

– Чапакурский хан укрепление и большой дом себе строит.

«Может быть, на работу возьмут? – подумал Афанасий. – Плотничать я научен, за конем могу ходить. Поучусь обычаям и языку персидскому. Хуже бакинской ямы не будет», – решил он и сказал, что они с Юшей останутся пока здесь, в Чапакуре.

По Персии

Городок Чапакур

Афанасий нашел работу на постройке дворца. Гонец попрощался с ним и Юшей и поскакал в Бухару. Опять остались они одни в чужом краю.

Нанялся Никитин добывать глину для кирпичей. Выкопали яму. С утра он влезал туда и до захода солнца копал глину и насыпал ее в телячьи бурдюки. Товарищ его, худой и неразговорчивый перс, вытягивал бурдюки воротом наверх. Другие рабочие месили ногами глину, прибавляли к ней рубленую солому и делали кирпичи. Потом из этих кирпичей возводили стены и обмазывали их глиной.

По вечерам Никитин сколачивал из обрезков досок и бревен хибарку на окраине городка. Он возвращался домой усталый, ел похлебку из бобов, сваренную Юшей, и тотчас же засыпал.

Надвигалась зима. Никитин очень опасался чапакурских дождей.

Но Афанасию повезло: управитель перевел его на строительство дворца. Сначала он никак не поспевал за товарищами, не умел работать с персидским топором.

– Неладное орудие, – жаловался он Юше. – Зовут «табар», совсем как наш топор, а на деле не то. Топорик махонький, ручка длинная, как у заступа[54]. Машешь, машешь, а бревно не поддается.

Он раздобыл себе топор по вкусу, сам вырезал топорище и сразу же стал обгонять других плотников. Работа была совсем чистая, и маленьких персидских денежек Никитин теперь приносил домой больше.

А Юша приноровился рыбачить. С утра уходил он с удочкой за город, до полудня сидел на гладком черном камне недалеко от берега и возвращался домой со связкой рыбы.

Сначала персидские мальчишки дразнили Юшу. Завидев его, кричали: «Хурус!» Хурус – по-персидски «петух». Слово это похоже на «урус» – русский. Персидским мальчишкам нравилось дразнить Юшу петухом.

Но потом они подружились. Юша показал ребятам, как на Волге, в родном Нижнем Новгороде, ставят силки на птиц, а чапакурцы научили его, как отличать хорошую морскую рыбу от ядовитой и горькой.

По пятницам персы не работали. В этот день отдыхал и Афанасий. С утра возился он по дому: чинил одежду, точил топор и обучал Юшу грамоте.

Постройка дворца

Персидская миниатюра XVI в. Париж

– Учись! С грамотой на Руси не пропадешь, – говорил он, усаживаясь в тени около хибарки. – Мало у нас грамотных-то, а везде грамотеи нужны – и при княжеском дворе, и у воеводы, и на торгу, и в монастыре. Вот, гляди, это «аз». Видишь? Вот «буки», вот «веди», вот «глаголь».

Сначала Юша старался внимательно слушать Никитина, смотрел, как тот чертит палочкой на песке буквы. Но скоро это занятие ему надоедало, и он начинал глазеть по сторонам: следить за хлопотливой зеленой птичкой, сновавшей вверх и вниз по стволу тополя, или за черным жуком, грузно и важно перебиравшимся через соломинку.

Пробовал Афанасий учить подростка торговому делу, но и купеческая наука не давалась Юше. Он прерывал Никитина:

– Дяденька Афанасий, а дяденька Афанасий! Иду я вчера с берега к майдану, к торгу к ихнему. Вижу, бегут все, кричат. Побежал и я, а там народу видимо-невидимо! Протолкался. Вижу, лежит на майдане зверь убитый, огромный, с виду вроде кота. Как зовут зверя этого? А еще скажи: вот, бают, нельзя волчью шкуру близко к барабану подносить, а то овечья шкура на барабане со страху заверещит.

Видя, что учение опять не идет Юше впрок, Никитин вставал и, надев купленную уже в Чапакуре туркменскую барашковую папаху, уходил в городок.