Василий Шукшин - Позови меня в даль светлую Страница 9

Посмеялись, но недружно.

Курносый посерьезнел.

-- Мы надеемся, Слава, что ты нас... так сказать, не под-ведешь в своей дальнейшей деятельности.

Захлопали. Курносый сел было... Но тут же вскочил.

-- И позвольте, товарищи... Товарищи, и позвольте также приветствовать и поздравить, так сказать, руководителя, ко-торый направлял, так сказать, и всячески помогал, и являлся организатором руководимой идеи! За вас, товарищ профес-сор!

Опять захлопали. Дружно захлопали.

Еще закусили. Но больше налегали на разговоры.

Кузьма Егорыч и человек с золотыми зубами наладили через стол разговор с укорами. А так как гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.

-- Что не звонишь? -- спросил Кузьма Егорыч.

-- А?

-- Не звонишь, мол, почему?!

-- А ты?

-- Я звонил! Тебя же никогда на месте нет.

-- А я виноват, что меня нет на месте?

-- Ну, так позвонил бы хоть! Я-то на месте.

-- А я звонил вам, Кузьма Егорыч, -- хотел влезть в раз-говор Владимир Николаич.

-- А? -- не расслышал Кузьма Егорыч.

-- Я, говорю, звонил вам!

-- Ну и что? А чего звонил-то?

-- Да так. Хотел... это...

Но Кузьма Егорыч уже отвернулся.

-- А где бываешь-то? В командировках, что ли? -- опять стал допрашивать он человека с золотыми зубами.

-- В командировках, -- откликнулся тот. Но говорить ему не хотелось, он больше посматривал ни танцующих.

-- Ну, как? -- спросил Владимир Николаич Грушу. -- Ничего?

-- Ничего, -- сказала Груша. -- Долго тут будем?

-- А что?

-- Да ничего, просто спросила.

-- Не нравится, что ли?

-- Нравится.

-- Я уж думал, тебя перевели куда! -- кричал Кузьма Его-рыч.

-- Никуда меня не перевели.

-- Думаю, повысили его, что ли?!

-- Дожидайся, повысят! Скорей повесят.

-- Ха-ха-ха-ха!..

-- Ну, что, Таисья Григорьевна? -- обратился Владимир Николаич к женщине в голубом. Но женщина в голубом по-стучала вилкой по графину и сказала всем:

-- Товарищи, давайте предложим им нормальный, хоро-ший вальс! Ну что они... честное слово, неприятно же смот-реть!

-- В чужой монастырь, Таисья Григорьевна, со своим ус-тавом не ходят.

-- Почему не ходят? Мы же в своей стране, верно же? Да-вайте попросим сыграть вальс.

-- Не надо. Не наше дело: пусть с ума сходят.

-- А вот это... очень неправильное суждение! В корне не-правильное!

-- Да хорошо танцуют, чего вы? -- сказал человек с золо-тыми зубами. -Я был бы помоложе, пошел бы... подергался.

-- Именно -- подергался. Разве в этом смысл танца?

-- А в чем?

-- В кра-со-те, -- отчеканила Таисья Григорьевна.

-- А что такое красота? -- все пытался тоже поговорить Владимир Николаич. -- А, Таисья Григорьевна? Если вы на-ходите, что, допустим, вот этот виноград...

-- Нет, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной?

-- Согласен, согласен, Таисья Григорьевна, -- сказал че-ловек с золотыми зубами. -- Конечно, в красоте. В чем же еще?

Владимир Николаич помрачнел.

-- Пойдем домой? -- предложила Груша.

-- Подожди. Неловко. Поймут как позу.

-- Саша, Саш!.. У тебя Хламов был? -- разговаривали за столом.

-- Был. Позавчера.

-- Ну, как он?

-- Он в порядке!

-- Да? Устроился?

-- Да.

-- Довольный?

-- Что ты!..

-- Пойдем, Володя, -- еще сказала Груша.

Владимир Николаич вместо ответа постучал вилкой по графину.

-- Друзья! Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку? В пику этим...

-- Да что они вам?! -- вконец рассердился человек с золо-тыми зубами. -- Люди танцуют -- нет, надо помешать.

Владимир Николаич сел.

Помолчал и сказал негромко:

-- Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!..

Взял фужер с шампанским и выпил один.

-- Володя, ты что это? -- встревожилась Груша.

-- Какие мы все... воспитанные, но слегка нервные! -- не мог успокоиться Владимир Николаич. -- Зубы даже из-за этого потеряли.

Никто не слышал его. Их с Грушей как будто даже и не было за столом -никто с ними не общался, никому не было до них дела.

-- Какие мы все нервные! Да, Таисья Григорьевна?! -- повысил голос Владимир Николаич, обращаясь к женщине в голубом. -- Воспитанные, но слегка нервные. Точно?

Таисья Григорьевна внимательно посмотрела на него.

-- Нервные, говорю, все!.. -- Владимир Николаич на-сильственно посмеялся.

-- Что, опять? -- спросила Таисья Григорьевна.

-- А вы только не смотрите, не смотрите на меня таким... крокодилом-то: я же не в детсадике. Верно? Что вы на меня так смотрите-то?

К Владимиру Николаичу повернулись, кто сидел ближе и слышал, как он заговорил.

Владимир Николаич встал.

-- Пойдем! -- велел Груше.

И они вышли из-за стола... И пошли...

За столом замолчали. Смотрели вслед им.

Пробрались через танцующих...

Надели в гардеробе плащи...

И вышли из ресторана.

-- Что с тобой? -- спросила Груша.

Владимир Николаич молчал.

-- Зачем надо было так уходить?..

-- Помолчи! -- резко сказал Владимир Николаич. Но спохватился, что -резко... Взял Грушу под руку. -- Не сер-дись.

-- Чего ты на них так?

-- В гробу я их всех видел! -- зло и громко сказал Влади-мир Николаич. И еще добавил: -- В белых тапочках!

Витька ходил по избе и учил наизусть.

...Вот и солнце встает,

Из-за пашен блестит,

За морями ночлег свой покинуло,

На поля, на луга, на макушки ракит

Золотыми потоками хлынуло.

Едет пахарь с сохой, едет -- песню поет,

По плечу молодцу все тяжелое...

Не боли ты, душа! Отдохни от забот!

Здравствуй, солнце да утро веселое!

Витька передохнул и еще повторил:

Не боли ты, душа! Отдохни от забот!

Здравствуй, солнце да утро веселое!

Подошел к окну и засмотрелся на улицу.

По улице, поднимая пыль, шло стадо коров... Коровы мычали. Хлопали ворота, впуская кормилиц. А где ворота не открывались, там коровы сами пробовали рогами поддеть их. Мычали.

Вошла сестра Оля.

-- Что не учишь? -- спросила.

-- Я выучил. -- Витька был настроен грустно.

-- Проверим, -- сказала Оля. Взяла учебник... -- Какое задавали?

-- "Утро".

-- Давай. С выражением.

Витька стал читать:

Звезды меркнут и гаснут.

В огне облака,

Белый пар по лугам расстилается.

По зеркальной воде, по кудрям лозняка

От зари алый свет разливается.

Птички солнышка ждут, птички песни поют,

И стоит себе лес...

-- Здравствуй! -- воскликнула Оля. -- Поехал.

-- Что?

-- Куда заехал-то? "Дремлет чуткий камыш...".

-- А-а!

Дремлет чуткий камыш. Тишь -- безлюдье

вокруг.

Чуть приметна тропинка росистая...

-- Ладно. Еще что?

-- Составить описание вечера в деревне.

-- Составил?

-- Составил.

-- Читай.

Витька прочитал:

-- "Вечер. Солнышко закатилось. Курицы залезли на длинные жердочки и заснули. Петух спел последний разок и тоже задремал. Ночью опять будет орать. Стало тихо. У нас в городе лучше".

-- И все?

-- Все.

Оля засмеялась.

-- Вечером вместе напишем. Я сейчас в кино бегу. "Длин-ные жердочки". -- Оля опять засмеялась. -- На -- письмо тебе от мамки.

Оля ушла, а Витька пристроился ближе к окну и стал чи-тать письмо. Читал, и письмо слегка подрагивало в его ру-ках...

Пришел дядя Коля с работы.

-- Здорово, Витька. Что это?.. От мамки? Ну-ка, чего она там?

Дядя Коля стал читать... Нахмурился, помычал, покусал губу...

-- Ну! -- сказал он огорченно. -- Так у нас ничего не выйдет: не успел отъехать, она уже... ночей не спит. Эдак она себе всю душу растравит и нам тут... Чего так-то уж?

Дядя Коля посмотрел на Витьку.

Витька пожал плечами. Промолчал.

-- Ты, Витька, читать читай, а к сердцу всякие эти... слова не допускай. Она -- женщина, а ты -- мужик, должен быть крепче ее. Садись и напиши ей: ты, мол, мамка, не бла-жи там, у меня, мол, все в порядке, и душу мне не береди та-кими письмами. Я сам ей напишу. Мы ее сюда в гости позо-вем. Пусть возьмет с недельку за свой счет и приедет. Ладно, Витька?

Витька кивнул головой -- ладно.

-- Не расстраивайся, -- сказал дядя Коля. И ушел в гор-ницу.

Витька посидел немного у окна... И вышел из избы.

...И ушел он за деревню, на косогор... Сел и стал смотреть и степь.

Вечер был серый, темное небо образовало над степью крышу. Под этой крышей было пасмурно, тепло и простор-но. На западе сквозь тучи местами пробивалась заря. Ее не-яркий светло-розовый блеск делал общую картину еще пе-чальней. Стал накрапывать мелкий-мелкий теплый дождик. Витька свернулся калачиком и лег. Земля была тоже теплая. Витьке сделалось совсем грустно. Он думал о матери...

Он вспомнил, как мать разговаривает с предметами -- с дорогой, с дождиком, с печкой... Когда они шли в прошлом году из леса с грибами, она просила: "Матушка дороженька, помоги нашим ноженькам -- приведи нас скорей домой". Или, если печка долго не разгорается, она выговаривает ей: "Ну, милая... ты уж сегодня совсем что-то... Чего раскаприз-ничалась-то? Барыня какая". Витька любил мать, но они, к сожалению, не всегда понимали друг друга. Витьке, правда, очень хотелось быть шофером... А мать со слезами (вот еще не нравилось Витьке, что она часто плакала) умоляла его: "Учись ты ради Христа, учись, сынок! Ты видишь, такая те-перь жизнь пошла -- ученые-то вон как живут! Я осталась неученая, так хоть ты-то выучись. Нам с тобой надеяться не на кого". Этим ветеринаром, соседом, она все глаза протыка-ла Витьке. Когда он едет домой на своей машине, она всякий раз вздыхает и говорит: "Вот живет человек, Витька! Вот это -- живет". Верно, что из-за этого Витька и выстегнул его свинье глаз. Левый. Два дня караулил ее у забора с рогат-кой...