Валентин Катаев - Поэт Страница 9

Т а р а с о в (нерешительно). Здравствуй, Сережа.

Рукопожатие.

О р л о в с к и й. Ты что, сыпняком болел?

Т а р а с о в. Да. Чуть не умер.

О р л о в с к и й. Что ты говоришь! Теперь тебе надо хорошо питаться. Аппетит есть?

Т а р а с о в. Ого!

О р л о в с к и й. Екатерина Васильевна, вы ему побольше какао давайте.

М а т ь. Да уж вы мне его только отпустите. А уж я... Колечка, вот Сергей...

О р л о в с к и й. Константинович.

М а т ь. Сергей Константинович ручается за тебя перед полковником Селивановым. Тебя выпускают.

Т а р а с о в (радостно). Ну?

О р л о в с к и й. Да. Мы тебя выпускаем. Эх, Коля, Коля! Честное слово, я от тебя этого не ожидал. Сочинять - ты меня прости - какие-то плоские агитки, чуть не частушки, водиться со всякой швалью - с матросней и солдатней, бегать по разным этим губкомам, агитпропам... Зачем? Кому нужно? Разве это дело настоящего поэта? Впрочем, не будем об этом больше говорить. Что было, то было. И кончено. Все забыто. Правда? Курить хочешь? (Протягивает сигареты.)

Т а р а с о в (закуривая). Шикарный табак.

О р л о в с к и й. Я думаю. Египетские, "Абдулла". Сейчас я тебе напишу пропуск, и можешь идти домой. (Идет к столу, пишет.) Над чем работаешь? А я, брат, за это время выпустил в Крыму новую книжку стихов. На чудесном верже. Смотри. (Достает книжку и подает Тарасову.) Эпиграф из "Возмездия" Блока:

Жизнь - без начала и конца.

Нас всех подстерегает случай.

Над нами - сумрак неминучий,

Иль ясность божьего лица.

Т а р а с о в. Мрачно.

О р л о в с к и й. Но гениально.

Т а р а с о в. А я бы взял дальше из того же "Возмездия". (Читает наизусть.)

Но ты, художник, твердо веруй

В начала и концы. Ты знай,

Где стерегут нас ад и рай.

Тебе дано бесстрастной мерой

Измерить все, что видишь ты.

Твой взгляд - да будет тверд и ясен.

Сотри случайные черты

И ты увидишь: мир прекрасен.

О р л о в с к и й. Мир - прекрасен? Нет, это не для моей книги. Помнишь, из "Пляски смерти":

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века

Все будет так. Исхода нет.

Ю н к е р (входит). Господин поручик...

О р л о в с к и й. Вы видите, я занят.

Юнкер скрывается.

Умрешь - начнешь опять сначала,

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

Т а р а с о в. Мрачно.

О р л о в с к и й. Но гениально.

Т а р а с о в. Нет, Сережа, это не гениально. Не гениально, потому неправда.

Живи еще хоть четверть века

Все будет так. Исхода нет.

Четверть века! Да через четверть века жизнь будет неузнаваема! Мы живем в счастливейшее, изумительнейшее время! Старый мир рушится. Неужели ты не чувствуешь?

Неужели ты не видишь,

Неужели ты не знаешь,

Неужели ты не хочешь

Оглянуться и понять?

Надо смотреть в будущее. А ты смотришь в прошлое. В этом вся штука, Сережа.

О р л о в с к и й. Ну, это нас заведет слишком далеко. (Протягивает Тарасову бумагу.) Подписывай и можешь идти домой.

Тарасов читает бумагу. Мать и Орловский

напряженно всматриваются в лицо Тарасова. Мать - с

надеждой, Орловский - подозрительно.

Т а р а с о в. Я это должен подписать?

О р л о в с к и й. Ну да.

Т а р а с о в. За кого ты меня принимаешь?

О р л о в с к и й. За Колю Тарасова, способного поэта и крайне легкомысленного человека, который наделал массу глупостей. Надо, Колечка, выкручиваться. Пиши.

Тарасов молча кладет бумагу на стол.

Не хочешь?

М а т ь. Коля!

Т а р а с о в. Мама, это не ваше дело.

О р л о в с к и й. А ты знаешь, в чем тебя обвиняют?

Т а р а с о в. Не знаю.

О р л о в с к и й. В коммунистической пропаганде. Имей в виду, что у меня имеются все твои шедевры. (Достает папку "Дело Тарасова" и показывает черновики, бумаги и общую тетрадь.) Знаешь, что это значит? Это военно-полевой суд и смертная казнь.

Т а р а с о в. Пугаешь?

О р л о в с к и й. Предупреждаю.

М а т ь. Он не знает, что говорит! Не слушайте его! Коля, умоляю тебя... Ведь все было так хорошо, сидели, разговаривали, читали стихотворения...

Т а р а с о в. Мама, успокойтесь. (Орловскому.) Купить меня хочешь?

О р л о в с к и й. А что? Может быть, ты уже куплен? Ах да, я и забыл за советский паек, по ржавой селедке за строчку.

Т а р а с о в. Замолчи! Замолчите, я не желаю с вами разговаривать.

М а т ь. Только не ссорьтесь. Умоляю вас, не ссорьтесь.

О р л о в с к и й. Вы забываете, кто из нас арестован. Встать!

Т а р а с о в. Вот, вот. Это ваше настоящее лицо. Вы не поэт, а золотопогонник.

О р л о в с к и й. Большевик!

Т а р а с о в. Ага, сообразил? (Разрывает бумагу и бросает в корзину.)

М а т ь. Коля, что ты делаешь?

О р л о в с к и й. Хорошо. Вы сами этого захотели. (Подходит к столу и нажимает кнопку звонка.)

Входят юнкера.

Взять. В тринадцатую камеру.

М а т ь. Коля, что ты сделал! (Бросается на колени перед Орловским.) Простите его! Пощадите его, пощадите. Он же мальчишка. Скажите, чтобы его не уводили! Скажите!

Т а р а с о в. Прощайте, мама.

Юнкера ведут Тарасова к двери.

(В дверях, Орловскому.) Бездарность.

Тарасова уводят. Мать рыдает.

О р л о в с к и й. Мадам, я сделал все, что было в моих силах. Простите. Я занят. (Кричит.) Проводите даму.

Слышен крик Тарасова.

Камера с арестованными большевиками. Среди

арестованных Оля, солдат, пожилая интеллигентка и

другие. Дверь распахивается. Тарасов с кровоподтеком

на лице влетает в камеру и падает на товарищей.

О л я. Тарасов! И ты?

Дверь захлопывается.

Кабинет Орловского Орловский у окна.

О р л о в с к и й.

Ночь, ледяная рябь канала.

Аптека, улица, фонарь...

Улица. Фонарь. Аптека. Рассвет. По пустынной

улице ведут осужденных под конвоем.

Внутренность аптеки. Гуральник и дочь в халатах

делают лекарство. Они смотрят через окно с накладным

орлом на улицу и видят, как ведут осужденных. Среди

них они узнают Тарасова и Олю, которые идут рядом,

обнявшись. Кроме Оли и Тарасова, в рядах осужденных 

солдат, пожилая интеллигентка, комсомолец Вайнштейн.

Впереди вахмистр на лошади. По бокам - конвойные.

Сзади на извозчике юнкер с пулеметом.

Проход осужденных по улице. Медленно. Небольшой

предутренний дождик, туман. В рядах осужденных 

Тарасов и Оля, обнявшись.

Через окно аптеки на них смотрят Гуральник и его

жена.

Ж е н а. Ты видишь?

Г у р а л ь н и к. Вижу.

Ж е н а. Куда их ведут?

Гуральник молчит.

Почему ты молчишь.

Г у р а л ь н и к. Вот Тарасов.

Ж е н а. Где, где?

Г у р а л ь н и к. Вон...

Ж е н а. Арон, куда их ведут?

Г у р а л ь н и к. Замолчи.

Ж е н а. Такие молодые!..

Г у р а л ь н и к. Замолчи!.. Или я... Или я не знаю, что сделаю. (Слезы текут по его лицу.)

Идут по улице Оля и Тарасов.

Т а р а с о в. Вот и жизнь прошла, Олечка...

Неужели и жизнь отшумела,

Отшумела, как платье твое?..

О л я. Тебе страшно?

Т а р а с о в. Страшно. А тебе?

О л я. Представь себе, не страшно. Я не верю... в это.

К о н в о й н ы й. Эй, там, не разговаривать!

Т а р а с о в. Мы могли бы так любить друг друга... Ах, гады, гады!..

О л я. Еще ничего не известно.

Т а р а с о в. Эх, что говорить!

Движение осужденных по городу - панорамой. По

дороге попадаются одинокие прохожие. Они

останавливаются. Это рабочие, идущие на работу. Они

поворачивают и идут за осужденными по тротуару. Они

накопляются. Их уже кучки, их уже небольшая толпа.

В а х м и с т р. Разойдитесь!

Никто не расходится.

Процессия доходит до того перекрестка, где в

день Первого мая стояла арка. Ее остатки стоят и

сейчас. Жалкие остатки.

О л я. Арочка наша. Помнишь, какой день был? Эх, до чего обидно!

Т а р а с о в (безучастно). Да. Обидно.

О л я. Коля, возьми себя в руки. Еще ничего не известно.

Т а р а с о в. Все известно, Олечка. Обидно. Главное - обидно, что эта сволочь Орловский забрал у меня тетрадку со стихами. Там есть новые. "Ода Карандашу" - ты еще не знаешь. Так и пропадут. И никто не прочтет.

К о н в о й н ы й. Не разговаривать!

С о л д а т (видя, что вокруг собралась довольно большая толпа, кричит вызывающе). Слушаюсь, ваше превосходительство. (Толпе.) Товарищи, нас ведут убивать!

Французский солдат стоит в толпе и смотрит на

арестованных. Видит Тарасова.

Ф р а н ц у з с к и й  с о л д а т (восклицает по-французски). Ах, как глупо! Ах, как все это глупо!

Толпа растет и окружает процессию. Процессия

останавливается. Ее что-то задерживает впереди. Это

несколько наемных экипажей, так называемых

"штетеров", застряло поперек улицы. В одном из них