Михаил Гиголашвили - Дезертиры Страница 9

- Ему плохо?.. Может быть, он чем-нибудь болен?.. Спросите у него.

Я перевел.

- Нет, - отозвался Потап. - Что-то голова болит, в сон тянет. Я, когда мал был, на бахче упал, балдой прямо об арбуз. С тех пор болею.

- А чем?

- Болями болею. Несчастный человек.

Шнайдер вздохнул:

- Ясно. Здоровых и счастливых я еще за этим столом не видел, - и щелкнул включателем.

Анкетные данные скупы и коротки:

- В школу ходил... Учился плохо... Ничего не помню... Потом дома был, мамке помогал. Голова болит, сил нет... Народу в дому много, по комнатам сидят и молятся. Чего еще сказать?..

Пока мы с ним вписывали в протокол имена всех братьев-сестер, Шнайдер выключил диктофон, вытащил лупу, атлас, поискал нужную страницу и углубился в нее.

- Спросите у него, сколько времени надо было ехать от его села до Ростова?

- Не знаю. Може, час, а може, боле. Забыл. Недалеко было.

- Он часто ездил туда?

- Чего мне там?.. Сатанское место. Это не для нас. Для нас - молитва и работа. Больше ничего. Бог не велит с людьми водиться. Не наше это.

- Он сектант, - пояснил я.

- Ах, вот как!.. Да, да, тут написано. Были у меня уже такие, с Украины. Сектант - всегда пацифист, этим все объясняется: Бог убивать не разрешает, поэтому дайте мне политубежище. Есть у него какое-нибудь образование, кроме школьного?

- Нет, говорит, что после школы матери помогал. В огороде.

- Огородников нам не хватало. Где он служил, когда призвался?.. Весь военный вопрос надо проработать особенно подробно.

Потап односложно отвечал, что нигде не служил, от повесток прятался, не ходил в военкомат.

- Конкретнее: сколько было повесток, сколько времени прятался? - Шнайдер приготовился записывать.

- Повесток пять, може боле. Не знаю, мамка рвала. Год, може боле прятался, по родным спал. Потом изловили, иуды.

Его поймали ночью, когда он пробирался на молитву (паспорт раньше у матери отняли). Избили и отвезли на сборный пункт, откуда через два дня в эшелоне отправили куда-то. Потап спросил у офицера, куда их везут, тот ответил: "В Чечню". И Потап выпрыгнул на ходу из поезда и лесами пробрался домой.

Шнайдер скептически покачал головой и выключил диктофон:

- Во-первых, уже давно таких юнцов эшелонами в Чечню не отправляют, там сейчас совсем другие войска орудуют. Во-вторых, никакой офицер не скажет просто так, куда везут солдат, если они правда едут в Чечню. В-третьих, перед отправкой молодежь проходит сборы, шесть месяцев. В-четвертых, вагон под охраной.

Потап на все это ответил угрюмо:

- Не знаю.

- Где он выпрыгнул?.. Куда отправился после побега?..

- Под Ростовом-городом.

- Это значит, как сели, так офицер и объявил? - уточнил Шнайдер.

- Да. Нет. Не знаю. Сказал просто - и все. Домой пришел. Потом мамка отвела к сеструхе и спрятала там в подвал.

- Спросите у него, как ему удалось выпрыгнуть из поезда на ходу, да еще из вагона с новобранцами, который наверняка охранялся?

- Попросился в туалет, там стекло такое, не пробить его, а я ботинком прошиб. А поезд тихо шел. Я и спрыгнул, лесом ушел, в какое-то село, а там у пацана малого попросил с ручного телефона родне сообщить. Они приехали, забрали, к брату отвезли. Устал я что-то. В балде гудит. - Потап расцепил свои кисти-клешни, почесал голову.

- То говорит, что мать отвела к сестре, то говорит, что отвезли к брату, проворчал Шнайдер. - Пусть теперь расскажет, что дальше было и как в Германии оказался.

- Сидел в подвале с полгода.

- И что делал?

- А ничего. Молчал. Молился. Потом мать пришла, зовет, ехать надо, говорит. В грузовик, за мешки и коробки. Семь суток ехал. Ничего не знаю. Ничего не видел. Привезли в лагерь - я и вошел, как в царство Божие.

- В сопроводиловке написано, что он сдался в полицию, - удивился Шнайдер.

- Не помню, може, и в полицию. Я ж по их языку немой, ничего не понимаю.

- Откуда он выехал? Что за грузовик?

- Ничего не знаю. Балда ноет. Все мамка делала. Я у сеструхи в подвале сидел, а мамка к авокату ходила, спрашивала, тот присоветовал...

- Авокадо? - удивился Шнайдер.

- Нет, это он слово "адвокат" так произносит.

- Это адвокат ей предложил послать его таким образом в Германию?.. Ничего себе!.. - Шнайдер удивленно посмотрел на меня. - Такого я еще не слышал. Интересно. Дальше!

Потап, прикрыв глаза, монотонно и покорно забубнил дальше:

- Из погреба вывели, в грузовик загнали, коробками уставили, хлеба, воды, телогрей и банку для дерьма дали - и все.

- А перед отъездом ему мать ничего не сказала?.. Куда он едет?.. Что он должен делать?..

Потап как-то задвигался:

- Как не сказать. Езжай, говорит, от греха подальше, куда привезут. Там добрые люди тебя примут и спасут. А не спасут - то Бог не оставит. Это только сказала.

Он вдруг сморщился, напрягся, начал хлюпать носом, дергать головой, из глаз потекли слезы.

- Они меня назад хочут послать? Я не поеду! Не поеду! - зарыдал он вдруг в голос, и вся его большая фигура задергалась на скрипящем стуле.

Шнайдер налил ему воды:

- Скажите ему, пусть успокоится. Никто его не отсылает. Дело еще будет разбираться. Детский сад. Еще ребенок. Я не понимаю - если его мать имеет деньги на адвоката, может оплатить нелегальный переезд в Германию, то не лучше ли было эти деньги заплатить в военкомате и откупить его?.. Это же возможно в Союзе?.. И раньше, и теперь?..

- Конечно, - согласился я.

- Ну и все. Он никаких преступлений не совершал, ему ничего не грозит, пусть его мать на месте его откупит - и дело с концом, - веско заключил Шнайдер, и по его глазам я понял, что он принял решение.

Потап перестал плакать и вновь безучастно уставился в стол.

- Спросите у него, как он себе представляет свое будущее в Германии, если его оставят?

Этот вопрос несколько ободрил Потапа:

- Сила есть. Работать буду. Пусть только оставят. Работать и молиться.

- К сожалению, и так переизбыток рабочих рук. По каким причинам вообще он просит политическое убежище?

Потап задумался.

- Не знаю. Мамка сказала - добрые люди, помогут. Прошу добрых людей помочь и спасти.

- Но как он считает, если сюда, в Германию, прибегут все, кто не хочет служить в армии, то что это будет? - резонно спросил Шнайдер.

На это Потап пожал плечами и заворочался на стуле:

- Не знаю. Сидю в комнате, никого не вижу.

- В какой комнате?

- Сидю тут, в комнату, на койку - и все. Про других ничего не ведаю. Обратно ехать не желаю.

Шнайдер тем временем собирал бумаги, перематывал кассету, закрывал атлас и готовил для Потапа временный паспорт. Потом коротко позвонил куда-то:

- Готовьте на отправку, - а мне пояснил, что надо будет внизу, у господина Марка, заполнить анкету для российского посольства об утере паспорта: если беженец приехал по визе и с паспортом, то в посольстве паспорт ему восстановят, и тогда отправить его назад будет несложно, если же паспорта нет - то дело затягивается, идет по инстанциям, потому что без паспорта его ни одна страна не примет. И тогда начинаются проблемы.

- Потому во Франкфурте пограничники у трапов паспорта проверяют? вспомнил я.

- Да. Но что это дает?.. Въезжающие или, лучше, влетающие рвут паспорта после контроля. Или прячут где-нибудь. Даже в землю зарывают. Был тут случай, когда вот за этим столом один беженец себя за большого диссидента выдавал, родину грязью поливал, а потом нагнулся шнурок завязать, а паспорт у него из кармана и выскользнул. И с визой, и совсем на другое имя, но с его фотографией. Чуть ли не дипломатом каким-то оказался. Разного насмотришься. Идите теперь с ним к Марку, а потом опять сюда, на обратный перевод.

Марк уже ждал нас, дал бланк российского посольства об утере паспорта и вполголоса пояснил, что первый лист (где наверху по-русски написано, что это за бланк) лучше ему вообще не показывать, чтобы не испугать.

- Что это, опять писать? - Потап сник и сидел на стуле косо, безвольно опустив между колен темную кисть левой руки, перевитую толстыми лиловыми венами. Другой рукой он подпер голову. - Устал я. Не могу больше. Чего опять царапать?

- Анкета опять. Ничего, скоро кончим. Фамилия, имя, отчество?

- Юрий Владимирович Соколов, - вдруг отчетливо произнес Потап, на секунду как-то выпрямился, но тут же обмяк и ошарашенно уставился на нас, мы - на него.

- Какой Юрий?.. Тебя зовут Юрий?..

- Что? Что такое? Юри? Юри? - всполошенно заверещал Марк.

- Кто сказал?.. Я сказал?.. Не знаю... Не помню... Голова болит, начальник!.. - Потап обхватил череп двумя руками и потряс его так сильно, что Марк отскочил к окну, а я, усмехнувшись про себя, сказал ему:

- Потап, что с тобой? Как это ты брякаешь такое, он же слышит?.. Что теперь будет?..

А Марк, придя в себя и бормоча под нос:

- Юри!.. Соколофф!.. Он устал, потерял контроль и правду сказал, приказал ему вынуть все из карманов на стол.

- Зачем? - удивился я.

- Возможно, у него документы какие-нибудь есть, бумажки, записки... Как он сказал: "Вла-ди-ми-ро-витш?". Это отцовское имя? У русских есть, я знаю. Очень неудобно: надо запоминать не только имя человека, но и его отца, которого я вовсе не знал и, может быть, знать и не желал бы. Пусть вынет все, что у него есть.