Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим Страница 9

Я пошел за призрачной широкой спиной, перед тем, как шагнуть вниз, в мрак прохода, зачем-то обернулся, оглядел еще раз мертвенную бледность мира, посмотрел на свои белые от пыли ноги, словно парящие над черной плитой у входа в подземелье Гихона. Из черноты, как глаз проснувшегося зверя, мелькнул желтизной огонек. Иоав зажег светильник, прикрыл его рукой, отчего ладонь набухла светом и силой. И, вспомнив что я царь, что не пристало царям оглядываться, а лишь презирать то, что остается за спиной, шагнул я к живому свету.

Иоав уже протягивал второй глаз рожденного им дракона -- он успел зажечь мне светильник, слепленный из хевронской глины и наполненный маслом наших олив. Это окончательно прогнало смятение. Но и пробудило обоняние. Я понял, что жадно вдыхаю запах воды, слышу ее течение, усиленное сводами пещеры. Да, мы пришли к тебе, источник Гихон! Мы нашли тебя, мы проскользнули мимо твоей стражи и поймали тебя за извивающийся серебряный хвост. И уже не упустим добычи.

Ступени шли вниз, были неудобны, как неудобно то, что создается больше временем и водой, чем человеческим усердием. Потом и они исчезли, под ногами был необработанный камень, лишь чуть сглаженный то ли теми же временем и влажностью, то ли человеческим длительным, но нечастым присутствием.

Сначала мы ступали молча, потому что голоса в таких местах разносятся по законам тайных ходов, по течению воды, и неизвестно где и как отзовутся. Вокруг была такая затхлая тишина. Совсем неживая. При живой воде под ногами она казалась особенно странной.

Так, наверное, ощущает себя мышь в пищеводе покойника. Узкий лаз, влажный, несвежий. Плечи мои касались скользких стен, а ноги ломило от холода, приносимого водой источника из подземного мрака.

Иоав то и дело поднимал светильник, вглядываясь во тьму над головой. Наконец, он остановился:

-- Ничего не видно, господин мой. Мы можем пропустить колодец. Я не знаю, где он.

Значит, все было напрасно. И Иевус останется непокоренным. И хромые, и слепые с увечными будут так же насмехаться над нами со стен, и мочиться в нашу сторону, и грозить культями моим воинам, насылая на нас свой несчастливый жребий. И тогда я приказал:

-- Мяукай!

-- Что... что я должен... господин мой приказывает, чтобы я... чтобы мяукал, словно кот?

-- Да, ты правильно понял. Как кот. И эхо выдаст нам близость колодца.

-- О-о-о,-- восхитился Иоав.-- Как велика мудрость моего господина! Мяу!

Нет, не так уж велика была моя мудрость. Следовало приказать ему крякать, чтобы звуки эти не казались стражникам совсем уж не принадлежащими воде. Но поздно, лучше уж просто мяуканье обезумевшей кошки, чем кошачьи вопли, сменившиеся кряканьем.

Иоав подражал кошачьим крикам умело. В темноте страдал и хрипел в злобе какой-то страшный кот, вопли его, не находя выхода, ударялись о стены туннеля и окружали меня безысходностью и ужасом.

И тут же стала прибывать вода -- Гихон, живой источник, пульсировал словно сердце левиафана, выбрасывая из своей артерии все новые порции темной холодной чистой подземной крови, казалось, заменяя мою -- теплую, человеческую. Ноги скользили по дну, каждый шаг делался в неизвестность, потому что иногда приходилось проваливаться в ямы, а иногда просто подворачивались окоченевшие ноги. И мучительные крики кота...

Так ли нужен был мне этот Город? Стоящий вдалеке от торговых путей, на холме, лишенный реки и выхода к морю, жизнь которого в любой момент могла остановиться вместе с редким пульсом Гихона -- единственного источника воды.

И все-таки он был мне нужен. Северные колена хоть и признали меня царем, но сделали это не смирив гордыни, испытывая унижение от отсутствия выбора, от того, что колено Иегуды возвысилось над ними. В любой момент мог появиться вождь и повести за собой народ, за собой -- против меня. И мой Хеврон был слишком далеко от них, и видели они в нем далекий чужой город соперников, а тут еще языческий Иевус разделял наши наделы, возвышался на холме, насмехался со стен слепыми, хромыми и увечными, насылавшими на нас свои несчастья, упивался своей безнаказанностью. И надо было вытащить эту иевусейскую кость из горла, кость, застрявшую между наделами наших колен, и сделать чужой, не принадлежащий ни одному колену Иевус -- своим, царским Городом, а значит -- общим. Поэтому не созвал я никакого ополчения, чтобы не было никакой дележки, поэтому должен добыть этот Город сам, со своими людьми, верность которых уже стерла их происхождение. Добыть и возвысить над всем народом.

И я вышел из Хеврона, взяв только свою малочисленную дружину и пришел под стены Иевуса. Но горстка воинов не смогла оседлать высокие городские стены. И слишком мало было нас для настоящей осады. Я давно бы уже отступил и забыл про этот жалкий город блудливых женщин и трусливых мужчин, если бы не хотел его так сильно.

Мне нужен был именно этот Город. Его не могли заменить мне десятки других городов, лучших. Его сопротивление лишь разжигало желание обладать им. Эта неприступная на вид крепость должна стать моей, и она станет. Потому что так должно быть, она предназначена мне, а я -- ей. Я назову ее Йерушалаим, я построю здесь дом для себя и дом для Бога моих отцов, и он поселится там. И северные колена придут в царский Город приносить жертвы Всевышнему.

-- Ма-а-ау! -- надрывался Иоав.-- Господин мой... Знак нашего колена -лев... а мы подбираемся к добыче, не рыча, а мяукая... Правильно ли это?

-- Правильно. Потому что кот -- это маленький лев. И нас здесь мало, мы лишь часть львиного знака.

-- Мудрость твоя,-- просипел Иоав,-- превосходит все мыслимые пределы... мауууу...

И впервые хриплое мяуканье не ускользнуло прочь с течением воды, а поднялось куда-то вверх, и крепость ответила многократно повторенным мяуканьем своих кошек. Она ждала нас. Мы были еще в самом низу трудного и опасного подъема, но я уже перевернул песочные часы моего народа, начав историю Йерушалаима.

-- Все,-- прошептал Иоав,-- мы прошли под стенами Иевуса. Мы внутри. Теперь только подняться по колодцу и перерезать горла стражникам, если они там.

Лезть по скользким стенам колодца было трудно. Предательски соскальзывали мокрые ноги. Жалкие огоньки оставленных внизу светильников уже ничего не освещали, а лишь слабо подмигивали, обозначая высоту падения.

Иоав лез первым, и ему повезло, что его соскользнувшая сандалия встретила на своем пути мое плечо в тот момент, когда я надежно вцепился в камень. Нам обоим повезло. Иоав замер, очевидно мысленно завершая остановленное мной падение. Затем громко, не таясь стражников наверху, сказал:

-- Блядь! Жизнь моего господина слишком ценна, чтобы лазать здесь без страховки. Достань-ка, господин мой, крючья из рюкзака своего. И сними с меня, если сможешь, эти сандалии. Скользят, как коньки... во, спасибо. То есть, не коньки, конечно, господин мой, а как рыба по лотку торговца в конце базарного дня.

-- Думаешь, половину пролезли?

-- Вряд ли. Тут тридцать локтей.

-- А если по-человечески?

-- Пятнадцать метров. Если книжки не врут.

-- Я вот о чем подумал... Мы проникаем в Иерусалим, как сперматозоиды.

Гриша вдруг начал сипло смеяться, как лаять:

-- Ага... Точно... Шансы выжить... минимальные...

Он внезапно замолчал, концентрируясь, затем стал забивать крюк, выматерился, явно попав по пальцам. Наконец, я услышал звук защелкнувшегося карабина и начал нашаривать веревку. И когда схватил ее, понял, что упустил серебряный хвост времени.

-- Это правильный образ,-- в голосе Гриши больше не было усталости,-про сперматозоиды. Ты схему колодца Уоррена помнишь?

-- Я так и не посмотрел. Думал -- на месте понятнее будет. Кто же знал, что тут так...

-- Да уж... Потом у меня в мастерской посмотришь. На самом деле, очень похоже на какую-то медицинскую генитальную схему. Всякие извилистые пути, а награда -- экстаз оплодотворения в матке, где и зреет в итоге плод... Ладно, страхуй, я полез.

Со страховкой было уже, конечно, не то. И не потому, что сложнее и медленнее -- разумная плата за относительную безопасность. Просто духовное упражнение превратилось в физическое.

Гриша

После этого колодца, по вяло изгибающемуся ходу поднимались, как по проспекту. Вышли в подвал музея. И по простой железной лестнице -- в третье тысячелетие. Оно встретило нас криком муэдзина. Ну конечно!

В верхней комнате было темно, свет еще не вплыл в помещение, а медлил снаружи, осторожно заглядывал в окна. Окна были лишь чуть светлее стен. Как грудь загорелой женщины. Но и этого нам с Давидом оказалось достаточно, чтобы воспрянуть.

Мы оба рванулись к окнам и замерли. Молоко рассвета. Я был счастлив. Сам не знаю от чего. От того, что уцелел, от того, что осуществил мучавшее меня желание, от того, что снова вижу свет, а может от того, что мне сейчас не надо вырезать стражу и прокладывать мечом путь к городским воротам.

Я вернулся в свое время, как пойманная рыба, перемахнувшая через борт лодки и жадно выискивал в прячущейся мгле его приметы. Включил на полную мощность оставленный смотрителем транзистор. Ударившая из него попса бодрила, как сильный и холодный утренний душ.