Я Горбов - Асунта Страница 9

- Я друг Филиппа Крозье.

Он опасливо взглянул на Савелия, который, вытянувшись в струнку, стоял возле приоткрытой двери.

{35} - Да, - продолжал он, - мы вместе учились. Теперь мы вместе ехали в поезде и произошел несчастный случай. Он поручил мне известить вас.

- Несчастный случай?

- Да. Поезд сошел с рельс.

- Он ранен? - глухо спросила Асунта и скрестила руки на груди.

- Это крушение, о котором стоит в вечерней газете? - вмешался Савелий. - Недалеко от Парижа? Двенадцать убитых и семьдесят раненых, из которых пятнадцать тяжело?

- Именно. Я сам выбрался каким-то чудом. Отделался несколькими синяками. Но прошу вас, не тревожьтесь о Крозье. Ему лучше. Он сам попросил меня известить вас.

- Как он ранен? Где он?

Асунта протянула было руки, но тотчас снова их прижала к груди.

- Он ранен в ногу, - произнес Ламблэ. - Его перевезли в госпиталь (Ламблэ назвал пригородную местность) и там оперировали. Я его проводил и дождался конца операции.

Об ударе по голове Ламблэ предпочел, пока, не говорить. В глазах Асунты промелькнуло что-то темное, похожее на угрозу. Савелий продолжал стоять прислонившись к теперь закрытой двери и глядел на пол. Водворилось тягостное молчание, которое нарушил плач девочки. Асунта подошла к кроватке и над ней склонилась.

"Кажется, горе бродит тут поблизости", - подумал Ламблэ. От мысли, что он может оказаться замешанным в историю, которая его не касается, у него возникло желание поскорей удалиться.

- Какая операция? - резко обернулась Асунта. - Ему отрезали ногу?

- Hет. Сначала хирург сомневался, не придется ли ампутировать ступню. Но оказалось, что можно не ампутировать. В худшем случае Крозье будет немного хромать.

- Он очень мучился?

- Нет... да... нет. Он был часа два без памяти, пришел в себя только когда его укладывали в санитарный автомобиль и сейчас же поручил мне вас известить. Его рана болезненная, полное заживление потребует времени, но, в общем, ничего опасного нет. Завтра его перевезут в клинику в Нейи, владельца которой он знает.

- Страшно быть в крушении? - спросила Асунта.

- Да. Страшно. Кажется, что настает последняя минута. И когда начинаешь понимать, что не только остался в живых, но что даже не ранен, думаешь о чуде. И благодарным кому-то делаешься... Богу, наверно.

- О чуде, да, о чуде, - проговорила она, в ответ на какую-то свою мысль, - о чуде...

- Я думаю, - продолжал Ламблэ, - что чувство чуда должно быть еще сильней у того, кому раздавило ступню, кого ударило по {36} голове, кто почти два часа пробыл без памяти и как бы ожил...

- Ударило по голове? Два часа без памяти? Ожил?

Она взглянула на Ламблэ с ненавистью и казалось вот-вот начнет кричать.

- Почему вы сразу не сказали? Что вы от меня скрываете?

- Удар по голове второстепенен. Только ступня по-настоящему изранена.

- Удар по черепу, от которого остаются два часа без памяти, второстепенен? Что вы говорите? Вы не знаете, что вы говорите.

- Уверяю вас, что все именно так. Черепная коробка не треснула. В этом отношены доктора категоричны... Ламблэ начинал испытывать нетерпение.

- Можно его навестить? Завтра?

- Не знаю, допустят ли вас до него. Кроме того он хотел завтра переехать в клинику, в Нейи, и вы рискуете разминуться.

- Вы мне всю правду говорите? Вы ничего от меня не скрываете? Вы не лжете? Вы хотели меня подготовить к худшему и потому рассказываете постепенно. Сначала нога, потом удар по голове. Два часа без памяти...

- Я ничего не скрываю.

- Все правда? Все сущая правда? - почти простонала Асунта. Ламблэ оглянулся на Савелия. Тот все не двигался. Во всей его позе, в том, что глаза оставались упорно опущенными, было или смиренное мучение, или тщательно скрытая угроза. "Как догадаться, как проникнуть в чужую душу?" спросил себя Ламблэ. И почувствовал, что во всяком случае не желание приятно проводить досуги могло привести Крозье к этим бедным людям, к этой странно привлекательной женщине.

Он решил, что поручение выполнено.

- Все, что я сказал, голая правда, - произнес он, скорее сухо. - Я ровно ничего от вас не утаил. Повторяю: Крозье вне опасности. Вы сами в этом убедитесь, когда его увидите. Теперь же прошу разрешения удалиться. Я немного устал.

Он уже хотел повернуться, но, прочтя в глазах Асунты и вопрос, и страх, и ожидание, прибавил:

- Даю вам слово, что Крозье вне опасности. Как мог бы я, если б было иначе, взять на себя передать вам его пожелание?

- Пожелание?

- Да, пожелание. Он мне сказал: извести Асунту Болдыреву.

- И ничего больше?

- Ничего.

Ламблэ поклонился и шагнул к выходу. Савелий посторонился, распахнул перед ним дверь и коротко на него взглянул.

- До свидания, - произнес он тихонько. - Мы вас благодарим и просим извинить за причиненное вам всем этим беспокойство.

- Без вас, как мы обо всем узнали бы? - прибавила Асунта.

{37} - Так или иначе он вам дал бы знать. Есть телеграф, есть пневматическая почта.

- Телеграмма! Пневматичка! Это всегда слишком кратко, или непонятно. А вы живой свидетель. Я вас благодарю.

- Право, не за что. Все, что я сделал, совершенно естественно вытекало...

Он вышел больше недоумевающим, чем удовлетворенным. Ничего не оставляющее в тени тропическое солнце казалось ему предпочтительней.

13. - ПРОСЬБА

На утро, как только дверь за Савелием закрылась, Асунта откинула простыни, вскочила, подошла к окну и растворила его. Все было по старому: и дом по ту сторону улицы, и бледный свет. Утренний воздух, который она вдохнула полной грудью, показался ей, после того, как всю ночь ее терзали или бессонница, или бессвязные сны, особенно живительным.

- Любовь? - спросила она себя, наверное зная, что ответ может быть один: "да, конечно". И добавила: "Едва очнувшись он подумал обо мне.

Теперь я ему скажу, что согласна на все, что стоит ему меня позвать".

Она стала поспешно умывать и одевать Христину, после чего, с такою же поспешностью, занялась своим туалетом. Посмотревшись в зеркало она нашла себя непомерно бледной и подумала, что плохой вид может испугать больного, затруднить выздоровление, послужить причиной отсрочки, - хотя бы и небольшой.

Одно за другим стали тогда вырисовываться затруднения: кому поручить Христину? Как ехать? Друг Крозье ничего не сказал о средствах сообщения, он всего только назвал местность, в которой находится госпиталь. Взять такси? Но денег оставалось в обрез на провизию, такси было явно недоступно.

- Метро и автобус, - повторяла она, - и вот еще Христина. До друзей, живших на улице Васко де Гама, было далеко, а другие ее знакомые жили в Левалуа и в Бианкуре, т. е. еще дальше. Попросить соседку? Соседка по утрам занималась хозяйственным священнодействием, чистила, натирала, наводила блеск. В лучшем случае она могла согласиться посмотреть за девочкой после завтрака, о том же, чтобы она из-за нее отменила натирание пола, вытряхивание простынь и одеял, наващивание мебели, не могло быть и речи. Ждать до после завтрака Асунта не могла, - о нет! - ей это было просто не по силам. Она рассердилась на Савелия, который, с удивительной для него непреклонностью, всегда запрещал отдавать Христину в детский сад.

- Это противоречить материнским обязанностям, - говорил он.

{38} Все больше расстраиваясь, нервничая, видя, что время бежит и бежит, Асунта подчинилась роду инстинкта, исключающего размышление. Она провела гребешком но волосам, чуть-чуть накрасила губы, надела пальто, оглянула неубранную комнату, закутала девочку в теплый платок, взяла ее на руки и стремительно вышла, бормоча:

- Тяжело, ну пусть тяжело! Тем хуже, если оторвутся руки. На улице она обратилась к первому встреченному полисмэну, прося указать какие нужны лиши метро и пригородного автобуса. Чтобы дать справку полисмэн довольно долго рылся в указателе. В подземных коридорах была толпа, Асунте, к тому же, пришлось пересаживаться, подниматься и спускаться по лестницам. Дули сквозняки. Автоматические дверцы захлопывались перед носом. Христина становилась все тяжелей и тяжелей, руки Асунты ныли и затекали. Линий пригородных автобусов было несколько, отыскать нужную было трудно, все спешили, не отвечали на вопросы или отвечали невнятно и неохотно. Афишки с расписанием были неразборчиво написаны, невразумительно составлены и слишком высоко приклеены. Ей пришлось ждать добрых двадцать минут, потом, проникнув в автобус, шарить в сумке чтобы достать мелочь, держа в то же время Христину, которая принялась хныкать. Беспокойство Асунты начало превращаться в томление, она себя спрашивала, что с Филиппом, мучается ли он, ждет ли ее? Как выглядит? Не опоздает ли она, не увезли ли его уже в клинику? Допустят ли ее до него в неприемный час? На какую срочную сослаться причину, если будут отказывать? Но больше всего ее заботило его здоровье. Все ли рассказал вчера его друг? Может быть на самом деле он ранен гораздо тяжелей, может ему отняли ногу, может он изуродован? Правильно ли она сама поняла значение того, что он о ней в первую очередь, едва очнувшись, подумал? Не рассердится ли он увидав ее с девочкой на руках?