Герай Фазли - Ночное солнце Страница 9

Гюльназ обняла колени Искендера и горько заплакала.

- А мне как быть, Гюлю?.. Ведь и я тебя люблю... и я... и я... - Эти слова, падающие в тяжелую тишину, окутавшую большой город, сверкнули молнией и погасли, и все вокруг на миг задрожало. Так бывало и в Чеменли, когда над Бабадагом вдруг полыхнет молния и озарит все вокруг, приведет в содрогание. От этих слов сердце ее сжалось. Если бы он произнес что-либо другое, упрекнул бы ее в том, что приехала к нему без ведома родителей, кто знает, чем бы все это кончилось, о господи!

Взяв девушку за руку, Искендер встал:

- Вставай, пойдем провожу тебя к девочкам. Они не спят, наверное, ждут тебя.

Вытирая слезы, Гюльназ посмотрела на него и улыбнулась. Она чуть не бросилась снова ему на шею со словами: "Я никуда не пойду! Хочу остаться с тобой". Но побоялась снова услышать это его "Гюлю" и молча последовала за ним,

* * *

В ту ночь Искендер так и не смог уснуть. Гюльназ привезла с собой не только свою любовь, очарование, но и много раздумий, неожиданных забот. Какая это была непостижимая, какая страшная случайность: фашисты будто ждали ее приезда в Ленинград.

Он хорошо знал, что уговорить Гюльназ уехать будет невозможно. А если и удастся, то это будет несправедливо с его стороны. Отправить Гюльназ одну значило опозорить ее на все село. Как поступить? Сколько времени продлится война? Что будет с экзаменами? Сможет ли он поехать домой?

Сегодня в военкомате он такого нагляделся, будто весь город поднялся на ноги. Но никто ничего толком не знал. Все чего-то ждали, а он в эти самые минуты, помимо чего-то неведомого, ждал еще и Гюльназ.

И вот теперь она была рядом, привезла в своем сердце огромную, как мир, любовь. И именно поэтому поставила его в еще более тяжелое положение. Что будет завтра? Что ждет их? Он не спал, думы одолевали его. Он не мог думать ни о вчерашнем дне, ни о завтрашнем. Только Гюльназ и снова Гюльназ!..

На соседней кровати похрапывал Вадим, а Григорий во сне лишь тихонько вздыхал, напоминая этим временами Искендеру о своем существовании.

На рассвете снова послышался гул. А следом где-то очень далеко заговорили пушки. Хотя удивляться уже не приходилось, Искендер в тревоге поднялся, выглянул на улицу. А в мозгу гулом отзывалось: "Неужели это действительно вражеский самолет? Тогда как же быть с Гюльназ!"

7

Проснувшись утром, Гюльназ, глядя на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь шторы, попыталась вспомнить, где она находится. Понемногу все встало на свои места. Кровати Наташи и Гали были аккуратно заправлены. "Ушли, не стали будить". На столе был оставлен завтрак. Стакан молока, накрытый белым листком бумаги. На нем было что-то написано. "Доброе утро, ласточка! Извини, нам пора уходить. Мы потрудились, приготовили для тебя завтрак. Поешь, только после этого можешь идти, но не забирай с собой все кавказское солнце, оставь нам хоть немного". И подпись: "Беленькая Наташа и Черненькая Галя".

Гюльназ с улыбкой прочитала эти строки, а слова о кавказском солнце напомнили ей о Германе Степановиче. Надо сегодня же, если получится, пойти к нему вместе с Искендером.

Она с удовольствием съела приготовленный девочками завтрак. Вскоре в дверях показался Искендер. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что настроение его улучшилось. "Может быть, враг раскаялся, что начал войну?"

- Ну, как ты спала, Гюлю?

- Очень хорошо, родной... Если бы даже ночевала в твоей комнате, так не отдохнула бы.

- В моей комнате? - Искендер вдруг посерьезнел. - Я ведь живу не один...

"Гм... выходит, если бы жил один, мне бы нашлось место рядом. А как же иначе?"

Но вслух она произнесла другое:

- А ты знаешь, на кого я похожа, по мнению Наташи и Гали? На ласточку. - И она протянула Искендеру бумажку, которую все еще держала в руках.

Искендер прочитал записку и весело рассмеялся:

- Ну что ж? Разве плохая птица - ласточка?

- Но ведь ласточка обычно приносит добрую весть о весне. А я...

- А ты принесла другую, не менее добрую весть - о любви...

- И еще о войне, - с грустью прошептала Гюльназ. - Правда, девочки считают меня похожей на ласточку... совсем по другой причине. Говорят, будто я, как ласточка, состою только из черного и белого цвета. Волосы, глаза и брови, даже ресницы у меня черные-пречерные. А все остальное, даже кровеносные сосуды и сама текущая по ним кровь, белое. Разве так бывает, Искендер? Как ты на это смотришь?

- Я смотрю на тебя! - улыбнулся Искендер. - Смотрю на тебя, а вижу сквозь тебя стену. Поэтому к сказанному девушками я бы добавил: ты не только ласточка, но и прозрачное стеклышко.

Гюльназ рассмеялась.

... Они вышли в город. На улицах было много народа, все куда-то спешили. Гюльназ хотелось попасть в центр, посмотреть на Невский, на Зимний дворец. Она оглядывалась по сторонам, крепко сжимая руку Искендера.

На стенах домов висели новые плакаты и объявления. Одно из них сообщало, что фашистские самолеты сделали попытку ночью прорваться к Ленинграду, но были отбиты с большими потерями для врага. Рядом был наклеен Указ Президиума Верховного Совета о мобилизации военнообязанных...

В тот день они долго бродили по городу. К вечеру Гюльназ так устала, что была не в силах даже добраться до общежития. "Как быстро утомляют эти большие города, - думала она. - Интересно, далеко ли отсюда дом Германа Степановича?" И она показала Искендеру визитную карточку.

- Ты этот адрес можешь найти?

- А кто такой... Зуберман... Герман Степанович?..

- Пойдем, потом узнаешь. Он наверняка дома и дожидается нас... Я обещала...

Искендер изумленно вертел визитку в руках.

- Гюлю, откуда ты знаешь этого человека? Откуда у тебя это?

Гюльназ будто застали на месте преступления. Голос Искендера звенел.

- Ты хоть знаешь, кто он такой?

- Знаю, он сказал, что он музыкант... А что?..

- Музыкант?.. Самый обычный музыкант... Не так ли?.. По правде говоря, откуда тебе знать? Зуберман - знаменитый пианист, виртуоз.

- Что значит виртуоз?

- Самый большой мастер... самый искусный пианист... Люди часами стоят в очереди, чтобы попасть на его концерт, а ты...

- Ты тоже его знаешь?

- Кто в Ленинграде его не знает? Был на его концерте...

Дом Германа Степановича находился поблизости, на Невском.

Искендер очень быстро его нашел и привел Гюльназ к квартире на третьем этаже старинного здания. Перед дверью, обитой черной кожей, они остановились. На старой металлической табличке было выбито "Зуберман Г. С.". Справа белела круглая кнопка электрического звонка.

Искендер, молча глядя на девушку, улыбался, как будто хотел сказать: "Видишь, Гюлю, куда я привел тебя". Потом нажал на кнопку звонка. Оба, затаив дыхание, ждали. За дверью не раздалось ни единого звука, но она вдруг неожиданно отворилась, и показалась седая голова Германа Степановича. Голубые глаза, полные изумления и радости были устремлены на Гюльназ.

- Гюля Мардановна, девочка... - Голос его, такой же величественный, как и просветленное выражение лица, задрожал. - Как хорошо, что вы пришли... А этот молодой человек, без всякого сомнения, Александр?..

- Да, Герман Степанович, - быстро пришел ему на помощь Искендер.

Зуберман сжал его руку и пригласил обоих в дом. Гюльназ смущенно, но со скрытым любопытством огляделась. Теперь, после слов Искендера, она была рада, что попала в дом такого знаменитого человека, неожиданно изменившегося в ее представлении.

Они прошли в столовую. Сквозь тяжелые нарядные бархатные портьеры на обоих окнах комнаты пробивался дрожащий, как роса на солнце, слабый свет. Массивная бронзовая люстра. На стенах несколько картин в тяжелых рамах, посредине обеденный стол, на нем разные сладости, чашка и белый чайник в голубую полоску, а рядом такая же красивая сахарница. В открытой двери виднелась часть рабочего кабинета Германа Степановича: кожаные кресла, книжные шкафы, старинный письменный стол, а рядом - рояль. На нем несколько книг, распластанных словно раскрытые птичьи крылья, нотные листки. Они придавали старому роялю деловой вид.

Гюльназ знала, что Герман Степанович живет один, поэтому изумилась необычайному порядку и чистоте, царившим в доме, а больше всего накрытому по всем правилам чайному столу, но вслух ничего не сказала.

Герман Степанович усадил обоих за стол, достал из буфета чашки, налил гостям и себе чаю. А сам опустился в кресло. Гюльназ обрадовалась, что нашла наконец возможность похвалить его чай. Похвала шла от души, и Герман Степанович был доволен.

- А раз так, я предлагаю послушать после достойного чая не менее достойную музыку.

Он легко поднялся и прошел в свой кабинет. Было видно, как он сел на круглый черный табурет перед роялем.

- Послушаем "Патетическую"...

Гюльназ, взглянув на Искендера, улыбнулась. Как бы понимая ее состояние, он удовлетворенно кивнул.

Герман Степанович не спеша открыл крышку. Некоторое время посидел молча и начал играть. В первых же аккордах "Патетической сонаты" Гюльназ почувствовала нечто странно родное. Впервые в жизни слушала она эту музыку, а казалось, будто когда-то она ее слыхала, и не один раз. Неожиданно она поднялась и бесшумно направилась в кабинет, где играл Герман Степанович. Она была уже у самой двери, когда услыхала шепот Искендера: "Гюльназ!" - и почувствовала, как он легонько взял ее за руку. Это означало, что Искендер недоволен ее поступком. Но Гюльназ его не поняла. Она шагнула в кабинет и замерла позади Германа Степановича. Она глядела из-за его часто поднимающихся и опускающихся плеч на таинственный мир клавишей. Чернобелые, они трепетали словно живые, устремлялись куда-то, будто звали ее на помощь. Переплетенные струны под приподнятой черной крышкой, толстые, кривые крючки, похожие на клюв орла. Она чуть не протянула руку, чтобы дотронуться до них. В этот момент Герман Степанович медленно пошевелил в воздухе длинными пальцами, сделал последний аккорд. И когда он с удовлетворением повернул голову, то увидел застывшую над ним, как статуя, Гюльназ и изумление в ее больших черных глазах. За эти два дня Гюльназ словно повзрослела. Исчезло, померкло детское выражение ее лица. Только глаза по-прежнему были полны какого-то очаровательного блеска.