Лидия Чарская - Заслуженное счастье Страница 9

Белоснежное полотенце, покрывало и подушки кровати ласкали своей безупречной чистотой глаз. Едва успела налюбоваться всем этим Ия, как услышала стук в дверь. Вошел снова Степан.

— Барин просит вас закусить с дороги. Барчонок спят, почивают крепким сном. До завтрака не придется вам с ним познакомиться. A закусить пожалуйте, барышня.

Но Ия менее всего хотела закусывать теперь, в четыре часа утра. Непреодолимая сонливость и дремота мешали говорить и двигаться.

— Спасибо, Степан. Поблагодарите Алексея Алексеевича, но есть я не хочу. Скажите, что не до еды, спать хочется.

— Ну, доброго сна, барышня, — отвечал словоохотливый Степан и исчез за порогом. Лишь только он вышел, Ия быстро разделась и юркнула в постель. A через несколько минут уже спала крепким сном, сладко убаюканная весенним шумом находившегося здесь же по соседству большого озера.

Глава VI

Ия спала долго и крепко. Она не проснулась даже и тогда, когда, чуть слышно скрипнув дверью, зашла в её комнату плосколицая, рыхлая, старая чухонка Анна-Мария, служившая одновременно и кухаркой и горничной на мызе Сорина, в финской глуши.

— Тавай, парисня, ремя тавать, голюбуська, — произнесла она, участливо рассматривая молодое свежее личико спящей. «Вот и привезли новую гувернантку барчонку, — думала Анна-Мария, будя Ию, — a долго ли поживет такая молоденькая да красивая здесь без людей, один Господь знает. Приезжали сюда служить и не такие молоденькие, много постарше, да и те самое дольше больше месяца здесь не оставались. Шутка ли, кругом на пятнадцать верст ни живой души. Ни соседей, ни деревни даже. Одной ей старой Анне-Марии нипочем это, она родилась и выросла на этой мызе, в здешней глуши. Её покойный муж был управителем и сторожем y прежних хозяев. И она, Анна-Мария, перешла вместе с мызой от старого хозяина к новому, купившему это гнездо. Она умеет чисто и вкусно готовить, убирать комнаты, и не мудрено, что ей удалось угодить новому владельцу. Для черной работы здесь держат работницу Иду, тоже финку, которая и ходит за коровами. Остальную более трудную работу исполняют мужчины. Анна-Мария уже год со дня приезда сюда новых хозяев служит им. Водворение Сориных на мызе совпало со днем смерти её мужа, старика Адама. Теперь его обязанности поделили между собой Степан с Ефремом. Анна же знает одно комнатное и кухонное хозяйство. Она любит эту мызу, где родилась, выросла и вышла замуж за своего Адама… Любит это угрюмое, одинокое, печальное гнездо, затерянное среди песков и вечнозеленых сосен. Она привыкла и к одиночеству и к тишине и к неумолчному плеску большого холодного озера. Никуда ее не тянет старую одинокую женщину. A все же порой в долгие зимние вечера взгрустнется, бывало, и ей; вспоминается умерший муж, вышедшие в далекую сторону замуж дочери. И перемолвиться о них не с кем. Барин сам Алексей Алексеевич Сорин дни и ночи просиживает y себя в кабинете, что-то пишет, что-то читает. Славушка лежит целыми днями, a по вечерам со Степаном, которого очень любит, возится в зале. Приезжие наставницы, сменявшие одна другую, и вовсе не нравились Анне-Марии. Они ни слова не говорили по-фински, она очень, совсем плохо объясняется по-русски. Да и важные они, по-видимому, были барышни… A эта, как будто, на них и не похожа вовсе». Размышляя таким образом, Анна-Мария ниже склоняется над Ией и пристально разглядывает молодое благородное лицо спящей, любуясь её чудесными светлыми волосами, длинными, сомкнутыми ресницами.

— Тавай, парисня, тавай, миляя!.. — лепечет она.

Неожиданно и быстро Ия поднимается и садится на постели.

— Который час? Уже поздно? A вы, верно, Анна-Мария, про которую мне рассказывал дорогой господин Сорин? — задает она вопрос разбудившей ее старухе, и потянувшись вперед крепко сжимает мозолистые загрубевшие в работе руки Анны-Марии. Старуха, непривычная к такому отношению со стороны приезжих гувернанток, улыбается во всю ширь своего плоского лица и кивает головой.

— Добро позяловать! Бог помоць! — коверкая слова, ласково роняет она.

Солнце поднялось высоко на небе, когда Ия, умывшись и причесавшись, совсем уже одетая, выходит в столовую. Там тот же вездесущий Степан хлопочет возле самовара на хозяйском месте. На нем красная сатиновая рубаха с ременным поясом и высокие сапоги. A в большом и удобном кресле Ия видит чудесное, воздушное светлое виденье, крошечную, но кокетливую маленькую фигурку с распущенными по плечам льняными локонами и черными глазами, похожими на спелые черные вишни, обрызганные росой.

На маленькой фигурке надет тот самый голубой воздушный капот-матине с белым кружевным воротом, который она несколько дней тому назад продавала Сорину в магазине дамских нарядов.

— Да ведь это Славушка! — соображает вслух Ия, не сводя глаз с прелестного ребенка.

Очаровательное маленькое создание приподнялось с кресла… Полы капота распахнулись и из-под них мелькнули ноги мальчика, одетые в длинные матросские штаны и желтые ботинки.

— Славушка! — еще раз произнесла Ия и радостным жестом протянула навстречу мальчику обе руки. Красота ребенка ее поразила. Эти черные звезды-глаза при светлых льняных эффектно вьющихся волосах так и напрашивались на картину. A очаровательная улыбка, освещавшая каким-то особенным светом, это прекрасное личико делала его похожим на лица ангелов, изображаемых на картинах.

— Да, я — Славушка Сорин, a вы Ия Аркадьевна, моя новая наставница? — прозвучал удивительно музыкальный и нежный голосок ребенка тоном вполне взрослого человека. Ия молча кивнула головой и впилась глазами в бледное точеное личико, казавшееся фарфоровым в ореоле светло-белокурых кудрей. Эта прозрачная бледность нежной, сквозившей голубыми жилками кожи, яснее и нагляднее всех других видимых причин указывала на присутствие ужасного недуга в тщедушном тельце ребенка. И жуткое до боли чувство жалости змейкой вползло в сердце Ии и сразу расположило в пользу маленького больного. Боже мой, помоги мне раздуть огонек жизни, слабо теплящийся в этом хрупком организме, мысленно вознесла свой мольбу к небу молодая девушка, в то время как её энергичные маленькие руки крепким пожатием приветствовали мальчика.

— Я рад вас видеть. Я ужасно рад вас видеть, — говорил Славушка, вскидывая на Ию черные блестящие глаза. Потом, с видом маленького хозяина он стал радушно угощать находившимся на столе холодным завтраком свой будущую наставницу. Сам он ел мало и неохотно с полным отсутствием аппетита и удовольствия. Ия с нескрываемым сочувствием смотрела на это ангельское личико и усталые лихорадочно блестящие глаза ребенка. Когда же, выпив стакан молока и съев порцию холодного ростбифа, молодая девушка встала из-за стола, Славушка предложил ей пойти посмотреть мызу с её несложным хозяйством.

— Только уж вы простите меня, я очень плохой спутник. И подвигаюсь на столько быстро, на сколько быстро Степан возит мое кресло-колясочку. Ведь мои ноги так слабы, что я вовсе не могу ходить, — с жалкой виноватой улыбкой заключил Славушка.

Слезы жалости обожгли горло Ии. Но она пересилила себя и с веселой улыбкой отвечала мальчику:

— Конечно, конечно, мы совершим чудесную прогулку, Славушка. Вы покажете мне все ваше маленькое хозяйство. Одевайтесь же поскорее. Ведь, надо надеяться, вы не выедете на прогулку в этом голубом капотике, — пошутила она, чтобы придать хоть немного бодрости маленькому человеку.

— Ну, разумеется, нет. Голубой капотик мне привез нынче папа из Петербурга. Он очень любит, когда я делаюсь похожим на девочку. Тогда еще резче выступает мое сходство с покойной мамой, — не без гордости произнес ребенок. — Вы еще не видели, конечно, её портрета, который стоит в кабинете y папочки. Сейчас я не могу вам показать его. Папа занимается в кабинете. Пишет свою большую книгу о передвигающихся растениях. Мой папа ученый ботаник, Ия Аркадьевна, он профессор; читал прежде лекции студентам, теперь же бросил службу из-за меня. Бедный папочка, сколько ему предстоит еще возни со мной! Я очень нездоров, Ия Аркадьевна, очень болен. И папе приходится возиться с моим леченьем, ездить со мной за границу, держать в доме постоянного доктора. Ах, как грустно, если бы вы знали, Ия Аркадьевна, как больно причинять столько забот и волнения папочке… Он такой добрый и я его так люблю. Вы знаете, мне иногда кажется, что ему пожалуй легче было бы, если бы я не мучился, не болел, a лежал как мама в могилке.

Ия не дала договорить ребенку. Она схватила его слабенькие, маленькие ручонки в свои и, осторожно сжимая их, заговорила, стараясь во что бы то ни стало справиться с охватившим ее волнением.

— Нет, нет… Вы совершенно не правы, Славушка. Вы ошибаетесь, мой мальчик. Гораздо легче иметь вас около себя вашему папе, таким слабеньким и хрупким, какой вы есть на самом деле, нежели совсем потерять вас. Ведь вы — все для вашего отца. И жизнь и солнышко и воздух. Подумайте только, что за ужас будет для него лишиться вас!..